Под белым орлом - Грегор Самаров

и маленькая записка, столь осчастливившая его и столь тяжело потрясшая графиню Елену Браницкую. В тот же момент София неосторожно далеко высунулась из-за складок портьеры, чтобы окинуть любопытным взором пакет. — Вот здесь, — продолжал он, — заключается перечень важнейших депутатов сейма, благодаря влиянию которых мы почти с безусловной уверенностью будем располагать всеми голосами на нём, а рядом с именами обозначены суммы, необходимые на то, чтобы снова привести в порядок дела некоторых лиц, как ты и сам знаешь, порядочно-таки порасстроенные. Прочти сам, — сказал он, передавая лист брату, — разве с этими именами мы не будем полными господами в сейме и разве не будет принадлежать нам влияние вот этих обозначенных здесь, если мы будем в состоянии предоставить к их услугам проставленные рядом с их именами суммы?

Граф Феликс взял лист и пробежал его взглядом. В некоторых местах он довольно кивал головою.

— Ты прав, — сказал он, — с этими именами сейм будет принадлежать нам и они будут наши, если мы будем в состоянии оказать им помощь, в которой они нуждаются, благодаря своим затруднительным обстоятельствам. Во всяком случае мы будем в таком большинстве, что возьмём верх над немногочисленной оппозицией или в случае необходимости будем иметь возможность исключить её. Но как достать деньги? Ведь, судя по твоей собственной смете, для этого потребуется полмиллиона.

— Но если мы будем иметь эти полмиллиона, — прервал его граф Игнатий, — если я могу предоставить их в твоё распоряжение, чтобы разделить, то ты согласишься со мною, что вполне возможно наверняка рассчитывать на выбор короля Фридриха в наследственные польские короли.

— Если это в самом деле так, то ты прав, — ответил граф Феликс, — но всё же...

— Мне предстоит теперь ответить на твой второй вопрос, — продолжал граф Игнатий. — Так вот, если суммы, необходимые нам, чтобы подкупить лидеров партий... довольно печально, — со вздохом прервал он самого себя, — что нам приходится покупать их и что мы можем их купить, но мы покупаем ради блага родины, а не с тем, чтобы погубить её, как это было прежде... Итак, если эти суммы будут даны самим королём Фридрихом Великим, то будешь ли ты сомневаться в том, что он примет выбор, предложенный нами ему, и поддержит его своею мощною рукою?

— И это будет возможно? — с возрастающим изумлением спросил граф Феликс.

— Здесь, — сказал граф Игнатий, раскладывая свой пакет на стол, — я кладу тебе готовую сумму, которая выведена на том листе; это всё — векселя прусской компании торгового мореплавания в Берлине, учитываемые варшавской конторой и повсюду принимаемые наравне с наличными деньгами.

— И эти векселя присланы самим прусским королём? — спросил граф Феликс, перебирая руками документы и пытливо осматривая их.

— Разве компания торгового мореплавания — не королевское учреждение? — в свою очередь, спросил граф Игнатий.

— Ты был в Берлине, ты видел короля?

— Я вёл переговоры с его министром Герне. Сам король не может явно выступить, прежде чем всё не созреет, прежде чем не освободится престол и на него не падёт выбор сейма.

— И ты уверен, что он согласен с этим, что ему угодно будет случившееся и он будет поддерживать выборы? — продолжал свой допрос граф Феликс.

— Если бы я даже и хотел сомневаться в Герне, то разве мог бы министр располагать такими суммами, если бы король не знал и не одобрил преследуемой этим цели? Верь мне, брат, всё вполне подготовлено; необходим только благоприятный момент, чтобы привести в движение отлично подогнанные шестерни машины, и, уловив этот момент, предложить королю вместе с польской короною и рукоять отточенного меча. Это будет нашей задачей и в особенности твоей. Ты ведь пользуешься доверием всех тех лиц, в которых мы нуждаемся; я долго был в отъезде и стал здесь совершенно чужим.

Граф Феликс задумался; его лицо выразило как бы смущение и недовольство; он тщетно оглядывался на портьеру — София исчезла, складки не раздвигались. Затем его взгляд скользнул по разложенным на столе векселям и облако, омрачившее его лицо, исчезло.

— Я удивляюсь тебе, брат, — сказал он, — в то время как другие пробавлялись разговорами, ты уже действовал.

— А теперь время действовать тебе! — произнёс граф Игнатий. — Возьми эти векселя; я уверен, что тебе удастся набрать сторонников.

— Уже здесь я могу многое сделать, — раздумчиво произнёс граф Феликс, — мы приобретём и Сосновского; мне начинает даже казаться, что ты расстроил его планы из политических видов: так как Бобринский ускользнул от него, он готов будет искать себе возмещения утраты в Берлине. Как только мы вернёмся в Варшаву, я буду действовать дальше. Отречение Понятовского будет устроить легче всего; я рассчитываю на тебя в подготовлении быстрого и своевременного восстания, которое освободит страну от русских и даст нам время заставить сейм приступить к новым выборам.

— Я сделаю всё нужное к этому! Да, впрочем, многое уже сделано, — ответил граф Игнатий, поднимаясь с места. — Теперь нам не следует часто и подолгу говорить друг с другом, иначе могут заподозрить, что у нас здесь есть ещё другое дело, кроме стремления сиять в лучах милости августейшей императрицы Екатерины Алексеевны.

— Ты рассчитывал на Елену Браницкую? — спросил граф Феликс. — Она знает о твоих планах? Вы уже сблизились?

— Я принуждён сомневаться в ней, — мрачно проговорил граф Игнатий. — Судя по её собственным словам, это она раскрыла и расстроила бегство Костюшки; мне даже почти кажется, что она отвернулась от старых знамён и перешла к двуглавому орлу.

— Нет, нет, — воскликнул граф Феликс, — то был, должно быть, каприз, вражда к Сосновскому или Бог знает ещё что; ведь женщины непостижимы и непонятны. Знаешь ли, брат, — с улыбкой продолжал он, — Елена Браницкая была бы отличной партией для тебя... Ведь она так красива, так богата!.. Да и тебе пора бы прекратить свою скитальческую жизнь.

Граф Игнатий энергично покачал головою; его лицо мгновенно покраснело и в то же время он невольно прижал свою руку к груди, где была спрятана записка Марии Берне.

— Елена? — сказал он, принуждённо улыбаясь. — Ты шутишь, брат... Она и я... об этом мы оба никогда и не думали... а если, может быть, такая мысль и зарождалась, всё же сперва благо родины и лишь