Темный город - A. Volres

— Это маньяк?

— Да.

— Боже.

— Меня всю трясёт.

Тони не обнял меня, посчитав, что это не понравится отцу, поэтому за него это сделал Фил. И дело вовсе не в том, что он был мне другом и отец бы не стал возражать. Дело в том, что в его объятиях мне было комфортнее и уютней. Они не успокаивали, не вселяли чувство свободы, не заставляли трепетать сердце, но они давали мне знать, что я не одна, он точно так же, как и я, переживает эти минуты, страшной и безумной паники.

— Не плачь, — он улыбнулся, плохо скрывая собственную слезу, что прокатилась по щеке. — Он ведь жив.

— Я боюсь, что это ненадолго, — прошептала я, боясь, что это может кто-то услышать, даже Фил или я сама.

— Я знаю Кевина с детства, поверь, он выберется, он ещё покажет всем нам. Спорим, через пару дней он уже будет лежать с улыбкой на лице и подстёбывать нас. Я уверен, он останется жив.

— Точно?

Он кивнул, проведя мне по лицу ладонью, чтобы стереть остатки слёз.

— Обещаешь?

— Да, — он закивал ещё быстрей. — Я хочу пройти к нему, это возможно?

Он освободился из моих рук и пошёл к палате Кевина. На пути ему встал врач, который объяснил, что пускается только семья.

— Это мой брат, — сказал Фил.

— Прости, Фил, но я знаю, что у Кевина есть только сестра.

— А если, он мне как брат, это же тоже считается?

— Извини, мне нельзя нарушать правил.

Мистер Бродвер хоть и был дружелюбным врачом, которого уважали все люди в городе, но он никогда не умел принимать ту сторону, которая позволила бы ему нарушить правила даже ради исключительно доброго и необходимого дела.

— Да пустите меня, мать вашу, — повысил голос Фил.

Он оттолкнула Бродвера и начал ломиться в закрытую дверь.

— Отойди, это не поможет, — заключил Бродвер. — Семья Кевина приедет через двадцать минут и если она даст согласие, я с удовольствием пущу тебя к нему.

Я подбежала к ним моментальным бегом.

— И меня тоже? — спросила я.

— И тебя, — Бродвер улыбнулся. И тут я заметила искринку грусти и сожаления в его глазах. Всё-таки, было сложно воспринимать, что убийства снова продолжаются, ещё больнее осознавать, что жертвой стал именно Кевин, молодой, красивый и умный, только ещё начинающий свою жизнь, с кучей амбиций, огромной харизмой, множеством талантов, и обладающий самым большим и добрым сердцем.

Мы ночевали в больнице. Мы — это я и Фил, родители Кевина и его сестра Элли, это Тони, мой папа, Усач, пара ребят из футбольной команды, ученики нашей школы, два учителя, это ещё незнакомые мне люди, это Джесс, примчавшаяся с родителями посреди ночи, в ночнушке и с растрёпанными волосами. Она долго кричала и просила пустить её в палату Кевина. А когда оказалась внутри, долго держала его за руку и рыдала.

Я не заходила к Кевину. Я боялась видеть его бледный оттенок кожи, вены, что стали видны намного сильнее, обездвиженное тело, чувствовать его холодные руки, безнадёжность и упущенные возможности.

— Только представь, — прошептала я Филу, когда уже засыпала.

Мы лежали на полу возле палаты. Мест не хватало, поэтому мы перебрались на холодный пол. Уперевшись на стенку, я понемногу начинала засыпать. Рука Фила обнимала меня всё это время, и это, пожалуй, было для меня единственным, что успокаивало.

— Представить что? — спросил Фил с закрытыми глазами.

— Я думала ты спишь.

— Мне не уснуть. Так что ты хотела сказать?

— Сегодня днём мы втроём стояли возле школы. Что, если это были наши последние объятия, и последнее, что я сказала ему это «Досвидули»?

— Не так уж и плохо, — Фил улыбнулся. — Последнее, что сказал ему я сегодня днём была фраза «Я больше не буду пить разбавленную водку с пивом».

Я засмеялась, в этот же момент смахивая слезу со щеки.

— Но это не последние наши ему слова, — убедительно прошептал он.

Я кивнула, чувствуя, что Фил стал обнимать меня крепче.

— А теперь спи.

— Спокойной ночи.

— Спокойной.

Пока Кевин метался между небом и землёй, я металась между паникой и разумом. Нам всем было сложно в эту ночь, каждое встревоженное слово могло откликнуться в нашей душе. Но я повторю ещё раз, надежда умирала последней.

Я проснулась на скамейке возле палаты, укрытая кофтой Фила. Его не было. Рядом сидели папа с мамой. Их усталый взгляд говорил лишь о том, что им не выдалось возможности за всю ночь хоть бы раз закрыть глаза.

— Еле как освободился от дел, — улыбнулся папа. — Доброе утро.

Я улыбаясь, кивнула, оглядываясь по сторонам. Мне хотелось верить в то, что мне снился ужасный сон. Такое бывало иногда, я могла десять минут провести за тем лишь занятием, что отличать сон от действительности. Но кафельный пол, холодные голубые стены, голоса медсестёр и встревоженные лица родителей говорили, что мне ничего не приснилось.

— Всё хорошо, Белла, — улыбнулась мама. — Его состояние пришло в норму.

— Правда?

— Он ещё не пришёл в себя, — ответил папа. — Но он проснётся на днях.

Я улыбнулась. На душе правда стало тепло-тепло. Ещё не сказали, что Кевин открыл глаза, не сказали, что преступника поймали, нам только внушили, что он очнётся, но этого мне хватало. Но было кое-что единственное, чего не учёл никто из нас: ни я, ни Фил, ни полиция, ни даже родители Кевина. Мы были обеспокоены лишь тем, выживет ли он, что даже не думали о том, что во всём мире Кевин был единственным человеком, знающим, кто скрывается за знаком А.

ГЛАВА 29

Когда прошла неделя, Кевин ещё не пришёл в себя. Я не ходила в больницу каждый день, как Фил, но я думала о нём постоянно: когда спала, просыпалась, чистила зубы, шла в школу, сидела на уроках, в столовой, и перед сном — постоянно. Я ждала, что однажды, пока я буду сидеть в столовой с Грейс, двери громко распахнутся, все сидящие обернуться, чтобы посмотреть, кого притащила судьба с таким громким грохотом, и я, посмотрев на вход, увижу Фила, счастливого, который громко объявит что-то вроде: «Кевин Батлер пришёл в себя!». Тогда вся футбольная команда, я и Грейс, Рэй, Джесс и другие ребята, а может даже и некоторые учителя соскочат со своих стульев и огромная толпа понесётся в больницу. Мы заполоним весь коридор так, что не будет прохода, люди будут оборачиваться, а врачи ворчать, потом приедет полиция, чтобы разогнать нас, но тоже встанет в эту толпу, и тогда, из двести двадцать третей палаты выйдет Кевин с таким