Гений - Слаповский Алексей Иванович

– Скачут. У кого силы остаются, – снисходительно изрек Опцев.

Глава 29

Говорили, балакали – сіли та й заплакали!

[47]

Жизнь богата совпадениями, как прекрасными, так и нелепыми. Сразу несколько героев нашей истории одновременно оказались в заточении: Анфиса в подвале, Аркадий в глухом отсеке пограничного вагончика, Вяхирев с подчиненными сидел в кузове военного грузовика-фургона под охраной четверых солдат, а Геннадий Владимирский – в камере изолятора.

Недавно у Геннадия была Светлана, утешала, просила потерпеть, объяснила, что все зависит от майора Мовчана, который явно не в себе из-за гибели сына, но в том-то и дело, что сын, возможно, не погиб, значит, нужно его отыскать, она предлагала майору помощь, тот даже не стал слушать, что ж, Светлана сама попытается все узнать.

– Еду в Харьков с Ауговым, у него там знакомый в спецслужбах.

– Это странно. Мне показалось, он сам из какой-нибудь спецслужбы. Только российской.

– Мне тоже так кажется. Но все эти службы имеют какие-то между собой тайные связи, так что я не удивляюсь.

– Хорошо. Можешь узнать, есть ли протокол моего задержания?

– Попробую.

Светлана сходила, вернулась, сказала:

– Темнят. Говорят, что есть, показывать не хотят.

– Если бы был, показали бы. Значит нет.

– Гена, только не надо ничего такого.

– Не бойся, на охрану нападать не буду.

– Ладно. Я тебя люблю.

– Я тебя люблю, скоро увидимся.

Светлана ушла, а Геннадий начал осматривать камеру. Если нет протокола, то его как бы и не задерживали. Следовательно, если он исчезнет, то исчезнет тот, кого не было. Да, нападать нельзя, это уже новое преступление. А сбежать можно – нет преступления в том, чтобы исчез тот, кого не было.

Зарешеченное окошко маленькое, но надо исследовать, нельзя ли расширить. Пол деревянный, из толстых досок. Что под ним – подвал, подпол? Не положены же доски прямо на землю. Хотя Геннадий понимал, что у нас и такое бывает.

Он начал обстукивать доски и всматриваться в щели.

Вяхирев сидел на полу, положив руки в наручниках на колени и глядя перед собой. Солдаты сидели на скамьях у двери, по двое, напротив друг друга. Таранчук и Евдоха сидели по бокам Вяхирева – так, как их сразу же посадили. Евдоха боялся глянуть на капитана, опустил голову, вздыхал, кашлял, перхал, сопел носом, будто от простуды. Так в нем искали выход слова, которые хотелось высказать Вяхиреву: что, дескать, это Таранчук все затеял, что сам Евдоха капитана всегда уважал за честность и справедливость, что, если только доведется схватиться с врагами в открытом бою, он, может, грудью защитит его от пули. Но в том-то и дело, что не было честного боя, все случилось по-подлому. Это обидно, ведь Евдоха не подлец и никогда им не был.

А Таранчук за долгую жизнь научился спокойно ждать и терпеть. Слишком часто в этой жизни, так уж она устроена, приходилось ждать и терпеть. И если начнешь думать – как, почему, зачем, становится все горше и хуже на душе. Поэтому Георгий Владимирович просто отпускал свои мысли, как сонный возница роняет вожжи и лошади бредут сами по себе. Умение впадать в безмыслие очень помогало Таранчуку на многочасовых милицейских дежурствах, которых у него бог весть сколько было с начала службы. Другие читают, слушают радио, смотрят телевизор, решают кроссворды или, кто современный, шарятся в интернете, Таранчук ничего этого не любил. Он наливал чай в большую кружку с рисунком горы и моря и надписью «Гагра» (там они отдыхали с женой по путевке тридцать два года назад), садился за стол и погружался в особенное состояние, которое ему очень нравится. Нет ни воспоминаний, ни образов, только какая-то дымка, а потом и она исчезает, появляется невесомость и прозрачность без конца и края, и ты словно плывешь в ней, не ощущая себя. То, чего десятилетиями неустанных упражнений добиваются буддисты, желая достичь нирваны и просветления, используя различные практики, в частности такую сложную, как медитация на пустоте, Таранчуку давалось легко и естественно. Но, блаженствуя, он не подозревал о своем блаженстве и удивился бы, если бы ему о нем сказали.

В отличие от него, Вяхирев строил планы самые фантастические. Напасть на одного из солдат, закрыться им, чтобы не стреляли. Солдат будет заложником. Вместе с ним он выберется, а дальше – видно будет. Или: попроситься в туалет. Рано или поздно выведут. Скорее всего, это будет не туалет, откуда он здесь, а какие-нибудь кусты. Пойти в кусты и дать деру. Да, будут стрелять, да, есть риск, но это лучше, чем сидеть унизительно в несвободе и темноте. Ну не дураки ли те, мимолетно подумал Вяхирев, кто совершает преступления, зная, что могут сесть в тюрьму, где ты становишься рабом чужого распорядка? Для профилактики каждого гражданина надо на один день посадить в тюрьму. Расход не такой уж большой, а эффект будет значительный. Или просто провести по тюрьмам и показать, каково там. Отличная идея![48]

Лишь бы открыли дверь, думал Вяхирев. Ему почему-то казалось, что, как только откроют дверь, появится шанс. Главное – увидеть волю, увидеть небо. Даже удивительно: всего-то час или полтора он не видит неба, а соскучился так, будто год его не видел.

Точно так же и Аркадий, щупая ноющее плечо, смотрел на дверь и думал: лишь бы она открылась. Пусть попробуют загородить, пусть бьют, стреляют, он будет ломиться с ураганной силой, он всех расшвыряет – Аркадий чувствовал в себе такой прилив гнева и силы, что ему всё казалось возможным.

Анфиса же заснула, полулежа на мешках с картошкой, и не слышала звонка телефона. Это звонил Торопкий, чтобы сказать, что он скоро приедет и выпустит ее.

Не отвечает, обиделась, подумал он.

Поставил машину Вяхирева у отделения милиции и на минутку забежал в администрацию, чтобы сообщить Марине Макаровне о происходящих событиях.

– Арестовали всю нашу милицию в полном составе! И увезли. Правда, и сами все уехали.

Но у Марины были уже новые сведения:

– Никто не уехал, только что звонила одна женщина, на окраине живет – опять на нас двигаются, будто штурмом хотят взять.

– Марина Макаровна, но это же полный произвол во всех смыслах! У нас разве тут уже война? С какой стати армейские забирают милиционеров, это же по другому ведомству! И стрельба какая-то была, вы слышали? – это они уже пристрелку, что ли, вели?

– Может, третьяки?

– Третьяки – миф и выдумка!

– Если бы. Даже не знаю, что делать.

– Уж, по крайней мере, не субботники устраивать! – с либеральным ехидством сказал Торопкий.

Марина не сочла нужным обижаться.

– Да только что был, а то бы устроили, – вздохнула она.

– Еще можно с хлебом-солью встретить любимые войска, которые нас то ли освобождают, то ли защищают, только непонятно от кого!

– Ты, Леша, не юмори тут, а если умный, предложи сам что-нибудь.

– Предлагаю! Сделать официальное заявление. Я в экстренном порядке выпускаю газету. Размещаю информацию в Интернете.

– Про что?

– Про то, что армия воюет с собственным народом.

– Так не воюет еще.

– Будем ждать, когда начнет? И как не воюет, если троих уже арестовали!

– Не просто же так, они сами виноваты – ездили с этим Мовчаном, надо им это было.

– Ну да. Теперь объявят врагами народа и расстреляют на площади! При стечении народа, чтобы никому не повадно!

– Глупости какие ты говоришь. В общем, давай-ка пока не поднимать пыль. Посмотрим, а там видно будет.

– Пока мы будем смотреть, явятся какие-нибудь зеленые человечки, и завтра вот тут, в вашем кабинете, будет сидеть комендант, а во дворе будут рваться снаряды!

– Не пугай, Торопкий, у меня и так голова кругом, – устало сказала Марина Макаровна. – Трансформатор вот полетел, который у кирпичного, сотня домов без света остались, вот действительно проблема. Аскаридиса второй час не могу найти.