Собрание сочинений. В 4-х т. Том 1. В дебрях Индии - Луи Жаколио

— И потом, разве ты не видишь, что при настоящем положении вещей всякая попытка к сопротивлению была бы абсурдом… Нет, клянусь честью, занятная штука: Барнет и Барбассон вошли в соглашение и объявили войну Англии. Надо быть экзальтированными, как Сердар, чтобы мечтать о подобных вещах.

— Но ты кричал еще громче меня: «Умрем до последнего! Взорвем себя и схороним вместе с собой наших врагов под дымящимися развалинами Нухурмура!»

— Ну да, мы люди южные, мы всегда такие, мы горячимся и кричим сильнее других… К счастью, скоро наступает отрезвление, и мы останавливаемся как раз в ту минуту, когда другие начинают в свою очередь глупить… Ну так как же? Одобряешь ты мою идею?

— Превосходная… берем удочки.

После этого достопамятного разговора друзья вышли и направились к заливу, где находилась шлюпка.

— Стой, — сказал Барбассон, который первым взошел на борт, — люки закрыты! Черт бы побрал этого Сердара, он не доверяет нам.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Неужели ты не помнишь, что он предупреждал нас, чтобы мы не плавали в шлюпке по озеру, поскольку поблизости могут быть шпионы. На тот же случай, если мы не устоим против искушения, он и запер люки.

— Это неблагородно с его стороны.

— Ага, вспомнил! Там, в задней части шлюпки, подле винта и компаса есть рукоятка, с помощью которой можно привести шлюпку в движение, если только не прерван электрический ток. Вот посмотрим сейчас.

При первой же попытке, сделанной Барбассоном, шлюпка немедленно повиновалась толчку… Ток не был прерван.

— Мы спасены! — воскликнул провансалец, — у нас будет форель!

Шлюпка скоро вышла из залива, и друзья двинулись прямо к середине озера; там на каменистой мели, среди валунов ледникового периода обычно водились эта чудная рыба, которую они так жаждали поймать. Они двигались вперед умеренным ходом и готовили свои удочки, урывками продолжая начатый разговор.

— Чем больше я рассуждаю, тем меньше понимаю поступок Сердара, — сказал Барбассон, хлопая себя по лбу, как бы думая этим породить в голове объяснение факта, так занимавшего его, — такое недоверие у человека, который всегда думает, как не задеть чьей-нибудь щепетильности, совсем не согласуется с рыцарским великодушием, доказательство которого столько раз уже проявлялось даже в самых ничтожных вещах.

— Он, быть может, без всякого намерения закрыл вчера эти люки.

— Мы были с ним, Барнет, и я прекрасно помню, что он не запирал их на ключ. Задвинь он просто двери, мы могли бы открыть их, а между тем они не поддаются моим усилиям.

— Ба! Чего ты так беспокоишься? Ключ может быть только у Сердара, не так ли, а сегодня утром ему пришла какая-нибудь фантазия в голову. Он мог, например, бояться, что Сами вздумается совершить экскурсию по озеру…

— Сами не умеет управлять шлюпкой.

— Хитро, ей-богу, нечего сказать? Нажать рукоятку, проводника и шлюпка повинуется. Да всякому ребенку достаточно будет пяти минут, чтобы найти этот замечательный секрет.

— И что же с того? Сердар сделал это не из-за Сами; он знает, что молодой индус не способен нарушить его приказ, ему достаточно выразить свое желание на этот счет.

— Ты становишься скучным… день так хорошо начался, а ты портишь мне все удовольствие.

— Что делать! Я нахожу это до того необычным, что против воли говорю об этом… Не моя вина, если все складывается так, чтобы указать мне на странность нашего положения.

Барбассон не шутил; чем больше он размышлял, тем сумрачнее становилось его лицо, и он с беспокойством начинал всматриваться в окружающий берег, точно опасаясь, что вот-вот кто-нибудь вынырнет из лесу. Зато Боб продолжал по-прежнему подшучивать над ним, желая затронуть его самолюбие и тем изменить направление его мыслей.

— Можешь говорить что хочешь, — сказал ему Барбассон, — в жизни бывают предчувствия неизвестной опасности, основанные на едва уловимых признаках, и как горько сожалеешь потом, когда не послушаешь их. Побудь серьезным хотя бы пять минут, и если ты найдешь какое-либо возражение на то, что я скажу тебе, обещаю, что сам первый жестоко осмею все мои, как ты называешь, нелепые предубеждения.

— Хорошо, я слушаю, Мариус, но только пять минут, не больше.

— Я допущу на одну минуту, как и ты, что Сердар, рекомендовав нам по возможности меньше пользоваться шлюпкой, — это его собственное выражение, — раздумал потом и вместо того, чтобы довериться нашей осторожности, решил лишить нас возможности пользоваться ею. Неужели в таком случае рассудительный человек оставил бы снаружи рукоятку проводника машины?

Барнет был поражен таким веским аргументом, но решил упорствовать, не желая быть побежденным. Он отвечал, стараясь говорить бодрым голосом:

— Так это ты называешь, неопровержимым доказательством? Простая забывчивость Сердара, и в этой забывчивости нет ничего необыкновенного, если учесть поспешность, с которой он готовился к отъезду.

Но веселость Барнета не была на этот раз так естественна, как раньше; он был сражен логикой товарища и шутил без всякого убеждения. Барбассон заметил это; но вместо того, чтобы торжествовать, сообразно естественному складу своего темперамента, он удовольствовался только тем, что ответил:

— Хорошо, пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что эта опасность угрожает непосредственно нам, а если бы и так, то обнаруженный нами факт не может еще служить доказательством… Вот мы и на середине озера, я остановлю шлюпку, и мы закинем удочки… Какую сторону ты предпочитаешь? Невозможно вдвоем удить рыбу в одном и том же месте, не рискуя перепутать лески.

— Я нахожусь на задней части шлюпки и остаюсь на ней, — отвечал Барнет.

— Хорошо, я стану на передней части; теперь, хочешь ты или нет, но мы удовольствуемся первой попавшейся кому-нибудь из нас рыбой и вернемся в пещеры.

— Клянусь честью, я тебя не узнаю.

— Слушай, Барнет, ты видел меня при осаде Дели и знаешь, что я не отступаю перед опасностью, но ничто так не действует на меня, как неизвестное, таинственное, непонятное. Скажи, может ли озеро быть спокойнее, вода прозрачнее, небо чище, лес веселее и берег безмолвнее? Не правда ли?.. И, однако; я боюсь чего-то, Барнет. Чего? Не знаю, но боюсь… Я не знаю, чего только не дал бы, чтобы вернуться в Нухурмур, под защиту наших скалистых стен.

— Полно тебе, лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты и меня заразишь в конце концов.

— Барнет, — важным тоном отвечал ему Барбассон, — я уверен, что в природе существуют жидкие флюиды, которые ускользают от научного анализа, но помимо нашего сознания поражают наши чувства и предупреждают иногда об опасностях и катастрофах, совершенно нами непредвиденных. Тот, кто подвергается влиянию этих флюидов, чувствует себя беспокойным, взволнованным, нервным, не будучи в состоянии объяснить это, и только когда опасность настигает его, он понимает таинственное предупреждение, которые неведомые силы почерпнули извне и передали ему без всякого указания на источник этих ощущений. Ты удивляешься, Барнет, что я так рассуждаю, я, всегда такой спокойный и веселый, но я в двух словах объясню тебе сейчас эту аномалию. Мой дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре часа до того, как он лег спать, спрятался под кроватью, выжидая, пока в доме все успокоятся. Бедный старик, который жил еще два дня после этого, рассказывал, что в это злосчастный вечер он никак не мог уснуть и раз двадцать, если бы не опасался показаться смешным, собирался положить кого-нибудь спать в своей комнате, так он боялся… Почему же это именно в тот вечер, если нет таинственных эманации? Сегодня я, как мой дедушка, Барнет, боюсь не знаю чего, и вот этот инстинктивный страх, с которым я не могу бороться, больше всего действует на меня, тем более, что по моей вине мы не взяли оружия.