Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

на выгоне в Николаевке бешеный вихрь поднял в воздух полстада коров и в небе раздался такой рев, что суеверные люди падали ниц, ожидая Страшного суда.

От продолжительного зноя обмелел Днепр, обнажились его пороги. Уже не ревела, не пенилась между валунами взвихренная быстрым течением вода. Даже легкие долбленки задевали днищами о камни в некогда самых глубоких местах. Купеческие суда, шедшие сверху, останавливались перед Кодацким порогом, и снова, каков древние времена, тащились берегом до самого Кичкаса конные и воловьи фуры с товаром, сопровождаемые облаками рыжей пыли на многоверстном шляху. Каменские лоцманы, вытянув на берег свои лодки, нанимались в фурманы, перегружали на возы купеческий товар. На перевалке всегда толпилось несколько десятков изможденных людей, которые жаждали заработать хоть какой-нибудь грош, потому что призрачная тень голода уже висела над приднепровскими селами и хуторами. На дорогах и сельских улочках стало больше нищих, они еле волочили ноги от недоедания и долгих изнурительных странствий.

Одного из таких нищих Чигрин повстречал на берегу, где конопатил пересохший байдак. Мужичок сидел в тени опрокинутой лодки и, склонив лысую, продолговатую, как дыня, голову, копался в старой полотняной торбе. Услышав шаги, нищий поднял, лицо, и на Андрея посмотрели кругленькие, масленые глаза.

— Савва! — удивился Чигрин. — А ты как сюда забрел?

— Ногами, как же еще, хотя они у меня покручены и искалечены, хе-хе-хе, — ощерил тот выщербленные пеньки редких зубов.

— Отпустили с каменоломни?

— Сам бросил. Искалечил ногу, попал в лазарет, как твой дружок когда-то, и назад уже не вернулся. Какой из меня лямщик теперь?

Упершись обеими руками в песок, Савва медленно встал и, прихрамывая, подошел к Андрею.

— Вот и свиделись, хе-хе-хе. А я думал, тебя на царицыны галеры тогда загнали.

— Был и на галерах, — сказал Чигрин. — Лоцманом. Через пороги проводил.

— Слышал и я, что прошли все суда, — кивнул Савва. — Только зря старались. Все равно сожгут их в лимане.

— Кто сожжет? Зачем? — уставился на него Андрей.

— А то он не знает, хе-хе-хе, — растянул в улыбке обвисшие щеки Савва. — Османцы. Разве же у них такие корыта, как у нашей царицы?

— А ты их видел?! — начал раздражаться Андрей.

— Кого, османцев?

— Да нет, галеры наши?

— Где бы я мог увидеть? — пожал плечами Савва. — Говорю же тебе, вшей кормил в лазарете.

— А болтаешь!

— Так воевать с османцем, хе-хе-хе, не кулаком размахивать, — мягко смотрел на него Савва.

И снова, как когда-то, Андрей почувствовал свою беспомощность перед этим постоянно улыбающимся человеком, которого, казалось, ничто не выведет из равновесия. Чтобы не продолжать этот разговор и не раздражаться, спросил у Саввы, где он ночует.

— А где придется, — равнодушно ответил тот. — Под сараем, в сеннике, если хозяин не прогонит, в лодке на берегу, в шалаше, а то и под камышовым плетнем... Лето ведь на дворе, хе-хе-хе, благодать для каждой божьей твари. — Савва похлопал мышиными глазами. — Вот после Успенского поста придется искать себе какое-нибудь местечко потеплее, ведь на зиму и раки в норы прячутся.

Чигрин сказал, что он может ночевать в мазанке, где хранятся весла, сваи, багры и якори каменских лодочников и где живет сам. Савва согласился. Но ни в тот, ни в следующий вечер ночевать не пришел. И на берегу не появлялся. Андрей даже разыскивать его начал — как-никак вместе гнули спину в каменоломне, мерзли под одной крышей, вдвоем ухаживали за больным Прищепой. И хотя не испытывал к нему особого расположения, не мог оставить на произвол судьбы искалеченного, обиженного судьбой и людьми человека.

Лишь через несколько дней увидел он Савву в людской толпе — съежившегося, скособоченного, с пустой сумой на узеньком, костлявом плече.

...С самого утра по селу носились всадники. Вызывали из хат переполошенных людей, велели им идти на церковную площадь и, пришпорив взмыленных коней, гнали в степь, другое село или хутор. Встревоженные гонцами каменцы собирались небольшими толпами, выспрашивали друг у друга, что стряслось, какая еще беда упадет на их головы? Но, кроме слухов, которые распространялись быстрее, чем черные вихри в степи, ничего толком не могли узнать.

Но вот на узенькую паперть деревянной церквушки поднялся высоченный офицер. Взглянув исподлобья на мужчин, толпившихся на площади, военный вынул из-за обшлага лист бумаги, громко кашлянул и начал высоким, звонким, не вязавшимся с его дородной фигурой, голосом:

— «Ея императорского величества самодержицы всероссийской, всемилостивейшей государыни моей генерал-фельдмаршал, главнокомандующий всей легкой конницей, регулярной и нерегулярной, флотом Черноморским и многими другими сухопутными и морскими военными силами, государственной Военной коллегии президент, Екатеринославский, Таврический и Харьковский генерал-губернатор, ея величества генерал-адъютант, действительный камергер, войск генерал-инспектор, лейб-гвардии Преображенского полку подполковник, корпуса кавалергардов, Екатеринославского кирасирского, Смоленского драгунского и Екатеринославского гренадерского полков шеф, мастерской Оружейной палаты верховный начальник и орденов российских: святого апостола Андрея Первозванного, святого Александра Невского, военного святого великомученика и победоносца Георгия и святого равноапостольного князя Владимира, больших крестов королевских: прусского Черного Орла, датского Слона, шведского Серафимов, польского Белого Орла, святого Станислава и великокняжеского Голстинского, святой Анны кавалер князь Потемкин-Таврический... — Военный перевел дух, снова скользнул глазами по толпе, тревожно слушавшей длиннющий перечень чинов, титулов и наград светлейшего. — Объявляю всем и каждому, кому о том ведать надлежит, — продолжил он, — что в связи с учиненным турками с империей Всероссийской началом военных действий...»

— Выходит, правда, — поднял на Полторака, стоявшего рядом с Андреем, выцветшие глаза щупленький седоголовый старичок, — все-таки пошли нехристи против нас войной.

— Ну и что? Как пошли, так и вернутся, — проворчал лоцман.

— А говорят, что уже и Крым отняли. С моря якобы...

— Вы бы, папаша, меньше слушали всякие россказни, — прервал его Полторак. — Кто бы их пустил туда?

— Хотелось бы верить, — покивал старик.

— «...Пользуясь случаем проявить против врагов христианства мужество и стойкость нашу, — звучал над головами людей голос военного, — капитан Захарий Чепига собирает волонтеров, чтобы с ними войти в армию, мне вверенную. А посему разрешаю ему набрать охочих из вольных людей с казенным, пока на этой службе пребывать будут, пропитанием, и повелеваю с набранными людьми явиться к генерал-аншефу Суворову в Збурьевск и мне потом рапортовать. Подтверждаю сие рукой и печатью герба моего. Подписал Потемкин-Таврический».

Дочитав, гонец свернул и спрятал бумагу.

— Желающие вступить в войско, — крикнул