Опасное наследство - Элисон Уэйр

Мы чокаемся кубками и пьем, Джейн предлагает нам поесть.

— Я и думать не могу о еде, — признаюсь я — другие, более плотские желания одолевают мое тело. Нед молча стоит рядом со мной.

Джейн улыбается.

— Насколько я понимаю, вы готовы возлечь на брачное ложе. Я буду ждать внизу, — говорит она и выходит, оставляя нас вдвоем.

Ах, эта радость соединения двух любящих тел. Мы консумируем наш брак с таким жаром, с такой страстью, с какой, наверное, мало кто делал это. Но этому предшествует неловкая возня! Я не принесла своих ночных одеяний, ночные одежды моего мужа тоже не подготовлены, и при нас нет слуг, которые помогли бы нам снять множество слоев зимней одежды.

— Я буду твоей горничной, любимая, — смеется Нед, возясь со шнуровкой моего платья, а я тем временем снимаю капюшон и быстро надеваю приготовленный головной убор. Вскоре только один этот чепец и остается на мне, потому что все остальное падает на пол: пояс, платье, кертл, простеганная нижняя юбка, тонкая льняная сорочка — так мы с моим возлюбленным, подогретые вином, которое бежит по нашим жилам, избавляемся от одежды. Нед раздевается первым, но я не заставляю себя ждать, он втаскивает меня, обнаженную, на кровать, куда бросился первым. Мы заключаем друг друга в объятия, и я наконец познаю, что такое чувствовать своей кожей кожу возлюбленного под прохладными, хрустящими простынями.

Мы никак не можем насытиться друг другом, снова и снова предаемся наслаждению, перекатываемся по пуховому матрасу, так что иногда я, чуть не падая, оказываюсь на самом его конце, лежа на спине, а через несколько мгновений уже сижу, оседлав Неда, на другом конце! И все это время мы бормочем нежные слова, какие говорят друг другу любовники в минуты близости. Наши ласки похожи на мои робкие обжимания с Гарри не больше, чем солнце на луну. Представляла ли я себе когда-нибудь, что в мире есть подобное наслаждение?

Никогда еще два часа не пролетали так быстро. Мы только один раз за все это время встаем с кровати — чтобы выпить вина, а потом спешим обратно, не желая терять ни минуты. Немного позднее я, разгоряченная и влажная от пота, поднимаю глаза и вижу высоко в небе бледное ноябрьское солнце.

— Ах, господи, мне пора! — вскрикиваю я в отчаянии — увы, расставание неизбежно.

— Господи боже, время! — кричит Нед, вскакивая с кровати. — Дай я помогу тебе, моя любимая жена.

Я поднимаюсь и, нисколько не стыдясь своей наготы, бросаюсь к мужу, чтобы в последний раз прижаться к его телу. После этого мы разъединяемся и начинаем одеваться, причем Нед прилагает немыслимые усилия, чтобы помочь мне облачиться в мои наряды.

— Ну вот, — говорит он, надевая дублет на помятую рубашку и возясь с пуговицами. — С тобой все в порядке. Никто ни за что не догадается, чем ты занималась!

— Стыд и срам! — притворно вздыхаю я, но, хотя мне хватает духа шутить, я на самом деле с трудом сдерживаю слезы. — Когда же мы увидимся снова, муж мой?

— Как только удастся это устроить, — заверяет меня Нед. — Джейн поможет нам, не сомневайся. Поцелуй меня, любовь моя.

Мы на всех парах несемся вниз, где — уже наступил прилив — встревоженная Джейн подозвала к пристани лодочника. Нед целует меня на прощание, я вырываюсь из его объятий и сажусь в лодку. Когда я оглядываюсь, Нед стоит на вершине лестницы и машет мне, лицо его задумчиво. Потом он разворачивается и исчезает в доме. Лодочник отталкивается от берега и гребет вниз по течению к Уайтхоллу. И ровно в одиннадцать часов я, аккуратная и чопорная, как то и подобает камер-фрейлине, сижу за столом рядом с лордом-гофмейстером.

Кейт

1484 год, замок Раглан

Жизнь Кейт вошла в заведенную колею: месса утром, обязанности хозяйки дома, обучение искусству управлять слугами под доброжелательным руководством графини Анны. Кроме того, она должна была за обедом сидеть с Уильямом во главе стола, когда муж находился дома, что случалось довольно редко, ибо обязанности постоянно вынуждали его разъезжать по округе, сплачивая силы сторонников короля. Бесконечные часы Кейт проводила за рукоделием и разговорами с вдовствующей графиней, слушала, как зáмковые менестрели пели старые песни, а потом ужинала, прежде чем отправиться в постель с графом, который каждый вечер исполнял супружеские обязанности.

Как она и предполагала, гости в замке появлялись редко. Иногда случайный путник просил приютить его на ночь, иногда из Херефордшира приезжал единокровный незаконнорожденный брат Уильяма — Ричард Герберт. Это был грубоватый, добродушный, твердо стоящий на земле человек, черноволосый, как и все Герберты, хотя в его волосах уже пробивалась седина: он был гораздо старше Уильяма, появившись на свет во времена беспутной юности его отца. Кейт всегда с удовольствием общалась с ним, потому что Ричард был остроумный рассказчик и вообще человек куда более общительный, чем ее муж.

Однако и сам Уильям в такие дни становился более разговорчивым. Здесь, в Раглане, он был в своей стихии, среди людей, которых знал всю жизнь. Когда он выезжал из замка, они выбегали, чтобы увидеть его, и выкрикивали ему благословения, потому что граф был для них хорошим господином. Из уважения к хозяину они были вежливы и с его английской женой, хотя и держались не без настороженности, потому что знали, чья она дочь. Но Кейт вознамерилась обаять их своими манерами, живыми разговорами и вскоре стала хорошо известна в деревне, приютившейся возле стен замка. Они с Мэтти — которая теперь была мужней женой и с гордостью носила чепец добропорядочной дамы — взяв в сопровождающие нескольких стражников, отправлялись на еженедельный рынок у деревенского креста. А иногда они заходили в церквушку, посвященную святому Кадоку, уэльскому принцу, который стал настоятелем монастыря и был канонизирован. И хотя произошло это еще в древние времена, местные говорили о Кадоке с такой фамильярностью, будто он жил среди них.

Кейт эта церквушка показалась очень милой, она с интересом разглядывала внутри надгробия каких-то древних лордов Раглана. Пембрука, который увеличил и украсил церковь, среди них не было; его искалеченное тело, как сказал ей Уильям, было похоронено в Абергавенни. Кейт подумала, что, возможно, когда-нибудь упокоится здесь и она сама, и от этой мысли мурашки побежали у нее по коже.

Так невыносима была мысль, что всю оставшуюся жизнь придется прожить в Раглане, а ее кости навечно останутся в Уэльсе.

Графиня оказалась надежным другом. Когда у охваченной ужасом и истекающей кровью Кейт в начале ее первой беременности случился выкидыш, именно Анна Деверо успокаивала юную невестку, сидела с ней, держала ее за руку, пока боли не стихли; сама завернула в тряпку и унесла крохотное, не сформировавшееся до конца тельце, которое могло бы стать ее внуком. После этого отношения между двумя женщинами стали еще ближе, и они стали делиться сокровенным.

Именно Анна рассказала Кейт о прошлом Уильяма. Однажды осенним вечером, когда они сидели вместе, расшивая алтарные покрывала для церкви, старушка принялась вспоминать о покойном лорде Пембруке:

— Мы любили друг друга, любили сильнее, чем большинство других людей. — Она задумчиво улыбнулась. — Когда милорд узнал о предстоящей казни,[65] его охватило отчаяние при мысли о том, что я могу оказаться в объятиях другого мужчины. И поэтому он в своем завещании призвал меня вступить во вдовий орден — и вот я перед тобой, моя дорогая, не очень-то истовая монахиня, но чту память моей истинной любви.

— И вы охотно согласились на это? — спросила Кейт, думая, как, вероятно, нелегко расстаться с малейшей надеждой на любовь, знать, что никогда уже не почувствуешь на себе руки мужчины, его семени в своем чреве.

— Да, охотно, и нисколько не жалею, — сказала вдова. — Никто не мог сравниться с покойным Пембруком. Он был сильный, отважный, и все его уважали. А уж как он меня любил! — Графиня замолчала, предаваясь воспоминаниям. — Уильям совершенно не похож на отца, — печально заметила она и тут же подняла руку, чтобы пресечь благонамеренное возражение, готовое вырваться у Кейт. — Я его мать и могу говорить про него правду. Он был очень молод, когда на его плечи легли обязанности покойного отца, слишком молод. Король Эдуард дал понять, что расположен к Уильяму и будет к нему относиться не хуже, чем к Пембруку, если только сам Уильям будет верно ему служить. Но мальчик был к этому не готов, и сам об этом знал. К тому же такие дела мало интересовали моего сына. В молодости его страстью была одна лишь охота. Тогда и влияние нашей семьи уменьшилось, да и состояние начало приходить в упадок. Генриха Тюдора выкрали из Раглана, а сюда прислали других людей, постарше и поумнее, чтобы они взяли на себя часть забот. Король Эдуард наделил Уильяма новыми полномочиями и отправил воевать во Францию, хотя и знал, что положиться на него нельзя. И тут последовал этот удар.