Белый Дозор - Алекс Готт

— Эй, Василий-художник, поплывешь с нами? Мы путешественники, ищем что-то вроде Святого Грааля, если слышал про такой. Мы в самом начале пути, — пояснил Велеслав, — и идти нам долго. Ты бы смог увидеть много нового, тебе как художнику это было бы весьма полезно. Что думаешь?

— Я думал, вы и не предложите, — спускаясь с крыши, пробубнил Василий. — Мне только собраться и бабку предупредить, что она меня больше никогда не увидит. Мы ведь сюда не вернемся, правда? — с надеждой глядя на всех этих, более чем необычных людей, спросил он.

— Это верно, — согласился Велеслав. — Нам тут делать нечего. Видал, какие у нас девушки боевые? А заборов, пустых да неукрашенных, здесь у вас еще немало осталось, так что лучше уведем красавиц отсюда подобру-поздорову, покуда они всех тут не распилили к чертовой матери. А бабку-то тебе обязательно предупреждать? Знаешь, есть одно правило, которого всегда нужно придерживаться. Уходя — уходи. Не тяни за собой ничего из старой жизни. Можно подумать, что ты свою бабку любишь. Ты ее любишь? — Велеслав пристально посмотрел в глаза Василию, и тот, выдержав тяжелый взгляд предводителя отряда, отрицательно покачал головой.

— Ну вот ты сам себе и ответил. Поплыли…

Черный Дозор покинул двор, залитый кровью. При появлении людей из калитки псы, чья шерсть на холках была вздыблена, глаза налиты кровью, а с клыков сбегала кровавая слюна, разом изменили свое поведение: они ложились на брюхо, скулили, поджимая хвосты. Отряд проследовал по главной поселковой улице, где редкие прохожие при встрече вели себя по-разному: кто-то с маской испуга, достойной патентованного дебила, жался к забору, кто-то скалил зубы в дегенеративной, пьяной улыбке. У родноверов создавалось впечатление, что они попали в какой-то аттракцион под названием «Комната уродов», настолько неприятными как внешне, так и внутренне были жители Последнего поселка.

Все взошли на борт «Отважного», и Велеслав скомандовал отплытие. Женщины хлопотали в каюте, возле раненых. Стоя на палубе и глядя на постепенно удалявшийся силуэт поселка, чьи очертания становились всё более размытыми, Велеслав обратился к Навиславу:

— Так скажи мне, брат Навислав, всё ли еще уверен ты, что нет ни одного праведника в этом забытом всеми богами месте, где люди давно уподобились животным и погрязли в злобе, а через нее в собственном ничтожестве?

— Уверен, брат, — в тон своему предводителю ответил Навислав, — ведь единственного праведника и пророка мы увели за собой.

— Так не предать ли огню этот притон убийц, бандитов и алчных до крови псов? — задумчиво и в то же время явно наслаждаясь своим невероятным могуществом и магическим даром, спросил Велеслав.

— Полагаю, что это было бы наилучшим решением, — с учтивым поклоном ответил его собеседник, достал из кармана зажигалку, какой-то бумажный листок, на поверку оказавшийся обычным кассовым чеком из продуктового магазина. Дозорный по имени Горюн поставил на палубу обыкновенную чугунную сковороду, на дно которой Навислав бросил бумагу, предварительно скомкав ее.

Велеслав замер, закрыл глаза, и Змий на его черепе вздулся, набух, ожил и сполз по ноге своего владельца.

С шипением обернулся кольцом вокруг сковороды. Навислав чиркнул зажигалкой, поднес к бумаге и, вопреки ожиданиям Василия, завороженно наблюдавшего за всем этим процессом, та вспыхнула не сразу, а очень медленно занялась огнем, который из маленького язычка, постепенно разгораясь, превратился в столб пламени высотой с человека. Одновременно с этим юный художник увидел, как над бывшим его селением встало ослепительно-красное зарево, словно прошел над Последним поселком бензиновый ливень и какой-то безрассудный курильщик, не подумав о последствиях, бросил окурок на землю.

В белых волнах Лены отражалось небо, в черных волнах Лены сияли звезды. Временами стынь была такая, что «Отважный» уже не единожды выполнял роль настоящего ледокола, ломая хрупкую еще глазурь льда, появившегося за ночь. Запасы топлива иссякали, пополнить их было негде: люди давно ушли с ленских берегов. Вместо когда-то наполненных жизнью селений на путников глядели заброшенные дома с провалившимися крышами, с черными дырами окон. Там, где прежде гуляли-женихались деревенские парни и девки, где спешил в сельсовет агроном в парусиновом картузе, улицы заросли непроходимым бурьяном. В редких, кое-как населенных поселках, соляркой никто не торговал, диковатые жители смотрели исподлобья, что, впрочем, не мешало Василию рисовать портреты некоторых, особенно колоритных с его точки зрения, персон.

Рубили лес, заготавливали дрова на берегу, переносили их на корабль. На палубу, чтобы не прогорела, в несколько слоев настелили листы кровельного железа, снятого с крыш заброшенных домов, и постоянно жгли костер, возле которого грелись все вместе, сидя тесным кругом. Это еще больше сплачивало людей. В каютах не топили, берегли горючее и пускали машины «Отважного» лишь в случае необходимости, когда нужно было вывести судно с предмелья. Большую же часть времени буксир свободно дрейфовал по течению реки.

Яромир однажды мрачно пошутил, что их отряд всё заметнее напоминает первобытное племя, где постоянное поддержание огня в пещере означало жизнь. Всем стало невесело после его шутки. Каждый уже понимал, что недалек тот день, когда всем им предстоит покинуть этот дом на воде: лёд с каждым днем становился всё толще, корпус буксира мог вот-вот не выдержать и превратить «Отважный» в некое подобие «Титаника». Они отошли километров на триста — триста пятьдесят от того места, где Киренга впадала в Лену. Здесь им несказанно повезло: у пожилого якута-оленевода они смогли купить немного солярки и три оленьих туши. Низенький, коренастый якут по имени Эрчим на радостях, что ему не нужно теперь тащиться за много верст в заготовительную контору, чтобы выручить там деньги за свой нелегкий пастушеский труд, пригласил всех на самый настоящий застольный пир в свой большой чум, где жил он сам, его жена Кунэй, как две капли воды похожая на своего супруга, и очень старая мамаша оленевода, занимавшая в чуме отдельное, огороженное расшитыми бисером шкурами пространство. Эта самая мамаша была совсем не простой мамашей. Она немножко шаманила и умела гадать на оленьей лопатке, о чем ее сын, захмелев, и поспешил сообщить своим гостям.

— Однако, куда же вы дальше поплывете? Дальше река совсем злая будет, — сообщил хозяин чума. — Зима уже совсем скоро.

— В этом году совсем рано олень белый стал, — поддержала своего супруга Кунэй, — значит, зима такая будет, что на лету плевок замерзнет, так будет холодно. Еще дней десять, и начнется первый мороз, а вы, если выше пойдете, то еще раньше с ним встретитесь.