Прекрасные господа из Буа-Доре - Жорж Санд

И, ощущая головокружение, предвещающее обморок, он дотащился до лестницы. Там он немного пришел в себя и стал увереннее спускаться по разбитой спирали.

Но, оказавшись внизу, он, вместо того, чтобы окрепнуть духом и попытаться проникнуть в комнаты нижнего этажа, не захотел больше ничего видеть и слышать и, подгоняемый невыносимым омерзением, бросился бежать через поля, поверяя сам себе свой страх, и готовый простодушно признаться в нем любому, кто спросит у него отчета.

Он нашел арендатора, который, ни жив ни мертв, ждал его на мосту.

Для славного малого это был героический поступок — остаться там и ждать. Он был неспособен сказать или выслушать что бы то ни было и, лишь вернувшись вместе с маркизом в свой дом, решился расспросить его.

— Ну что, мой бедный дорогой господин Сильвен, — сказал он, — я надеюсь, что вы вдоволь нагляделись на их огни и наслушались их криков! Я уж думал, что вы никогда не вернетесь!

— Это верно, — сказал маркиз, выпив стакан вина, предложенный ему фермершей, который он нашел вовсе не лишним в эту минуту, — что в этих развалинах есть что-то необычное. Я не встретил там ничего способного причинить зло…

— Но все же, мой добрый господин, — сказала Большая Катлин, — вы белее, чем ваши брыжи! Погрейтесь-ка, сударь, чтобы не заболеть.

— Правду сказать, я замерз, — ответил маркиз, — и мне показалось, что я вижу вещи, которых, возможно, не видел вовсе; но ходьба укрепит меня, и я боюсь, что мои домашние забеспокоятся, если я еще задержусь. Доброй ночи вам, добрые люди! Выпейте за мое здоровье.

Он щедро вознаградил их за услужливость и отправился к своей карете, которая ждала его в условленном месте. Аристандр был встревожен, но маркиз заверил его, что ничего неприятного с ним не случилось, и славный возница вообразил, что Адамас ничего не приврал, уверяя, что у хозяина еще бывают любовные приключения.

— Должно быть, на этой ферме, — тихонько сказал он Клиндору по дороге, — есть какая-нибудь хорошенькая пастушка!

Он утвердился в этой остроумной идее, когда его господин запретил ему рассказывать о его прогулке по лугам.

Вместо того чтобы остановиться в Арсе, маркиз велел ехать, прямо в Бриант. Он был удивлен и уже немного стыдился той минуты страха, что заставила его покинуть Брильбо, ничего не узнав.

«Если я об этом заговорю, надо мной станут смеяться, — подумал он. — Будут шептаться, что я заговариваюсь от старости. Лучше никому в этом не признаваться, и, поскольку мне безразлично, кто захватил Брильбо — шайка балаганных фокусников или чародеев, я поищу для Люсилио какое-нибудь другое, более спокойное укрытие».

По мере того, как он приближался к своему дому, его отдохнувший ум вопрошал себя о том, что он испытал.

Его поразило то, что страх охватил его в минуту, когда ничто к тому не располагало, и когда, напротив, он смеялся над проделками этих домовых и над забавной причудливостью их портретов на стене.

Вследствие своих размышлений на эту тему он остановил Аристандра у лугов Шанбона и пешком спустился по короткой тропинке, что вела к хижине Мари-творожницы.

Эта хижина еще существует; в ней еще живут огородники. Это источенный червями домишко, с одного боку к которому пристроена башенка с лестницей, сложенная из камней без раствора. Красивый фруктовый сад, со всех сторон окруженный грубой изгородью и зарослями дикой ежевики, как уверяют, был подарком Мари от господина де Буа-Доре.

Он застал там брата облата[56], делившего монастырское пропитание с любовницей, а та делилась с ним вином и плодами из своего сада.

Впрочем, их союз не был открытым; они соблюдали некоторые предосторожности, чтобы их «не заставили пожениться», и таким образом не отняли льготы инвалида, какими Хромой Жан пользовался в монастыре кармелитов.

— Ничего не бойтесь, друзья мои, — сказал маркиз, нарушивший их уединение. — У нас есть общие секреты, и я только хочу сказать вам два слова…

— Есть, мой капитан! — ответил Хромой Жан, вылезая из-под стола, где прятался. — Я прошу у вас прощения, но я не знал, кто приближается к дому, а на мой счет ходит столько всяких слухов!

— Конечно, совершенно несправедливых! — улыбаясь, сказал маркиз. — Но ответь мне, друг мой; я не виделся с тобой со времени некоего события. Я передал тебе небольшое вознаграждение через Адамаса, которому ты поклялся, что в точности исполнил мои приказания. Сегодня вечером у меня есть минута поговорить с тобой без свидетелей, и я хочу узнать от тебя некоторые подробности того, как ты сделал это дело.

— Что, мой капитан? Не существует двух способов похоронить мертвеца, и я совершил христианские богослужение так же по-христиански, как совершил бы его приор моей общины.

— Я в этом не сомневаюсь, приятель; но был ли ты осторожен?

— Мой капитан сомневается во мне? — воскликнул увечный с чувствительностью, особенно усиливавшейся в нем после ужина.

— Я сомневаюсь не в твоей скромности, Жан, но немного — в твоей ловкости, с какой ты утаил это погребение; поскольку о смерти господина д'Альвимара сегодня известно моим врагам, и все же я не могу усомниться в верности моих людей, равно как и в твоей.

— Увы! Господин маркиз, не только ваши люди были посвящены в тайну, — рассудительно заметила Мари. — Люди господина д'Арса могли проговориться, и кроме того, не искали ли вы в ту ночь человека, которого хотели схватить и который скрылся?

— Это правда; я виню его одного. Я пришел вовсе не за тем, друзья мои, чтобы упрекать вас, но для того, чтобы спросить, где, когда и каким образом вы погребли это тело?

— Где? — спросил Хромой Жан, глядя на Мари. — В нашем саду и, если вы хотите видеть место…

— Меня это не занимает. Но было ли совсем темно или светало?

— Это было около… двух или трех часов ночи, — с некоторой неуверенностью ответил облат, посмотрев снова на рябую старую деву, которая, казалось, взглядом подсказывала ему ответы.

— И никто вас не видел? — снова спросил Буа-Доре, пристально изучая обоих.

Этот вопрос окончательно смутил облата, и маркиз перехватил новые заговорщические взгляды между ним и его подругой.

Для него становилось очевидным, что они опасались быть увиденными, и из страха, что их слова опровергнет достойный доверия свидетель, они не осмеливались описывать подробности того, каким образом они выполнили замысел маркиза.

Буа-Доре поднялся и повелительным тоном повторил вопрос.

— Увы! Мой добрый сеньор, — сказала Мари, упав на колени, — простите этому несчастному, увечному телом и разумом, который, может быть, многовато выпил сегодня вечером и не способен изъясняться как следует!