Против правил (сборник) - Никита Елисеев

Станислав Гюнтер пояснил, что Nemec по-русски значит Дойч. Это прозвище главного героя, русского эмигранта. Он ворует произведения искусства для своего босса, Гаврилова. Попадает в тюрьму. Выходит из тюрьмы. Знакомится с вьетнамкой, приемной дочерью немецкого профессора, коллекционера. Вьетнамка и Nemec влюбляются друг в друга. Приемная семья не в восторге от будущего зятя. В общем, правильно не в восторге. Ибо на горизонте появляется Гаврилов. Он заставляет Nemca ограбить профессора.

Nemec грабить-то грабит, но в какой-то момент что-то его останавливает. Он убивает Гаврилова, возвращает награбленное профессору и женится на вьетнамке. Станислав Гюнтер родился в Челябинске в 1978 году. Вместе с родителями перебрался в Берлин. Снял два фильма на Украине. Кто-то язвительный спросил его, мол, сценарий уж очень похож на либретто оперы. Гюнтер охотно согласился. И добавил, что очень любит оперу. Другая язва принялась расспрашивать, а не доводилось ли ему воровать произведения искусства? Гюнтер признался: нет, не доводилось. Автобиографической основы в сценарии нет.

«Клептомания» и одесский Париж. Тырить произведения искусства на Западе не составляет труда. Они не только в музеях, но и в церквях. А церкви охраняются не так плотно, как государственные учреждения или частные коллекции. У них охрана одна – вера. При таком раскладе удивительно, как и вовсе-то эти учреждения не обчистили под девизом, сформулированным еще Мережковским в стихотворении, знанием наизусть которого Леонид Ильич Брежнев порой пугал подчиненных: «Братья, / Ночь темна, никто не видит нас, / Много хлеба, серебра и платья / Нам дадут за дорогой алмаз. / Он не нужен Богу: светят краше / У него, царя небесных сил, / Груды бриллиантовых светил / В ясном небе, как в лазурной чаше…»

Одну студенческую кинокомедию на тему ограбления церкви мы посмотрели в той самой мюнхенской Высшей школы, каковую закончил Станислав Гюнтер. Дипломные фильмы там снимают на деньги, которые раздобывают сами. Нашел спонсора – снял дипломный фильм. Получается неплохо. Комедия, которую мы посмотрели, тарантиновского разлива. Как совершенно справедливо заметил в свое время Сергей Добротворский: «Тарантино распахнул двери в тот мир, войти в который легко, но выйти невозможно».

Три комедии, посмотренные в Мюнхене «Бриллиантовая свадьба», «Под течением» и «Клептомания» – тарантиновского образца. Как ни странно, студенческая «Клептомания» лучше прочих. В ней есть какая-то веселая, гайдаевская, одесская дурь. Главный герой по имени Борис страдает клептоманией и тянет все, что только ни попадется под руку. В конце концов он уворывает из церкви статую Мадонны. Статуя оказывается невесть какой ценной. Объявляется чуть не интерполовский розыск.

Борис, перетрусив с социальной стороны, а с метафизической – угрызаясь и каясь, пытается тайно вернуть Мадонну в храм. В результате Мадонну возвращает, но сам гибнет. Результат – забавный, в равной мере свойственный и католической, и православной традиции. Грешник, который борется с грехом, почти свят. Ибо каждый грешен, но тот, кто осознаёт грех в себе, уже почти спасен. Тема (надобно признать) вполне тарантиновская. («А я… я – воплощение зла человеческого, но я стараюсь, я стараюсь быть пастырем…»)

Разумеется, у автора фильма, Штеффена Заке, поинтересовались, почему его герой – Борис? Режиссер ответил, что он знает: «Борис» по-русски вроде как означает: «Борись! Kämpfe!» – и ему показалось, что для его героя этот призыв очень органичен. Он ведь борется и со своим пороком в себе, и с всевозможными препятствиями вокруг себя. На вопрос, откуда он так хорошо знает русский язык, автор комедии «Клептомания», ответил интереснее. «Да нет, – сказал он, – я-то русский совсем не знаю. А вот моя бабушка русский знала прекрасно. Родом она была из немецкой колонии Париж, что под Одессой. И папа ее, мой прадедушка Хеер, был в этой колонии бургомистром».

«Потому что ты – человек…» Один дипломный фильм, показанный нам, был почти гениален. Это – документальный фильм. Называется он строчкой из стихотворения Брехта «Потому что ты – человек…» (Weil du Mensch bist), снят про детей в летнем оздоровительном лагере, но трактовки предполагает широчайшие: от еще одного убедительного инварианта «Повелителя мух» до вечной трагедии левого интеллектуала; от рассказа про детскую жестокость до сентиментальной истории про одиночество Дон Кихота.

В сущности, фильм попадает в самую суть спора между левыми и правыми. «Человек по природе добр, уберите мешающие его доброте социальные условия, и вы поразитесь силе его добра» – вот основа любого левого мировоззрения. «Человек по природе зол, всевозможные социальные ограничения только сдерживают его природное зло. Уберите эти ограничения, и такого монстра получите – ад содрогнется…» – основа любого правого мировоззрения.

На самом деле, и правое мировоззрение не так уж неправо, и левое не так уж ошибается. «Потому что ты – человек…» – вопрос и проблема, а не утверждение. Словом, снимается летний оздоровительный лагерь для детей в Швеции. Лагерь создан социалистической организацией, потому практикуется там детское самоуправление, и вожатые под гитару поют Брехта: Drum links, zwei, drei, drum links, zwei, drei… – в общем, ты войдешь в наш единый рабочий фронт не только потому, что ты рабочий, но и потому, что ты – человек…

Удивительная, парадоксальная мысль Августа Бебеля, токаря, депутата рейхстага и руководителя Социал-демократической партии Германии в начале ХХ века: социализм приходит ко всем, у кого есть человеческое лицо. В социализме исчезают классовые, сословные различия, остается одно – человеческое, слишком человеческое. Мысль эта не так проста и демагогична, как может показаться на первый взгляд. Уже хотя бы потому не проста, что встает интересный вопрос, а что такое человек? Просто человек – вне классов, сословий, наций?

Попытка пересказа. Хороший фильм не пересказать, а хороший документальный фильм не пересказать тем более. Соединение движущихся картинок почти не перелить в слова, хотя уродливые условия советского общества создали невозрождаемый жанр: покадровый устный пересказ фильма. Каким-то чудом один человек увидел «Теорему» Пазолини и пересказал так, что спустя десятилетие другой человек посмотрел означенную «Теорему» и не смог избавиться от ощущения дежавю: я где-то уже это видел. Не слышал про это, но… видел.

Другое дело, что глаза бы мои на это не смотрели – но это другое дело. Ну попытаемся хоть как-то приблизиться к подобному чуду. Стало быть, по-советски говоря – пионерлагерь с детским самоуправлением и вожатыми. Среди детишек – один особенно запоминается: в очках, нелепый, маленький, все время с книжкой. И сразу в камеру заявляет: я – социалист. И прямым текстом все социалистические пошлости не только про фабрики рабочим, землю крестьянам, мир народам, но – главным образом про то, что «счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным».

Поскольку в зале сидят кроме датчанина Ларса Фрама, исландки Хрен Мариносдотир, южнокорейца Джун-Су Ли, индийца Дру Рая Нагара и бразильянки Данилы Бустаманте еще и болгарин Васил Русев, украинка Марианна Бондаренко, румынка Озанна Оанзеа, словенец Вен Джемержич, полячка Мария-Магдалена Гират, латышка Эллина Райтере, венгерка Анита Вираг и ваш покорный слуга, то в восточноевропейской части аудитории начинается всеобщий хихикс. А потом хихикс застревает в горле, потому что социалист этот маленький, нелепый, с вычитанными из книг представлениями о жизни, нипочем не вписывается в среду нормальных рабочих подростков, которые обижают, унижают его, издеваются над ним.

Бумажный солдат… Осчастливить мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а самого себя не смог сделать счастливым. Там есть сцена, где с носа бедолаги в шутливой (пока шутливой) драке сшибают очки… Он ползает по палатке и кричит: «Где мое лицо? Я потерял лицо… Где мое лицо…» Находит очки, выскакивает из палатки, бежит в лес, обормоты просто загинаются от смеха, знай себе повторяют очень смешные слова: «Где мое лицо? Я потерял лицо…»

Они – люди. Поэтому они могут быть очень жестоки, а могут быть очень добры. Потому что они люди. Последние кадры фильма – дискотека. Ребятушки танцуют на опушке, социалист лежит один-одинешенек в палатке, завернувшись в спальный мешок. Поворачивается к кинокамере, дескать, ну что вы на меня смотрите? Плохо мне… Отстаньте от меня. Он – одинок, слаб, обижен, потому что он – человек.

Документальные фильмы. У восточноевропейской части аудитории к режиссеру Штефану Хильперту естественным образом возникло два вопроса. Первый был похож на тот вопрос, который задали Бабелю в редакции «Нового мира», когда тот принес рассказы из своей «Конармии»: «Если вы знали, что в „Конармии” творятся такие безобразия, почему вы сразу не писали… в прокуратуру?» – «Если вы видели, что над ребятенком так издеваются, как же вы камеру не отложили и не вмешались?»