Ночная смена (сборник) - Стивен Кинг

Сознание мутилось, я потерял счет времени и грузовикам. Отворачивал крышку, вставлял шланг, качал, пока горячая жидкость не била через край, ставил крышку на место. Водяные пузыри лопнули, сукровица текла по запястьям. Голову дергало, как гнилой зуб, запах гидрокарбонатов вызывал тошноту.

Я знал, что вот-вот рухну без чувств. Потеряю сознание, и на этом все кончится. Но заправлять буду, пока не свалюсь.

Потом на мои плечи легли руки. Темные руки повара-раздатчика.

– Иди в закусочную. Отдохни. Я поработаю до темноты. Постарайся уснуть.

Я протянул ему шланг.

Но спать я не могу.

Девушка спит. Распростершись на стойке, подложив под голову скатерть. Но ее лицо не расслабилось и во сне. Лицо, не знающее ни возраста, ни времени. Лицо жертвы войны. Вскорости я собираюсь ее будить. Сгустились сумерки, и вахта повара-раздатчика длится уже пять часов.

А грузовики все подъезжают. Я выглянул из развалин закусочной. Подсвеченная подфарниками, их очередь растянулась на милю, а то и больше. В надвигающейся темноте сами подфарники поблескивают, как желтые сапфиры.

Девушке придется отстоять свою смену. Я покажу ей, что надо делать. Она скажет, что не сможет, но у нее все получится. Она захочет жить.

Ты не хочешь стать их рабом, спрашивал повар-раздатчик. К этому все придет. Ты хочешь до конца жизни менять фильтры, стоит одной из этих тварей загудеть?

Возможно, мы сумеем убежать. Сейчас они выстроены в ряд, мы успеем прыгнуть в дренажную канаву. А потом побежим по полям, спрячемся в болотах, где грузовики утонут, как мастодонты…

…обратно в пещеры!

Рисовать картины углем. Это бог луны, это дерево. Это охотник, сокрушающий «мака».

Не получится. Слишком большая часть мира заасфальтирована. Даже детские площадки. Что же касается болот, то есть танки, вездеходы, платформы на воздушной подушке, оснащенные лазерами, мазерами, тепловыми радарами. И мало-помалу они изменят мир, как им того хочется.

Я вижу нескончаемые колонны самосвалов, заваливающие песком Окефенокские болота, бульдозеры, превращающие национальные парки и девственные земли в плоскую укатанную равнину. Чтобы грузовики ехали себе и ехали.

Но они машины. Какие бы изменения ни произошли в них, даже если они и обрели массовое сознание, функции воспроизводства себе подобных они лишены начисто. И через пятьдесят или шестьдесят лет они превратятся в груды ржавого металла, в неподвижные мишени, в которые свободные люди будут бросать камни.

Но, закрыв глаза, я вижу сборочные конвейеры Детройта, Диарборна, Янгстоуна и Макинака, новые грузовики, которые собирают рабочие. И вкалывают они не от звонка до звонка, а пока не упадут замертво. Но к конвейеру тут же встают другие.

Повар-раздатчик уже еле таскает ноги. Он тоже в возрасте. Пора будить девушку.

Два самолета, оставляя серебряные инверсионные хвосты, летят у темнеющего восточного горизонта.

Земляничная весна

[67]

Попрыгунчик Джек…

Утром эти два слова бросились мне в глаза, как только я раскрыл газету, и, клянусь Господом, поразили меня до глубины души. Я словно перенесся на восемь лет назад. Однажды, аккурат в эти же дни, я увидел себя по национальному телевидению в программе «Уолтер Кронкайт рипорт». Лицо среди прочих, за спиной репортера, но родители тут же засекли меня. Позвонили по межгороду. Отец потребовал анализа ситуации: он принимал близко к сердцу общественные проблемы. Мать просто хотела, чтобы я вернулся домой. Но тогда я не хотел возвращаться. Меня зачаровали.

Зачаровала темная, туманная земляничная весна, зачаровала тень насильственной смерти, что бродила ночами восемь лет тому назад. Тень Попрыгунчика Джека.

В Новой Англии это природное явление называют земляничной весной. Говорят, приходит она раз в восемь или десять лет. Вот и случившееся в Педагогическом колледже Нью-Шейрона в ту земляничную весну… тоже могло иметь цикличность, но если кто-то и догадался об этом, то никому не сказал.

В Нью-Шейроне земляничная весна началась 16 марта 1968 года. В тот день «сломалась» самая суровая за последние двадцать лет зима. Пошел дождь, запахло океаном, находившимся в двадцати милях к западу. Снег, толщина которого местами достигала тридцати пяти дюймов, осел, подтаял, дорожки кампуса превратились в грязное месиво. Ледяные скульптуры, сооруженные к Зимнему карнавалу и простоявшие два месяца как новенькие при температуре ниже нуля, разом уменьшились в размерах и потекли. Карикатурное изваяние Линдона Джонсона перед Теп-Хаус, одним из корпусов общежития, заплакало горючими слезами. Голубь перед Прашнер-Холл потерял перышки, кое-где обнажился деревянный остов.

А вместе с ночью пришел и туман, заполнивший улицы и площади кампуса. Ели торчали сквозь него, словно растопыренные пальцы, и он медленно втягивался, как сигаретный дым, под маленький мост, охраняемый орудийными стволами времен Гражданской войны. В тумане доселе привычный окружающий мир становился странным, непонятным, таинственным. Ничего не подозревающий путник выходил из залитого светом «Зубрилы», ожидая увидеть чистое звездное зимнее небо, раскинувшееся над снежной белизной… и внезапно попадал в скрывающую все и вся молочную пелену, в которой слышались лишь шаги да журчание воды в ливневых канавах. Казалось, из тумана сейчас выйдут персонажи тех самых книг, которые ты изучал, а обернувшись, ты увидишь, что «Зубрила» исчез, уступив место панораме неведомой страны, в лесах и горах живут друиды, феи, волхвы.

Музыкальный автомат в тот год играл «Любовь – это грусть». А также «Эй, Джей», снова и снова. И «Ярмарку в Скарборо».

В тот вечер, в десять минут одиннадцатого, первокурсник Джон Дэнси, возвращаясь в общежитие, завопил в тумане, побросав книги на ноги мертвой девушки, лежавшей в углу автостоянки у биологического корпуса с перерезанным от уха до уха горлом и широко раскрытыми глазами, которые весело блестели, словно ей удалась лучшая в ее короткой жизни шутка. Дэнси кричал, кричал и кричал.

Следующий день выдался мрачным, облака висели над самой землей, и мы пришли на занятия с естественными вопросами: кто? почему? когда его поймают? И, конечно же, с самым волнующим из всех: ты ее знал? ты ее знал…

Да, я занимался с ней в классе рисования.

Да, мой приятель встречался с ней в прошлом семестре.

Да, как-то раз она попросила у меня зажигалку в «Зубриле». Сидела за соседним столиком.

Да.

Да, я…

Да… да… о да, я…

Гейл Джерман. Мы узнали о ней все. Она серьезно занималась живописью. Носила старомодные, в тяжелой оправе очки, но фигурка была ничего. В кампусе ее любили, а соседки по общежитию ненавидели. На свидания ходила редко, хотя среди парней пользовалась успехом. Не красавица, но с шармом. Отличалась острым язычком. Говорила много, улыбалась мало. Успела забеременеть, болела лейкемией. Убил ее дружок, узнав, что она – лесбиянка. Стояла земляничная весна, и 17 марта мы все знали всё о Гейл Джерман.