Близкие люди - Татьяна Устинова

Сейчас он выставит нахальную прибалтийскую крысу из своего дома. В два счета.

Он будет строг, холоден и сдержан. Он не позволит себе ни одного лишнего слова. Он даже глаз на нее не поднимет, не то что не повысит голос.

Картина собственного величия, нарисованная воображением, была так заманчива, что он вступил в гостиную-кухню, где шумел чайник и шипела сковородка, величественно и тихо, как и подобает истинному хозяину дома.

— Садитесь, — сказала Ингеборга не оборачиваясь. — Все давно готово.

Степан медленно и утомленно поднял глаза, только что постно опущенные в соответствии с выбранным образом.

Сзади, над ремнем джинсов, у нее порхал пышный бант, на который были завязаны ленточки фартука. В правой руке она держала серебряную лопаточку, а в левой — толстую прихватку, вышитую мещанскими розочками. Однажды в припадке хозяйственной деятельности Степан зачем-то купил эти прихватки в каком-то немецком магазине.

И пахло так вкусно, что в желудке моментально ожил небольшой огнедышащий дракон. Ожил, дыхнул жгучим паром и потребовал немедленной кормежки.

А может, не будет ничего плохого, если он просто поест?

Он только поест и даже не будет на нее смотреть. Он сейчас сядет, потянет к себе тарелку с ломтем горячего мяса и съест его весь до крошечки, и тарелку вычистит хлебом, и хлеб тоже съест, а потом съест помидоры, разложенные красиво, как в ресторане. Кажется, однажды он уже стоял в таком же голодном истерическом припадке над накрытым ею столом, и от запаха ее стряпни у него мутилось в голове.

Если он разрешит себе поесть, будет это малодушием или нет? Или все-таки нужно выгнать ее прямо сейчас?

Он не может выгнать ее прямо сейчас, и это, конечно же, малодушие и слюнтяйство.

— Садитесь! — повторила Ингеборга настойчиво, повернулась и быстрым критическим взглядом осмотрела стол. — Моя бабушка всегда говорила, что нет ничего на свете хуже, чем голод, особенно давний. Она считала, что стоит поесть, и жизнь сразу станет легче.

Павел Степанов неловко приткнул себя за стол.

Все чувства, включая осторожность, недавний страх, раздражение, недовольство собой, необходимость куда-то бежать и что-то предпринимать там, куда удастся добежать, сдались практически без боя. Тарелка с куском дымящегося мяса оказалась намного сильнее всех остальных высоких материй.

Он быстро и жадно съел все, что было, и посмотрел на Ингеборгу вопросительно. Она тут же положила ему еще кусок. И сразу же налила чаю в огромную глиняную кружку и сдернула салфетку с большого блюда. На большом блюде оказалось чуть-чуть подгоревшее снизу песочное печенье. Как в детстве.

И ему было решительно все равно, прыгает он в кольцо или нет.

Ингеборга пила чай, сидя напротив него. Пила сдержанно и красиво, как обычно, и Степан, проглотив вторую порцию корма, неожиданно обозлился на то, что она все делает так сдержанно и красиво.

— Вы вполне могли бы и не утруждаться. Я же сразу сказал, что вы можете уехать.

Она посмотрела на него с другой стороны стола и, кажется, даже усмехнулась.

— Если вы хотите поразить меня своей вежливостью, можете не стараться. Я все и так знаю. Лучше расскажите мне, что такое опять произошло у вас на работе.

— У нас на работе уже довольно давно происходит одно и то же явление. Называется задница, — пробормотал Степан и откусил печенье. Оно было сухим и легким, очень вкусным.

Крошки посыпались на свитер, и он решительно стряхнул их пятерней.

— Задница — это когда вы приехали на работу и поняли, что забыли дома ключи от кабинета, — неожиданно сказала Ингеборга. — А то, что происходит у вас, называется как-то по-другому.

— Это точно. — Степана удивила ее проницательность. — Только я пока не знаю, как это называется.

— Вы всерьез думаете, что будут еще какие-то… жертвы?

— Я не знаю, что именно я должен думать. Один из моих рабочих умер явно не своей смертью. Я так до конца и не уверен, своей ли смертью умер Петрович. А сегодня моего зама у меня на глазах чуть не переехала машина. Второй зам от большой любви забрался в сейф и вытащил оттуда вещественное доказательство, потому что был уверен, что оно повредит его возлюбленной. Сама возлюбленная неожиданно сообщила нам, что много лет назад отравила своего мужа, и тот самый рабочий, который умер первым, ее шантажировал. Она приготовилась заплатить ему, поехала ночью в Сафоново, но с ним не разговаривала и не виделась, потому что кто-то столкнул его в котлован. Зато она видела мою машину, которая из Сафонова в ту же ночь уезжала. Перепутать она никак не могла и клянется, что это была именно моя машина. Что вы так смотрите? — вдруг спросил он грубо. — Закройте рот!

Ингеборга послушно закрыла рот.

— Да, и еще! — продолжил Степан с непонятным злорадством. — Прораб все порывался что-то мне рассказать, а я так и не стал слушать, потому что именно в тот момент понял, что тетрадь из сейфа упер Чернов. И я теперь думаю, имеет это значение или не имеет.

Ингеборга отпила из кружки и сказала решительно:

— Рам нужно обратиться в милицию.

— Я обращался! Мои проблемы так же нужны милиции, как мне проблемы освоения космоса. Кроме того, я не желаю втягивать в свои личные дела еще и милицию!

— Это никак не ваши личные дела! Сколько людей вокруг вас подвергается опасности, а вы даже не хотите выяснить, из-за чего! С чего вы взяли, что сможете разобраться в этом сами? А если завтра в вас начнут стрелять, что вы будете делать?

— Отползать в кусты, — буркнул Степан, — больше мне ничего не остается. Спасибо за ужин, очень вкусно.

Но Ингеборгу трудно было сбить с толку.

— Павел Андреевич! Все-таки вы должны обратиться в милицию и рассказать там все, что знаете! У вас же ребенок Что за ерунда, честное слово, что за игры в сыщиков и воров А Иван? Что, если это… как это говорят сейчас… наезды ваших конкурентов?!

— В том смысле, что я паду смертью храбрых?

Она выпрямила спину, посмотрела ему в глаза — негодование расходилось волнами и грозило вот-вот затопить его стул.

— Я знаю, что вы странный и тяжелый человек, Павел Андреевич! Но у вас есть мозги и вы любите своего сына. Ну сделайте что-нибудь, пока ситуация окончательно не вышла из-под вашего контроля!

— Вся беда в том, что она никогда и не была под моим контролем. — Ему польстило то, что она сказала про мозги и про сына. Он пересел на диван и закинул голову на мягкую плюшевую спинку. Сразу же захотелось спать. — Я знаю, что должен во всем разобраться, но сам. Сам, без посторонних, понимаете?

— Но вы же не разбираетесь!

— Откуда вы знаете? — спросил он миролюбиво. Ему было тепло и очень хотелось спать. — Может, я только и делаю, что разбираюсь?