Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Виктор Михайлович Коклюшкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы верите во всевышнюю силу творчества? Как вы думаете, это не случается с помощью сверхъестественных сил?
— Все мы под Богом ходим. Говорить о своей творческой силе нахальство. Даже работоспособность и трудолюбие — качества не приобретенные, а врожденные. Да и жизнь подкидывает примеры, когда еще вчера талантливый человек нынче хлопает пустыми глазами. Талант — это не терпеливая жена, которая все прощает; талант, если ему изменили, исчезает, испаряется, а вместо него в душе остается зияющая дыра. И ни водкой ее не зальешь, ни самообманом не заткнешь.
— Удивлялись ли вы, когда вам приходила на ум какая-нибудь, скажем так, талантливая фраза?
— Самая талантливая фраза соскакивает с пера неожиданно, но для этого надо разбежаться, что легче, когда пишешь повесть. Если пишешь монолог, который начинается: «Иногда мне кажется, что, когда я умру, провожать меня в последний путь придут телевизор, холодильник, батарея парового отопления и кресло, если, конечно, не будет занято…», то правила игры, в которую ты приглашаешь поиграть зрителей, уже обозначены, вопрос в том, примут ли они их. Над этим монологом, помню, публика в свое время очень смеялась.
— Кстати, какое место юмор занимает в вашей семейной жизни?
— Иногда слышу утром фразу жены — и вечером уже читаю ее со сцены. Например, открывает она холодильник и говорит: «Что ты будешь есть, у нас ничего нет!» Она просто так сказала, а над этим тысячи людей смеются. Или иногда изрекает нечто философское: «Тебя очень трудно кормить. Ты съешь котлету — и сразу об этом забываешь». Я ей говорю: «Записывай, что говоришь, и тебе не будет равных!» И что же — послушала и недавно книжку выпустила.
— Юмористическую?
— Нет, она человек серьезный, у нее два высших образования.
— Да, жизнь юмориста сурова. Но, может быть, хотя бы дети относятся к вам лояльно?
— Дети относятся ко мне с большим снисхождением. Постоянно учат жить — больше же некому. Иногда жалеют. Но воспитатель я неумелый. Когда дочке было года три, она плохо кушала. Как-то долго настаивая на том, чтобы она что-то поела, я взял деревянную линейку и ею слегка шлепнул дочь. Она надулась и ушла в другую комнату. А потом вышла и сказала: «Разве можно людей бить линейкой по попе?!» Людей! Представляете?! Это меня сразило наповал. Сын в школу еще не ходил… жалуюсь ему: и то не то, и это не так. «И зачем, — говорю, — все это надо?» А он подумал и мудро отвечает: «Значит, надо». Я откуда-то из-под проблемы глянул, а он посмотрел на это сверху. Попроще я… Меня обидят, я думаю: почему обидели меня, Витю? А дочь уже в три года восприняла обиду общечеловечески — «людей»!
— Вы считаете себя джентльменом?
— Нет, потому что это подразумевает определенный образ жизни и своеобразное отношение к ней. Так же, как, например, я не могу считать себя джигитом или гвардейцем. Это все звучит гордо, но от меня далековато. Джентльмен — более эгоистичен, джигит — более воинствен, а я — мирный житель, ремесленник и созерцатель.
— Ваш созерцательный взгляд хотя бы время от времени падает на вас самого? Как вы себя оцениваете?
— Все больше убеждаюсь, что я себя не люблю. Ни походку, ни фигуру, ни образ мыслей, ни поступки. Хотя пришлось смириться с тем, что я вижу в зеркале. И, знаете, в этом есть какое-то ощущение свободы и непривязанности к самому себе. Тогда как остальные привязанности: к близким, к природе, к профессии — прочны и долговечны.
— Перед вами стоит такое понятие, как долг перед искусством, перед обществом? И вообще, долгов у вас много?
— Долг перед самим собой. Я не хочу умирать прозревшим к старости пустоцветом. Материальное состояние довольно зыбкое. А задолжал я людям, близким — внимание и много-много добрых слов.
— В отношениях с девушками вы тоже всегда оставались юмористом?
— Нет, тут я был романтик и лирик, а проще говоря — дурак. Я читал много романов, поэтому все девушки казались мне принцессами из неземного царства. Первая любовь случилась, когда мне годика три было. Я в детстве сахара много ел, поэтому все так хорошо помню. Во дворе у нас была девочка Наташа. И вот как-то я вылез из песочницы, где мы лепили куличики, поднялся в ее квартиру и попросил у ее бабушки разрешения жениться. На вопрос: «Где же вы будете жить?», я отвечал: «Построю дом», на вопрос: «Какой?», я, как сейчас помню, ответил: «Из кирпича». Посмеявшись, ее бабушка сказала, что меня звали домой. Я сбегал домой — оказалось, не звали. Вернулся обратно к Наташкиной двери, стучал, слышал голоса, а мне не открыли. Я обиделся и женился на другой, но уже через много лет…
— Через какой срок начинает окупаться деятельность писателя-сатирика морально? А материально?
— Морально, как только люди в зрительном зале начинают смеяться. Материально… если бежать по этой гаревой дорожке, то превратишься в халтурщика. Сытого и как бы виноватого. Крупные же личности: Сервантес, Гоголь, Гашек, Булгаков, Зощенко, жившие в разное время и в разных странах, от трудов праведных не построили палат каменных. Гоголь был в постоянной финансовой зависимости, как собака на поводке, Зощенко в письме Федину в 53-м году писал, что лишен всяческих заработков… Кстати, не одолжите сто рублей? Шучу, шучу…
— Как вы относитесь в творчестве к гиперболе, абсурду, фарсу?
— Хорошо отношусь. Но в нашей стране что-нибудь преувеличить трудно. Какой-то очень Всевышний сатирик смеется над нами. Что уж остается нам, маленьким, на этой земле, где требования людей растут быстрей умения, где завтрашний день желаннее сегодняшнего, что само по себе уже абсурд, потому что завтрашнего дня может и не быть!
— Как вы думаете, помогает ли человеку в жизни его творческий потенциал?
— И да и нет. Творческий потенциал — это груз, который может нести только натренированный человек. Слабый оставляет его, забывает и, идя налегке, постепенно заболевает завистью к тем, кто этот груз несет. Еще можно сказать, что творческий потенциал — это богатство, которое можно приумножить и щедро оделить других, а можно промотать… Все тут непросто. Вообще, я заметил, что нетворческие люди счастливы чаще.
— Вы спите
