Анахрон. Книга вторая - Елена Хаецкая

Вавила с Аськой бурно здоровались с Сигизмундом. Их переполняли новости и эмоции. Дидис уселся на корточки под деревом, хмуро отвернулся и замер. Из кустов вышел кобель, деловито обнюхал раба, снова ушел. Тот не пошевелился.

Сигизмунд покосился на «выдающегося албанского драматурга».

— Что это с ним?

Аська отмахнулась.

— Да погоди ты! Тут у нас такое… — Она засмеялась и еще теснее заплясала вокруг Вавилы, перебирая тонкими ногами. — Представляешь! Вчера ночью пошли любоваться мостами. Правда, мы опоздали, там уже все развели к херам, ну да ладно, все равно красиво, ночи белые, все так романтично, автобусы с турьем ездят, кругом все фотографируются со вспышками, смеются, пьют, музыка орет — ну прямо свадьба на весь город, только не пойму, чья. Ой, Морж, я тут такое вспомнила! Мне лет десять назад один мужик в «Сайгоне» такое предсказал — умрешь! Знаешь, что он мне предсказал? Что я выйду замуж! Знаешь, за кого? За рыжего человека по имени Вавила! Представляешь? Усраться! Все сбылось! В общем, шкандыбаем мы с Вавилычем, мостами полюбовались, пошли пиво пить в один ларек. Хороший ларек, его чучмеки какие-то держат, но очень культурные чучмеки, только не надо пиво из холодильника брать, когда предлагают, у них холодильник ядерный, пиво замерзает вовсе. Приняли, с собой взяли — идем уже домой, и тут в одном переулке — знаешь, если от ларьков ко мне идти дворами? — вот там, где трамвайные пути, едет… — Аська надула щеки, слегка присела, разведя коленки в сторону. — Вот такая навороченная тачка! И чуть меня не сбила! В натуре! Прет прямо по путям, скорость — как на хайвее. Во! Вильнул в последний момент, шоркнул крылом по водосточной трубе, что-то там себе поцарапал — остановился. Вылезает оттуда во такая горилла в красном пиджаке. Башка круглая, бритая, морда тупая, все как положено. Мат-перемат, орет на меня: «Сейчас у меня ляжешь, ты!.. Все!.. Да я тебя!..» — ну, что обычно. И на меня идет. А за трубой, об которую этот хмырь тачку поцарапал, у стены как раз Вавилыч отливал. Представляешь? Вавилыч его за уши взял и приложил к стене. Хмырь ослабел. Вавилыч его отодрал от стены и еще раз приложил. Хмырь совсем ослаб. Храпеть начал, как жеребец. Вавилыч подумал-подумал, положил его мордой об капот. Стеклоочиститель оторвал. Рядом положил. Я говорю: «Трофей возьми!» Вавилыч говорит: мол, голову за такую малость отрезать западло, к тому же мужик без памяти. Я говорю: ты че, голову резать? Негуманно! Скальпом обойдемся. Вавилыч и говорит: какой тут скальп, мужик вон бритый наголо, почище тебя. Это он мне, значит. Короче, снял Вавилыч с него пиджак, померил — подошло. Во! Ну и пошли.

— А Дидису кто рыло начистил? — спросил Сигизмунд, ощущая смутное беспокойство при виде угрюмого раба. Он чувствовал, что похищением красного пиджака дело не ограничилось.

— А-а! — обрадовалась Аська. — Ты думаешь, с чего все началось? Чего нас понесло пейзажами любоваться? Вавилычу отойти надо было. Ты думаешь, раз он вандал, так у него и нервов нет? Вандалы вообще народ нервный и нежный, это мне Виктория научно объяснила, она это в книжке одной вычитала. В научно-исторической. «Они, Анастасия, — это Вика говорит, — прямо как орхидея. Оранжерейные, тепло любят и комфорт. Им это для разложения необходимо».

— Для какого разложения? — ошалел Сигизмунд.

— Для такого. Ты Викторию спроси, она тебе все расскажет. Она у нас теоретик вандализма, это я — практик… Вот, значит, что было-то. Дидис — у-у-у! — Аська погрозила безучастно покачивающемуся на корточках рабу кулаком. — Вчера вечером Вавилыч — чин-чинарем — вечером начинает требовать у него отчетности. Мол, сколько произвел, сколько продал, какова прибавочная стоимость, все по марксизму-ленинизму, короче — гони бабки! А этот мудила грешный самоопределения захотел. Успел где-то глупостей набраться. Врет, правда, что сам дошел. Представляешь? Здесь, мол, рабов нет, здесь, мол, каждый сам за себя. И нет у тебя, Вавила, никаких способов меня, раба Дидиса, эксплуатации подвергнуть. А ведь и правда — нет, а, Морж?

— Нет, — сказал Сигизмунд. — Представляешь, придет Вавила в ментовку с заявлением: мол, бунтует раб, прошу оказать содействие в подавлении бунта…

Аська захохотала.

— Я Вавилычу объясняю, объясняю… Столько лет у нас с этим рабством боролись, Царя-Освободителя грохнули… Как об стену горох! В общем, подрались они, Морж. Вернее, Вавилыч Дидису ряху начистил. Мебель мне перевернули, ублюдки. Вавилыч поостыл немного, я ему говорю: пойдем пройдемся, отдохнем, а завтра к Моржу сходим, пусть Морж рассудит. Вавилыч свое: мол, буду я еще с рабом судиться, да я его, падлу, повешу своими руками — и весь разговор. Я говорю: с ума, говорю, сошел — живого человека за такую малость вешать! Да и то сказать, нет у нас рабов, говорю тебе, уже сто лет как отменили это безобразие. И правильно, говорю, отменили. В общем, пошли мы с Вавилычем гулять… Пиджак малиновый добыли… А ты что скажешь, Морж?

Вавила поглядывал на аськины ноги с изумлением и восторгом — должно быть, никогда прежде такого дива не видывал, — а на Дидиса — с тяжелой злобой.

Сигизмунд тоже поглядел на раба. Ишь ты, свободы захотел. Быстро же просек, подлец, что нет в бывшей Стране Советов такого механизма, чтобы его, Дидиса, в неволе удержать. Да, адаптивность потрясающая. Гибкость психологии на высоте.

Будущий штатный психолог школы выживания тупо смотрел в одну точку и тянул сквозь зубы монотонную мелодию. На его битой роже застыло выражение непоколебимого упорства.

В принципе Сигизмунд, конечно же, рабству не сочувствовал. Считал его гнусным общественным установлением. И все детство мечтал поехать куда-нибудь в Анголу бороться за права угнетенных.

И вот — факт, так сказать, упрямая вещь: налицо раб, а он, Сигизмунд, сообразуясь с экономическими требованиями момента считает, что освобождать его нецелесообразно.

Ибо…

Тараканобойный промысел скис окончательно и бесповоротно. «Морене» настал закономерный карачун. Организация школы выживания уставом «Морены» не предусмотрена. Вывод: «Морену» закрыть, перепрофилироваться, открыть новую фирму с новым уставом. На все уйдет месяца два. Эти два месяца надо как-то прожить. Единственный реальный источник доходов сидит сейчас с битой мордой под деревом и ноет сквозь зубы. Как ни крути, а жить придется на рабские деньги. И освобождать сейчас Дидиса — значит, поставить крест на грядущем процветании.

Как бы его все-таки удержать в рабстве? Так. Мысль Сигизмунда заработала в этом направлении и очень скоро набрела на единственно правильное решение. Есть социальный механизм, способный удержать Дидиса. И этот механизм будет запущен.

— В общем так, Аська. Через два месяца Дидиса освобождаем. Выдаем ему паспорт наравне со всеми. Будет артачиться или, скажем, плохо работать, вздумает хамить или бунтовать — всђ, пусть идет на все четыре стороны. Не будет ему ни паспорта, ни нашей любви и дружбы. Ну как?

Вавила заворчал: мол, добывал он Дидиса себе в рабы трудно — кровь за него проливал; не на торжище, чай, прикупил, а в гуще кровавой сечи… Но в конце концов согласился с мудрым решением Сигизмунда. Дидис тоже, вроде, немного оттаял.

Сигизмунд сидел у себя в комнате, возле компьютера. Рядом притулилась Лантхильда — Виктория добыла ей веретено, и Лантхильда увлеченно пряла из собачьей шерсти.

На кухне уже третий час разговаривали вандалы — аттила, Вамба и Вавила. Аську аттила отослал — нечего, мол, женщине делать на совете воинов. Обиженная Аська утащила домой и Дидиса — эксплуатировать.

Сигизмунд разложил на столе все уставы, по которым трудился последние десять лет. За стеной снова горестно взревел Вавила — переваривал весть. Лантхильда озабоченно поворачивала голову на голос, косилась на Сигизмунда и снова возвращалась к прядению.

Четыре устава. Первый, еще допутчевый, отпечатан Натальей на пишущей машинке «Украина». Буква «о» со щербинкой. Наталья печатала у себя на работе, неумело тыча одним пальцем в клавиатуру.

Последний выведен на лазернике, красивые шрифты, оформлен титульный лист.

Навалились воспоминания — такие отчетливые, что Сигизмунд вдруг испугался: не начал ли Анахрон очередное перемещение? Потянулся, взял Лантхильду за теплую руку. Нет, здесь он, в комнате. Перечитывает уставы.

Впрочем, он помнил их почти наизусть.

Позвонили в дверь. Сигизмунд поднял глаза на часы. Боец Федор прибыл минута в минуту.

На кухне замолчали. Прислушивались. Потом снова начали гомонить.

Упругой походкой, настороженно поводя глазами, Федор проник в комнату. Метнул мгновенный взгляд в сторону Лантхильды.

— Дра-астис, — важно молвила Лантхильда.

Не отвечая, Федор опустился на краешек стула. Сигизмунд плюхнулся напротив него на тахту. Помолчали. Сигизмунд откровенно забавлялся. Он почти ВИДЕЛ, какие мысли ровным строем маршируют за федоровским лбом. Подозрения. Насчет него, Сигизмунда. Подозрения, конечно, тотальные и самые страшные. Международный наркобизнес, зомбирование, промышленный шпионаж, поставки оружия, чеченские деньги. Как его, Сигизмунда, в это дело втянули — в принципе, неважно. Возможно, компромат. Возможно, через эту белобрысую норвежскую девку.