Сон кельта. Документальный роман - Марио Варгас Льоса

Первые признаки наступающих перемен Роджер заметил, когда кончилась зима, и на деревьях Унтер-ден-Линден появились первые зеленые листочки. Заместитель министра иностранных дел на одной из их регулярных встреч вдруг, без околичностей и вступлений, заявил, что германские власти не доверяют его помощнику Эйвинду Адлеру Кристенсену. Есть основания полагать, что он сотрудничает с британской разведкой, и потому с ним следует немедленно прекратить все контакты.

Роджер поначалу страшно удивился и с порога отмел обвинение. Потребовал доказательств. Ему ответили, что без очень веских доказательств соответствующие службы и не сделали бы подобных выводов. Как раз в эти дни Эйвинд собирался на несколько дней в Норвегию, навестить мать, и Роджер согласился отпустить его, дал ему денег на дорогу и проводил на поезд. И больше никогда не видел. С того времени к прежним гнетущим мыслям прибавилась еще одна: „Неужели этот юный викинг был шпионом?“ Роджер перебирал в памяти все, что происходило в несколько последних месяцев, отыскивая неосторожно вырвавшееся слово, поступок, какое-нибудь противоречие — все, что могло бы уличить Эйвинда. Но не находил ничего. Он пытался взять себя в руки, уговаривал себя, что это — навет, что родовитые и надменные прусские вояки, опутанные своими ханжескими предрассудками, заподозрили, что его отношения с Эйвиндом не вполне чисты и невинны, и решили разорвать их любой ценой — пусть даже ценой клеветы. Сомнения, впрочем, не рассеивались и не давали ему покоя ни днем ни ночью. И, узнав, что Эйвинд решил из Норвегии вернуться в Соединенные Штаты, а не в Германию, испытал облегчение.

Двадцатого апреля 1915 года в Берлин, после авантюрного путешествия через пол-Европы — головоломный маршрут был избран, чтобы не попасть в сети британской разведки, — прибыл эмиссар от ИРБ и „волонтеров“ 27-летний Джозеф Планкетт, исхудалый, скрюченный полиомиелитом, пожираемый туберкулезом, с изможденным лицом, напоминавшим череп. Как удалось ему при его немощах проделать этот путь? У Джозефа Планкетта, отец которого, граф Джордж Ноубл Планкетт, человек весьма родовитый и известный, возглавлял Дублинский национальный музей, был особый, аристократический выговор, манера одеваться причудливо и небрежно — он носил широченные брюки, сюртук не по росту, шляпу, нахлобученную до самых бровей. Однако стоило лишь недолго послушать его, чтобы забыть о нелепой, клоунской наружности этого тяжелобольного человека и обнаружить могучий, редкостно проницательный ум, невероятную начитанность, неукротимый, пламенный дух прирожденного воителя и борца, готового в любую минуту пожертвовать собой ради Ирландии. Как и Патрик Пирс, он был фанатично верующим католиком, увлекался творчеством испанских мистиков и прежде всего — святой Терезы де Хесус и святого Хуана де ла Крус[18], которых мог часами декламировать в оригинале наизусть, и сам сочинял стихи подобного же толка. И опять же, как Патрик Пирс, неизменно занимал самые крайние, радикальные позиции, чем и привлек к себе Роджера. Слушая их, Кейсмент не мог отделаться от ощущения: оба стремятся к мученичеству и совершенно уверены, что, лишь уподобившись отвагой и презрением к смерти героям прошлого, вписавшим свои имена в историю Ирландии, или первым христианам, сумеют они внедрить в косное сознание большинства: свободу можно будет завоевать только с оружием в руках. На крови, пролитой сынами Эйре, возрастет независимая страна, где не будет ни угнетателей, ни угнетенных и восторжествует закон, справедливость и истинно христианские ценности. В Ирландии Роджера иногда немного страшил этот полубезумный романтизм Планкетта и Пирса, но, слушая юного поэта-революционера здесь, в Берлине, в те погожие весенние дни, когда деревья в парках одевались свежей листвой и распускались цветы в садах, он испытывал умиление и жгучее желание верить всему, что тот говорил.

Планкетт привез из Ирландии ошеломительные известия. По его словам, размежевание „волонтеров“ по отношению к войне многое прояснило. При том что огромное большинство их по-прежнему поддерживало Джона Редмонда и считало, что с Британской империей следует сотрудничать, а потому и не уклоняться от призыва на военную службу, все же было и несколько десятков тысяч человек, которые представляли собой настоящую армию — сплоченную, единую, ясно сознающую свои цели — и были готовы сражаться и пасть за Ирландию. Теперь они тесно взаимодействовали с ИРБ и с „Ирландской гражданской армией“, созданной марксистами и анархо-синдикалистами Джимом Ларкином и Джеймсом Коннолли. Даже Шон О'Кейси, так свирепо нападавший прежде на „волонтеров“ и называвший их „гнусными буржуа и мерзкими папистами“, стал снисходительнее относиться к идее совместных действий. Временный комитет, руководимый Томом Кларком, Патриком Пирсом и Томасом Макдонахом, не покладая рук готовил вооруженное восстание. Обстоятельства тому благоприятствовали. Мировая война предоставляла единственный в своем роде шанс. Успех зависел от того, пришлет ли Германия полсотни тысяч винтовок и сумеет ли одновременно с началом восстания ударить по ирландским портам, где базируются корабли Королевского флота. Совместное выступление может оказаться решающим для победы немцев. Ирландия станет наконец свободной и независимой. Роджер был с ним вполне согласен и сказал, что и сам давно уже полагает точно так же и именно во исполнение этой цели сидит сейчас в Берлине. И недаром так настойчиво требует, чтобы наступательные действия германского флота и сухопутных сил стали conditio sine qua non[19] для восстания. В противном случае оно потерпит неминуемое поражение, ибо силы слишком неравны.

— Но вы забываете, сэр Роджер, — перебил Планкетт, — что есть еще один фактор, перевешивающий численность солдат и количество оружия. Это мистическая сила патриотизма. Мы обладаем ею, англичане ее лишены.

Разговор этот происходил в полупустом кафе. Роджер пил пиво, Планкетт — прохладительное. Оба курили. Планкетт, который говорил так, будто впал в транс, уже успел рассказать, что его дом в дублинском предместье Киммидж превратился в оружейную мастерскую, где изготовляют гранаты, бомбы, штыки, пики, флаги. И добавил, что Временный комитет принял решение скрыть от Оуина Макнилла соглашение с немцами.

— Как можно утаить подобное от того, кто создал „Ирландских волонтеров“ и по сию пору остается их руководителем? — удивился Роджер.

— Мы все преисполнены к нему глубочайшего уважения и не подвергаем сомнению ни его патриотизм, ни порядочность, — ответил Планкетт. — Но профессор Макнилл слишком мягкотел. Верит в возможность убеждения, в мирные методы. Мы сообщим ему о начале восстания, когда будет уже слишком поздно остановить его. И тогда он, без сомнения, окажется на баррикадах плечом к плечу с нами.

Роджер не спал ночей, вместе с Планкеттом готовя подробный 32-страничный план восстания. Его представили и в германский МИД, и в Адмиралтейство. В плане указывалось, что британские войска в Ирландии, распыленные по нескольким гарнизонам, легко могут быть блокированы. Дипломаты, чиновники и офицеры как завороженные слушали юного калеку в костюме, напоминающем клоунский: начиная говорить, Джозеф преображался и во всеоружии своего могучего интеллекта с математической точностью доказывал все преимущества, которые проистекут от согласованных действий германских вооруженных сил и ирландских революционеров. На знавших английский самый стиль его возвышенно-свирепого красноречия производил особенно сильное впечатление. Но даже и те, кто не понимал ни слова и должен был дожидаться перевода, не могли оставаться равнодушными к тому, с каким неистовым накалом звучали непонятные слова, как бешено жестикулировал этот хилый и болезненный посланец ирландских республиканцев.

Они слушали, что-то записывали, когда Роджер и Джозеф их об этом просили, но в ответ не произносили ничего существенного или хотя бы определенного. Ни по поводу вторжения, ни о доставке пятидесяти тысяч винтовок и боеприпасов к ним. Все это предстояло решить в зависимости от глобальной стратегии. Германская империя с сочувствием и пониманием относится к надеждам, которые питает ирландский народ, и имеет намерение поддержать их законные устремления. Дальше этого так и не пошло.

Джозеф Планкетт, ведя такую же бешено насыщенную жизнь, как и сам Кейсмент, пробыл в Германии почти два месяца, после чего пересек швейцарскую границу и через Италию и Испанию отправился на родину. Ничтожное число записавшихся в Ирландскую бригаду не огорчило его. Напротив — скорее даже обрадовало. Почему?

— Чтобы служить в бригаде, волонтерам придется нарушить присягу, которую они дали Британской империи, — объяснил он Роджеру. — Я всегда выступал против того, чтобы наши земляки шли служить в английскую армию. Но если уж пошли, то клятву, принесенную перед Богом, нельзя преступить. Это — грех и бесчестье.