Герои. Другая реальность (сборник) - Виктор Точинов

– Гляди же. Я ведь тебя мигом разоблачил, – напомнил Пушкин.

– Ну, ты меня просто слишком хорошо знаешь.

– В этой связи позволено ли будет недостойному задать глупый вопрос? – влез Гнедич, который все это время манерно попивал пиво, прислушиваясь к диалогу. – Почто же у тебя, батюшко, такой неудобный адрес сайта – pouchkine.ru? Вчера полез по служебной надобности, так дважды обдёрнулся, пока набирал. Понимаю, конечно, неудержимую галломанию хозяина, но ведь девяносто девять персентов твоих поклонников, разыскивая в сети сайт Пушкина, в первую очередь наберут pushkin.ru...

– И попадут на сайт московской ресторации «Кафе Пушкинъ», – продолжил Александр Сергеевич. – Занято уже, Петя. Не считай меня глупее князя Дондукова-Корсакова. Галломан я, конечно, знатный, но не настолько же.

– Вон оно что.

– Именно, – кивнул Пушкин. – Вообще презабавная штука – Интернет. Огромная и зловонная навозна куча, в которой там и сям блещут россыпи жемчужных зерен. Горчев, Березин, Тредиаковский, Тургенев, в конце концов. Читали его «Стихотворения в прозе», что он вывесил вечор в Живом Журнале? Это же прелесть что такое! Рассказывал он мне тут, кстати, за бокалом «Францисканера» пару своих задумок, под условным названием «Дети и родители» и это, забыл как называется, где собачку утопили; шедевры! истинные шедевры! Говорил я Тургеневу, вдалбливал ему: Ваня, родной, пиши, дурак, талант у тебя от Бога, ведь в землю зарываешь талантище свой! Спасибо, говорит, Шурка, проза – это хорошо и все такое, всю жизнь мечтал, спасибо тебе на добром слове, но только сеть ресторанов пожирает у меня все свободное время, глубокой ночью притащишься домой – и ни о чем не думаешь больше, как только добраться до кровати. Хочется секса, но нету рефлекса. Только и успеваю за обедом половину стихотворения в прозе накидать. – Пушкин безнадежно махнул рукой с зажатым в палочках суши, едва не выронив оное на колени Гнедичу. – Вот и все. Еще один упавший вниз на полпути вверх.

– Кстати, – оживился Гоголь, – а не забежать ли нам по сему поводу ввечеру к Тургеневу в ресторацию? Он нам славную скидку делает.

– Балбес ты, хохол, – невесело фыркнул Пушкин.

– За что и ценим, – уточнил Гнедич.

– А не то пойдемте в «Саквояж беременной шпионки», – невозмутимо продолжал Гоголь. – Сегодня вечером там выступает «Нож для фрау Мюллер». Я бы послушал. Пригласим девчонок, позовем Ксю...

– Давайте уже тогда сходим в «Палкин», – предложил Гнедич. – Для пафосу молодецкого.

– Что ты, Николай Иваныч, родной! – замахал руками Пушкин. – В моем нынешнем финансовом положении это ослепительно дорого.

– Александр Сергеич! батюшко! Нельзя думать о деньгах, когда речь идет о святом – о желудке! – искренне возмутился Гнедич.

– Нет, дорогой друг, извини, я сего дни уже приглашен; Костя дает королевскую партию в боулинг по случаю выхода своей эндцадтой книги.

– Да! – воскликнул Гнедич. – Как же я забыл! Мы с Коленькой тоже идем. По слухам, у Шустова весело и вполне сносно кормят.

– А вот проверим.

– Я покорнейше прошу прощения, господа... – донеслось из-за широкой спины Николая Ивановича.

Массивный Гнедич с трудом повернулся на стуле и уставился на приблизившегося к их столику молодого человека в парадном гвардейском мундире корнета.

– Что вам угодно, милостивый государь? – подозрительно осведомился Николай Иванович. – Если вас раздражает сила моего голоса, я обещаю несколько сбавить обороты.

– Нет-нет, что вы! – испугался незнакомец. – То есть да, голос у вас знатный, но это ни в коем случае не в упрек, а, как бы это точнее выразить...

– Вы уж постарайтесь выразить поточнее, любезнейший, – с неудовольствием произнес Гнедич.

Офицерик совсем сконфузился.

– Еще раз прошу прощения великодушно... Вы ведь Гнедич, да? Рад, крайне рад, – торопливо забормотал корнет, дождавшись от Николая Ивановича сухого кивка. – Перевод «Илиады» весьма потряс меня в свое время... Мне указал вас половой, коий утверждал ранее, что вы имеете обыкновение захаживать сюда в обеденное время... Вы, насколько я понимаю, имеете некое отношение к книгоиздательской деятельности?..

– Точно так-с, – отозвался Гнедич. – Вы хотели бы заключить со мной долгосрочный контракт на распространение замечательной книги господина Нефёдкина «Боевые колесницы и колесничие древних греков»? На складе ее еще довольно.

– Э-э-э... да. То есть нет. Видите ли, дело в том, что я пишу... как бы это поточнее сказать... в некотором роде стихи, что ли...

– Крайне сожалею, сударь, мое издательство называется «Петербургское востоковедение» и не публикует современных отечественных пиитов, – поспешно сказал Гнедич. – Если бы вы были, скажем, ханьским стихотворцем девятого века, то я бы безусловно и со всем мыслимым почтением...

– Но, возможно, вы с вашими обширными литературными связями могли бы посоветовать мои тексты в какой-нибудь журнал?.. – с отчаянием в голосе хватался за последнюю соломинку корнет. – Или... способствовать, так сказать... публикации в каком-либо издательстве...

Гнедич с тоскою посмотрел на свой отставленный бокал с пивом.

– Хорошо, любезный, вот вам моя визитная карточка, – решился он, поняв, что вежливо отшить юнца не удастся. – Пришлите мне по электронной почте свои экзерсисы, и я, не исключено...

– Так у меня все с собой! – радостно сообщил юный пиит. Он сунул руку за пазуху и с остервенением стал выдергивать из внутреннего кармана кителя некий артефакт, зацепившийся за подкладку. Наконец глазам литераторов за столиком предстала тонкая ученическая тетрадь, сложенная вдоль. – Вот, – произнес офицер, с вежливым полупоклоном подавая ее Гнедичу. – Троды плудов, так сказать. Ой, то есть плоды трудов. Извините. Искренне надеюсь, что вы изыщете некоторое количество времени, дабы, так сказать, ознакомиться и споспешествовать начинающему поэту... э-э-э...

Николай Иванович с сомнением посмотрел на предлагаемый ему артефакт. Было совершенно ясно, что тот не вызывает у него ни малейшего доверия.

– Ну, полно играть в буку, Коля, – мягко произнес Гоголь. – Смотри, какой милый мальчик. Полистай хотя бы приличия ради.

Гнедич покорно, но не без некоторой брезгливости принял потертую тетрадку и развернул ее.

– Писатель сел, невольник чести, – скучным голосом безо всякого выражения зачел он вслух. – Сел, оклеветанный молвой. Это вы, простите, про господина Лимонова, что ли?

– Так точно-с, – с готовностью подтвердил корнет.

– Эдичка-то уже давно на свободе, – между прочим заметил Гоголь, заглядывая в свой бокал с пивом.

Незнакомец заметно смутился.

– Я знаю, знаю, но это как символ... Символ... э-э-э... отсутствия демократии и... э-э-э... борьбы. – Он окончательно смешался. – Я был крайне возмущен тем, как режим расправился с видным отечественным литератором, героем нашего времени. Возможно, ему будет приятно знать, что в обществе у него есть... э-э-э... сподвижники, что ли...

– Да, разумеется, – сказал Гнедич, закрывая тетрадку. – Эдичка умрет от счастья. Может быть, ты посмотришь, душа моя Александр Сергеич? Это скорее по твоей части.

– Так вы Пушкин? – обрадовался незнакомец. – Редактор «Нашего современника»? То-то я смотрю, знакомы мне ваши бакенбарды!.. Это же вы были у Малахова в последней передаче с Борисом Моисеевым и Светланой Конеген?..

– Грешен аз, – согласился Пушкин. – Вы позволите?.. – Он деликатно указал на тетрадку.

– Конечно, конечно! Буду крайне рад. Считаю, что мне необычайно повезло...

– Да вы присаживайтесь пока, любезный...

– Миша.

– Присаживайтесь, любезный Михаил. Закажите себе пива.

– За счет Николая Ивановича, насколько я понимаю? – флегматично осведомился Гнедич.

– Ясное дело, – подтвердил Гоголь. – Или ты оставил в редакции золотую тинькоффскую карточку?

– Я скорее голову оставлю, – философически произнес Гнедич.

Под тихое Мишино бормотание «Если вы мне скажете, что вы Гоголь, я вообще с ума сойду!» Александр Сергеевич неторопливо просматривал тетрадку.

– Тучки небесные, вечные странники... Гм. Какое-то, простите, салонное жеманство... А он, мятежный ищет бури... Да, вот это действительно хорошо. Мощно, свежо, хотя определенно навеяно Горьким... А вот тут дрянь, – Пушкин отчеркнул ногтем место в рукописи и показал молодому поэту. – И вот тут. Видите, идет рассогласование глаголов, и от этого рушится весь ритмический рисунок. И аллитерация ужаснейшая. И вот здесь – однако, фраза! Вы ее сами попробуйте вслух прочитать!.. – Он посмотрел на Мишу и осекся. – Извините, ничего, что я так рублю наотмашь?

– Нет-нет, это как раз очень полезно для начинающего автора, – проговорил офицер, хотя уголок его рта начал явственно подергиваться от тщательно скрываемой обиды.

– А вот здесь что за точечки? Почему не хватает одной строки?

– Мне казалось, что это придает необходимый байронизм...э-э-э... свободомыслие... – Михаил бросил искоса взгляд на внимательно наблюдавшего за ним Пушкина и в очередной раз стушевался. – Короче, не могу я подобрать нужные слова, – нехотя признался он. – Не идут, и всё, беси.