Эшли Белл - Дин Кунц

– Нет, – произнесла Биби, – нет, не может быть… Этого не было… этого не могло случиться… этому не бывать…

Хотя то корчащееся, судорожно извивающееся, неповоротливое существо казалось вполне реальным в спальне бунгало, здесь оно никак реальным быть не могло. Она убила его той ночью, хотя и не помнила как. Семнадцатью годами позже оно просто не могло вернуться, чтобы продолжить ее мучить. То было другое место и другое время. Существо не могло материализоваться как призрак с целью возобновить преследование. То, что возилось под пассажирским сиденьем, издавая бессвязные звуки, лишенные смысла в большей мере, чем крик животного, было всего-навсего еще одним обличьем того, что стучало в дверь мотеля и барабанило по оконному стеклу. Это еще одна помеха, подобная туману, призракам в доме, откуда похитили девочку, мужчине с золотистым ретривером, которые всеми силами пытались отвлечь Биби от поисков Эшли Белл.

Как Чаб Кой, начальник охраны больницы… Какое он вообще имеет отношение ко всему этому? Разве что старается сбить ее с верного пути, вставляя палки в колеса… Он появился в «Нормсе», завтракал вместе с Сейнт-Круа, а затем проник в викторианское убежище профессорши только ради того, чтобы убить ее прежде, чем она промолвит важное признание… вероятно… Он говорил загадками, делая аллюзии на произведения Фланнери О’Коннор, Торнтона Уайлдера и Джека Лондона, с которыми человек его типа должен быть знаком не в большей степени, чем с физикой элементарных частиц.

Внезапно правда касательно Чаба Коя, подобно ночной птице, парящей в темноте и острым зрением выслеживающей свою жертву, обрушилась на нее. Та самая правда, которую Биби уже поняла немного раньше и сожгла, задействовав трюк с забыванием. Пистолет она сжимала правой рукой, а машину вела левой, петляя по пустой автомагистрали. Ее сердце не просто стучало, оно прыгало в груди: гуп-гуп-гуп-гуп… Ее грудь разрывали бешеные конвульсии. В голове пронеслась мысль: «Он цитировал эти выдержки из книг не потому, что хотел, а потому, что я его заставила». Возможно, то была не вся правда, превращенная ею в пепел в рукомойнике ванной комнаты мотеля, но это, по крайней мере, зеркальное отражение из комнаты смеха той правды. Биби понятия не имела, как могла заставить Чаба Коя делать что-то. В этом отсутствовал малейший здравый смысл. Она продолжала обдумывать свое безумное озарение, стараясь придать ему логичности, но вместо того чтобы стать яснее, мысль девушки потеряла всякую связность. Вдруг Биби осознала – нечто под пассажирским креслом, ее нежелательный пассажир, уже некоторое время вообще не издал ни звука.

Палата № 456. Воскресенье. 3 часа 29 минут дня. За окном – голубое небо. Солнце уже начало клониться на запад, но еще не окрасилось в красноватый цвет захода. На экране электрокардиографа вырастали пики сердечной жизнедеятельности девушки. Звук отключили, но линия продолжала бесконечно повторять саму себя. На дисплее ЭЭГ пять показателей мозговых волн одновременно демонстрировали оптимальный рисунок. Любой невролог скажет, что это попросту невозможно.

Нэнси сидела у окна. В руках она сжимала газету, которая была ей не нужна, но, когда волонтерка в полосатой форме из добрых побуждений протянула ее женщине, та отказываться не стала. Она делала вид, что читает, однако так и не перевернула издание с первой страницы на вторую.

На другом стуле со смартфоном в руке Мэрфи выяснял, благоприятствует ли погода серфингистам в Австралии. Брайтон-Бей. Наррабин. Торки. Мыс Опасности. Затем он заинтересовался Бали. Высокие волны в Кута-Риф, Нуса-Дуа и Паданг-Паданг. Масатлан и Сан-Блас на тихоокеанском побережье Центральной Мексики. Тодос-Сантос в Южной Нижней Калифорнии и Залив Скорпионов. Дурбан в Южной Африке и мыс Святого Франциска. Нет, ни в одном из этих мест он не хотел бы сегодня заниматься серфингом. Возможно, он вообще никогда больше не будет кататься на доске… Однако Мэрфи продолжал проверять. Пайплайн, Сансет и Ваимеа на северном побережье Оáху. Залив Гонолулу и Маалаеа на Мауи. Он ощущал, как теряет разум, медленно сползая в отдушину тихого безумия.

Между Гавайями и Уругваем оторвался от своего телефона и взглянул на экран ЭКГ. Огонек, обозначающий ритм сердца, прыгал над и под средней линией. Систолия и диастолия – в норме, без отклонений, хотя движение показателей несколько ускорилось с тех пор, как он смотрел на электрокардиограф в прошлый раз.

Как и во все предыдущие дни, на кровати неподвижно лежала Биби. Ее волосы выбивались из-под нелепо выглядевшей электрошапочки. Вдруг дочь застонала.

Выронив газету, Нэнси вскочила на ноги.

Она подбежала к койке именно в тот момент, когда с губ Биби сорвалось:

– Нет, черт, нет, нет…

Волны и приливы забыты. Мэрфи очутился у кровати как раз вовремя, чтобы оказаться между дочерью и женой.

Лицо девушки наморщилось, а веки, прикрывающие глаза, сжались еще плотнее.

– Этого не было… этого не могло случиться… этому не бывать…

Склонившись над перильцем, Нэнси положила руку дочери на плечо и промолвила:

– Родная, ты меня слышишь? Биби! Все хорошо. Папа и я, мы вместе с тобой.

– Этого не могло случиться… этому не бывать… – настаивала Биби.

Она принялась мотать головой из стороны в сторону, словно сокрушаясь, отрицая, оказывая сопротивление.

Мэрфи потянулся к кнопке экстренного вызова, но заколебался.

Эмоционально-духовная связь, существующая между отцом и дочерью, всегда являлась для него загадкой. Ты, сам не ведая откуда, знаешь, когда она в безопасности, а когда ей что-то угрожает. Биби могла отправиться к Клину кататься на «горах», на больших «трясунах», раза в три выше ее ростом, поехать туда, где «злая» вода, когда существует вполне реальная угроза быть смытой на подводные скалы у волнолома, расположенного неподалеку от входа в гавань. Отправиться туда, где уже неоднократно гибли серфингисты, а ты уверен, что ничего плохого с ней не произойдет. А в другой раз, в юном возрасте, она катается с парой своих подруг на велосипедах по мощенному булыжниками «променаду», что тянется вдоль всего полуострова, или по улочкам, где почти никто не ездит, к югу от нижнего пирса Бальбоа. И между тем он звонит ей и просит вернуться домой либо заехать в «Погладь кошку», чтобы составить ему компанию. Биби чувствует нотки тревоги в его голосе и всегда слушается папу… Ничего плохого с ней так и не произошло, но Мэрфи верил: не позвони он, не измени распорядок ее дня, и все могло бы сложиться по-другому. Нет, эта связь не была ясновиденьем, но и простой интуицией назвать ее трудно.

Когда Биби вновь издала стон и начала мотать головой, Нэнси отстранила руку от плеча дочери и прикоснулась к покрытому ссадинами лицу.

– Дорогая, ты меня слышишь? Проснись ради своей мамы. Очнись и улыбнись мне и папе.

Сам не зная откуда, Мэрфи понимал, сколь бы иррационально это ни звучало, что, находясь в коме, его дочь пребывает в большей безопасности, чем если она очнется. Травмы на лице Биби, татуировка, такие же загадочные, как стигматы, вроде бы служили достаточными доводами против подобного хода мыслей, но интуиция подсказывала Мэрфи – все будет хорошо. Ему казалось, что в коме, как ни странно, заключается надежда Биби, и, пребывая в ней, она имеет шанс… На что? Победить рак? Глиоматоз головного мозга, от которого никто не излечивался? Мэрфи наблюдал, как под бледными веками быстро-быстро двигаются глазные яблоки. Он взглянул на пять мозговых волн, показывающих идеальную синхронность. Никто из врачей прежде такого не видел. Он подумал о том, какой же уникальной всегда была дочь. Теперь его отчаянное желание не казалось таким уж нерациональным.

– Этому не бывать, – повторила Биби.

Приложив ладонь ко лбу дочери, наполовину прикрытому электрошапочкой, Нэнси, кажется, вознамерилась во что бы то ни стало разбудить ее.

– Нет, – тихо, но с такой решимостью произнес Мэрфи, что испугал жену. – Нет, нет, детка. Пусть спит. Ей надо сейчас спать.

Нэнси посмотрела на мужа так, словно перед ней стоял король чудиков, шибзиков и лунатиков.

– Это не сон, Мэрфи. Это чертова кома, вызванная раком.

Указав рукой на экран с показателями мозговой активности дочери, Мэрфи промолвил:

– Не кома, а что-то другое.

Нэнси смотрела мимо него на дорогое дитя, затем перевела взгляд на мужа. Она увидела что-то в глазах, в выражении лица Мэрфи, что заставило ее замереть.

Румянец залил его щеки и даже лоб. Ему вдруг стало жарко. Такого он прежде не испытывал. Лицо Мэрфи покрыли капельки пота, пота благоговейного восторга, если таковой вообще существует на свете. Лицо мужчины должно было сейчас все сверкать от пота… глаза тоже…

Взглянув еще раз на дочь, Мэрфи произнес, стараясь успокоить жену:

– Она устоит на доске.

Они уселись в «хонду», оставленную в двадцати ярдах вверх по той улице, где стоял дом Соланж Сейнт-Круа. Пого сидел за рулем, Пэкс – рядом с ним на пассажирском сиденье. Пробиваясь сквозь отбрасываемые на машину тени, золотые монеты солнечного сияния дрожали на лобовом стекле.