Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От продолжительного зноя обмелел Днепр, обнажились его пороги. Уже не ревела, не пенилась между валунами взвихренная быстрым течением вода. Даже легкие долбленки задевали днищами о камни в некогда самых глубоких местах. Купеческие суда, шедшие сверху, останавливались перед Кодацким порогом, и снова, каков древние времена, тащились берегом до самого Кичкаса конные и воловьи фуры с товаром, сопровождаемые облаками рыжей пыли на многоверстном шляху. Каменские лоцманы, вытянув на берег свои лодки, нанимались в фурманы, перегружали на возы купеческий товар. На перевалке всегда толпилось несколько десятков изможденных людей, которые жаждали заработать хоть какой-нибудь грош, потому что призрачная тень голода уже висела над приднепровскими селами и хуторами. На дорогах и сельских улочках стало больше нищих, они еле волочили ноги от недоедания и долгих изнурительных странствий.
Одного из таких нищих Чигрин повстречал на берегу, где конопатил пересохший байдак. Мужичок сидел в тени опрокинутой лодки и, склонив лысую, продолговатую, как дыня, голову, копался в старой полотняной торбе. Услышав шаги, нищий поднял, лицо, и на Андрея посмотрели кругленькие, масленые глаза.
— Савва! — удивился Чигрин. — А ты как сюда забрел?
— Ногами, как же еще, хотя они у меня покручены и искалечены, хе-хе-хе, — ощерил тот выщербленные пеньки редких зубов.
— Отпустили с каменоломни?
— Сам бросил. Искалечил ногу, попал в лазарет, как твой дружок когда-то, и назад уже не вернулся. Какой из меня лямщик теперь?
Упершись обеими руками в песок, Савва медленно встал и, прихрамывая, подошел к Андрею.
— Вот и свиделись, хе-хе-хе. А я думал, тебя на царицыны галеры тогда загнали.
— Был и на галерах, — сказал Чигрин. — Лоцманом. Через пороги проводил.
— Слышал и я, что прошли все суда, — кивнул Савва. — Только зря старались. Все равно сожгут их в лимане.
— Кто сожжет? Зачем? — уставился на него Андрей.
— А то он не знает, хе-хе-хе, — растянул в улыбке обвисшие щеки Савва. — Османцы. Разве же у них такие корыта, как у нашей царицы?
— А ты их видел?! — начал раздражаться Андрей.
— Кого, османцев?
— Да нет, галеры наши?
— Где бы я мог увидеть? — пожал плечами Савва. — Говорю же тебе, вшей кормил в лазарете.
— А болтаешь!
— Так воевать с османцем, хе-хе-хе, не кулаком размахивать, — мягко смотрел на него Савва.
И снова, как когда-то, Андрей почувствовал свою беспомощность перед этим постоянно улыбающимся человеком, которого, казалось, ничто не выведет из равновесия. Чтобы не продолжать этот разговор и не раздражаться, спросил у Саввы, где он ночует.
— А где придется, — равнодушно ответил тот. — Под сараем, в сеннике, если хозяин не прогонит, в лодке на берегу, в шалаше, а то и под камышовым плетнем... Лето ведь на дворе, хе-хе-хе, благодать для каждой божьей твари. — Савва похлопал мышиными глазами. — Вот после Успенского поста придется искать себе какое-нибудь местечко потеплее, ведь на зиму и раки в норы прячутся.
Чигрин сказал, что он может ночевать в мазанке, где хранятся весла, сваи, багры и якори каменских лодочников и где живет сам. Савва согласился. Но ни в тот, ни в следующий вечер ночевать не пришел. И на берегу не появлялся. Андрей даже разыскивать его начал — как-никак вместе гнули спину в каменоломне, мерзли под одной крышей, вдвоем ухаживали за больным Прищепой. И хотя не испытывал к нему особого расположения, не мог оставить на произвол судьбы искалеченного, обиженного судьбой и людьми человека.
Лишь через несколько дней увидел он Савву в людской толпе — съежившегося, скособоченного, с пустой сумой на узеньком, костлявом плече.
...С самого утра по селу носились всадники. Вызывали из хат переполошенных людей, велели им идти на церковную площадь и, пришпорив взмыленных коней, гнали в степь, другое село или хутор. Встревоженные гонцами каменцы собирались небольшими толпами, выспрашивали друг у друга, что стряслось, какая еще беда упадет на их головы? Но, кроме слухов, которые распространялись быстрее, чем черные вихри в степи, ничего толком не могли узнать.
Но вот на узенькую паперть деревянной церквушки поднялся высоченный офицер. Взглянув исподлобья на мужчин, толпившихся на площади, военный вынул из-за обшлага лист бумаги, громко кашлянул и начал высоким, звонким, не вязавшимся с его дородной фигурой, голосом:
— «Ея императорского величества самодержицы всероссийской, всемилостивейшей государыни моей генерал-фельдмаршал, главнокомандующий всей легкой конницей, регулярной и нерегулярной, флотом Черноморским и многими другими сухопутными и морскими военными силами, государственной Военной коллегии президент, Екатеринославский, Таврический и Харьковский генерал-губернатор, ея величества генерал-адъютант, действительный камергер, войск генерал-инспектор, лейб-гвардии Преображенского полку подполковник, корпуса кавалергардов, Екатеринославского кирасирского, Смоленского драгунского и Екатеринославского гренадерского полков шеф, мастерской Оружейной палаты верховный начальник и орденов российских: святого апостола Андрея Первозванного, святого Александра Невского, военного святого великомученика и победоносца Георгия и святого равноапостольного князя Владимира, больших крестов королевских: прусского Черного Орла, датского Слона, шведского Серафимов, польского Белого Орла, святого Станислава и великокняжеского Голстинского, святой Анны кавалер князь Потемкин-Таврический... — Военный перевел дух, снова скользнул глазами по толпе, тревожно слушавшей длиннющий перечень чинов, титулов и наград светлейшего. — Объявляю всем и каждому, кому о том ведать надлежит, — продолжил он, — что в связи с учиненным турками с империей Всероссийской началом военных действий...»
— Выходит, правда, — поднял на Полторака, стоявшего рядом с Андреем, выцветшие глаза щупленький седоголовый старичок, — все-таки пошли нехристи против нас войной.
— Ну и что? Как пошли, так и вернутся, — проворчал лоцман.
— А говорят, что уже и Крым отняли. С моря якобы...
— Вы бы, папаша, меньше слушали всякие россказни, — прервал его Полторак. — Кто бы их пустил туда?
— Хотелось бы верить, — покивал старик.
— «...Пользуясь случаем проявить против врагов христианства мужество и стойкость нашу, — звучал над головами людей голос военного, — капитан Захарий Чепига собирает волонтеров, чтобы с ними войти в армию, мне вверенную. А посему разрешаю ему набрать охочих из вольных людей с казенным, пока на этой службе пребывать будут, пропитанием, и повелеваю с набранными людьми явиться к генерал-аншефу Суворову в Збурьевск и мне потом рапортовать. Подтверждаю сие рукой и печатью герба моего. Подписал Потемкин-Таврический».
Дочитав, гонец свернул и спрятал бумагу.
— Желающие вступить в войско, — крикнул
