Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

Смешно, кажется, искать какую-то глубину в снятой в 1955  году на той же студии самой первой «Годзилле» — тоже суперпопулярном в Японии фильме о гигантском ящере, проснувшемся в глубинах от ядерных взрывов и крушащем все на своем пути. Однако вот что пишет Ханютин:

«Несколько лет после августа 1945 (уничтожение Хиросимы. — М. Г. ) киноискусство молчало. Нужна была историческая дистанция, чтобы прикоснуться к незаживающей ране. <…> И после этой кричащей документальности („Дети Хиросимы” Кането Синдо, 1952. — М. Г. ), после трагической лирики „Камней Хиросимы” К. Ёсимуры, после глубинного психологического анализа рожденного атомной бомбой шока, сделанного Акирой Куросавой в фильме „Записки живущего”, после всего этого появляется граничащая с вампукой „Годзилла” и завоевывает того зрителя, которого можно заподозрить в чем угодно, кроме несерьезного отношения к Хиросиме.

Очевидно, мы имеем здесь дело с любопытнейшим социологическим феноменом. <…> при всей своей художественной несостоятельности „Годзилла” дала японскому зрителю некий „возвышающий” вариант пережитого им страшного прошлого. Ужасы Хиросимы и Нагасаки, проигранная война, капитуляция, отсталая наука (убить страшного  годзиллу помог „кислородный окислитель”, изобретенный японским ученым, в свою очередь убившим себя, чтобы изобретение не было использовано во зло. — М. Г. ) — все „переигрывается” в фильме „Годзилла”».

И дальше:

«В мифологической форме здесь описывается прошлое, память освобождается от позора, унижения и страха. Здесь, должно быть, и секрет успеха картины. „Камни Хиросимы” заставляли помнить и мучиться, „Годзилла” помогала забыть и успокоиться».

Обширная цитата, но она того заслуживает. Я бы еще добавила — реальная травма, изживаясь «понарошной» травмой киномифа, способствовала катарсическому сплочению нации, осознанию себя единым народом. Не этому ли впоследствии обязано своим появлением «японское чудо»?

А что Америка? Америка в это время снимает вполне локальные «Ад в поднебесье» (1974) — про пожар в гигантском небоскребе и «Челюсти» (1975) — о нападении гигантской акулы на прибрежные воды курортного городка.

Понадобилась реальная угроза и реальная травма 11 сентября 2001  года, чтобы американцам потребовалось переживать ее мифологическое воплощение — вновь и вновь, по одной и той же схеме. Неведение обывателя — катастрофа, угрожающая непосредственно тебе и твоим близким, — крушение привычной жизни и гибель привычного облика окружающего тебя мира — чудесное спасение страны-организма жертвенными героями-лейкоцитами — опыт выживания обычных людей, спасающих свою семью и близких, — надежда на возвращение привычной жизни. «День независимости», напомню, был снят в 1996  году, а «Армагеддон»  — в 1998-м. Коллективное бессознательное, как утверждал, например, Артур Кларк

в своем апокалиптически-провидческом романе «Конец детства» (1953), может предощущать, предвосхищать события. На всякий случай напомню, что фильм

о конце света от всемирного оледенения — «Послезавтра» — появился в 2004  году, а «Война миров» чуткого к массовым потребностям Стивена Спилберга — в 2005-м [11] . Спрос на фильмы-катастрофы в Америке явно не падает.

Кстати, о «Войне миров».

Изначально марсиане ведь напали вовсе не на Нью-Джерси, а на Лондон — в 1897  году, и родом они из романа Герберта Уэллса.

Другой остров, другое время. Но Англию недаром считают своеобразным «зеркалом» Японии.

Нет нужды пересказывать знаменитый текст. Достаточно того, что все происходит по той же схеме. Нападение извне, от которого нет спасения (уничтожает цивилизацию в романах и фильмах-катастрофах обычно внечеловеческая сила — природная или биологическая, но обязательно непостижимая, чужая), преступная беспечность обывателей, паника, бегство, разрушение привычного образа жизни, бессилие армии перед лицом чудовищной угрозы, руины столицы, попытки сохранения человеческого достоинства одних и безумие и эгоизм других и, наконец  — робкая надежда на то, что привычный ход вещей будет восстановлен. Пожалуй, добавлю только вот что:

«При виде моря миссис Элфинстон перепугалась, хотя золовка и старалась  приободрить ее. Она никогда не выезжала из Англии, она скорей согласится умереть, чем уехать на чужбину. Бедняжка, кажется, думала, что французы не лучше марсиан».

Вот в чем дело — все в той же «английскости», столь же непроницаемой и несокрушимой, как и «японскость». Через два  года начнется англо-бурская война, в которой фермеры-буры одержат несколько блестящих побед над британской регулярной армией, а винтовки Маузера и пулеметы Максима — над тактикой эпохи Наполеоновских войн. Британская армия в конце концов одержит на этой войне победу, но заплатит за нее потерей двадцати тысяч солдат. Собственно, это будет первое серьезное поражение несокрушимой «владычицы морей». Англичан ждет смерть королевы Виктории — этого воплощения Британии, потеря колоний, серьезные для национального самосознания травмы… И, словно предвидя все это, Герберт Уэллс, ученик соратника Дарвина — великого Гексли, сам получивший к 1891-му два ученых звания по биологии, пишет о том, что такое национальная идентичность перед лицом неведомой угрозы. И посыл этот настолько силен, что провидит и жизнестойкость нации, способность ее уцелеть при территориальных и человеческих потерях. Недаром в Англии в середине ХХ  века, на переломе эпох, возникли как бы копии, дубликаты «Войны миров» — «День триффидов» (1951) и «Кракен пробуждается» (1953) Джона Уиндема. Оба романа повествуют об участи одного человека и всего общества перед лицом «внешней угрозы»: в одном случае поразившей человечество полной слепоты и нашествия хищных растений, в другом  — нападения неведомого ужаса из глубины.

А вот теперь вернемся в Россию. Понятно, что в прежние времена гибель райцентров и городов-миллионников, райкомов и крайкомов под огнем марсианских треножников или в объятиях монстров из глубин вряд ли пропустила бы цензура, и изживать военные-послевоенные травмы массовому сознанию приходилось как-то иначе. (Как — другой разговор, скорее всего, таким изживанием стали сами фильмы о войне и стране-победителе, поскольку архетипически этот сюжет соответствовал все той же схеме, недаром враг в самых популярных текстах был деперсонифицирован — «темная сила», «проклятая орда». Замечу еще: чем такой фильм схематичнее, условнее, мифологичнее, тем сильнее катарсис — «Проверка на дорогах» или «Двадцать дней без войны», скажем, тут не подойдут, а вот «Падение Берлина» — в самый раз.)

В разгар «застоя» (и, что симптоматично, накануне вторжения в Афганистан) у нас появился первый фильм-катастрофа, знаменитый «Экипаж» Александра Митты (1979) — аналог «Ада в поднебесье». Разве что в американском фильме горел небоскреб (микромодель американского социума) и пытались спастись оказавшиеся в нем люди, в нашем же фильме «гражданский» самолет хотя и с трудом, поврежденный, но все же отрывался от чужой земли, буквально горящей у него под шасси. «Экипаж» — фильм, не спорю, замечательный. Но с тех пор прошло ровно тридцать лет.

С одной стороны, то, что на нас не падает гигантский метеорит, не нападают монстры, мы не тонем и не горим, — вроде бы и неплохо (напомню, сюжеты такого рода появляются в точках сборки — вернее, перемонтировки наново — национального сознания). С другой стороны, с тех пор, как был снят «Экипаж», нам что, так ни разу и не потребовалось разобрать, почистить и собрать себя заново?

Так вот, с моей точки зрения, отсутствие значимых (я могу с ходу назвать одно-два исключения, но главное — они все равно «не на слуху», не стали культовыми) романов-катастроф, а главное, фильмов — симптом скорее тревожный. Теоретически хит, равноценный «Экипажу» (или «Гибели Японии»), должен был появиться в начале 90-х — на сломе эпох, как способ психотерапевтического изживания прошлой и воссоздания новой национальной идентичности.

Но не появился.

Как не появился и позже.

Последние наши киношные антиутопии либо касаются локальных событий («Параграф-78»), либо отнесены в некий несуществующий мир (самая «раскрученная» — бондарчуковский «Обитаемый остров», не слишком популярный, невзирая на все рекламные ухищрения). А если что и лежит в развалинах, то это все та же ненавистная Москва (второй «Дозор», если речь идет о кино, или романы «Метро 2033» Дмитрия Глуховского, «Три холма, охраняющие край света» Михаила Успенского, «Б. Вавилонская» Михаила Веллера, где Москва последовательно уничтожается всеми возможными способами — от пожара до потопа, или совсем недавняя «Хлорофилия» Андрея Рубанова). Есть, правда, «Эвакуатор» Дмитрия Быкова, но, во-первых, это все-таки роман-метафора, во-вторых, непонятная и страшная гибель угрожает в первую очередь (по крайней мере, «в кадре») все той же Москве. Кстати, еще один повод задуматься.