Анжелика - Анн Голон

— О, Жоффрей — вздохнула Анжелика, — мне кажется, я сейчас умру. Почему с каждым разом это все чудеснее?

— Потому что любовь — это искусство, в котором постепенно совершенствуются, красавица моя, а вы — чудесная ученица.

Насытившись любовью, она захотела покоя и, засыпая, прижалась к нему. Каким темным кажется его тело в кружеве рубашки! Как пьянит ее запах табака!

Глава 23

Месяца два спустя карета с гербом графа де Пейрака, сопровождаемая несколькими всадниками, въехала по крутой горной дороге в деревню Сальсинь департамента Од.

Анжелика, вначале восторгавшаяся этим путешествием, уже порядком утомилась. Была жара, на дороге столбом стояла пыль. Под убаюкивающий, равномерный шаг своей лошади Анжелика сперва с неприязнью наблюдала за монахом Конаном Беше, который тащился на муле, до земли свесив длинные тощие ноги в сандалиях, потом стала раздумывать, какие последствия для них может иметь непримиримая вражда архиепископа. И наконец, деревня Сальсинь напомнила ей о горбатом Фрице Хауэре и о письме от отца, привезенном ей этим саксонцем, когда он приехал в Тулузу в своей повозке с женой и тремя белокурыми детьми, которые, хотя и прожили долгое время в Пуату, говорили только на грубом немецком диалекте.

Анжелика горько плакала над письмом — отец сообщал ей о смерти старого Гийома Люцена. Забившись в укромный уголок, она рыдала несколько часов. Даже Жоффрею она не смогла бы рассказать о своем горе, объяснить, почему сердце у нее разрывалось, когда она представляла себе бородатое лицо старого солдата и его светлые строгие глаза, которые некогда с такой нежностью смотрели на маленькую Анжелику. Однако вечером, когда муж, ни о чем не расспрашивая, приголубил и приласкал ее, она немного успокоилась. Что было, то прошло. Но письмо барона Армана воскресило в ее памяти маленьких босоногих ребятишек с соломинками в взлохмаченных волосах, бродящих, словно призраки, по промозглым галереям старого замка Монтелу, где летом спасались от жары куры.

Барон жаловался и на свою жизнь. Она по-прежнему нелегка, хотя благодаря торговле муламц и щедрости графа де Пейрака у них есть самое необходимое. Но Пуату постиг страшный голод, и вот это, да еще придирки таможенников к торговцам контрабандной солью, вызвало бунт жителей болотного края. Они отказались платить налоги, вышли из своих камышовых зарослей, разграбили несколько поселков и поубивали таможенников и сборщиков налогов. Усмирять их послали королевских солдат, но бунтовщики ускользали от преследователей, «как угри в мельничном желобе». На перекрестках дорог стояли виселицы с повешенными.

Только тогда Анжелика вдруг осознала, что значит быть одной из самых богатых женщин провинции. Она забыла этот мир, живущий в вечном страхе под гнетом податей и налогов. Ослепленная своим счастьем и богатством, не стала ли она слишком себялюбивой. Кто знает, возможно, архиепископ был бы менее придирчив к ним, займись она благотворительностью? Может, она расположила бы его к себе этим?

Она услышала тяжелый вздох Берналли.

— Ну и дорога! Хуже, чем у нас в Абруццах. От вашего прекрасного экипажа останутся одни щепки. Это преступление, что он тащится по такой дороге впустую.

— Я же умоляла вас сесть в него, — сказала в ответ Анжелика. — Тогда он хотя бы погиб не без пользы!

Но галантный итальянец, потирая ноющую поясницу, возразил:

— Помилуйте, синьора, мужчина, достойный так называться, не станет нежиться в экипаже, если молодая дама путешествует верхом.

— Бедный Берналли, в наше время такая щепетильность не в моде. Теперь не принято быть чересчур учтивым. Но я уже немножко узнала вас и уверена, что от одного вида нашей гидравлической машины, которая накачивает и выбрасывает воду, всю вашу усталость как рукой снимет.

Ученый просиял.

— Неужели, сударыня, вы не забыли моего пристрастия к этой науке, которую я называю гидравликой? Ваш муж заманил сюда меня, сообщив, что построил в Сальсини машину, которая поднимает наверх воду горного потока, текущего в глубоком ущелье. Этого было достаточно, чтобы я немедленно снова пустился в путь. Уж я думаю, не изобрел ли он перпетуум-мобиле?

— Не обольщайтесь, дорогой друг, — раздался сзади голос графа Жоффрея де Пейрака, — это всего-навсего гидравлическая машина, похожая на те, что я видел в Китае. Они могут поднимать воду на сто пятьдесят туазов и даже выше. Вон она, эта машина. Мы уже почти приехали.

Вскоре они очутились на берегу небольшого стремительного горного потока и увидели нечто вроде черпака с опрокидывающим устройством, который вращался на оси и через определенные промежутки времени выбрасывал высоко вверх мощную параболическую струю воды.

Вода падала в водоем, находившийся на возвышенности, а оттуда медленно растекалась по деревянным каналам.

Брызги, искрясь и переливаясь на солнце, создавали вокруг этой установки искусственную радугу, и Анжелика нашла гидравлическую машину очень красивой, но Берналли казался разочарованным, — При вашей системе девятнадцать двадцатых воды пропадает, — сердито сказал он. — И в этом устройстве нет ничего напоминающего перпетуум-мобиле.

— Меня совершенно не волнует, сколько воды и силы я теряю, — заметил граф. — Мне важно, что машина подает воду наверх, и этой одной двадцатой хватает для обогащения размельченной золотоносной руды.

Осмотр самого рудника решили отложить на завтра. Деревенский капитул заранее подготовил для них скромное, но просторное жилье. В повозке приехали кровати и сундуки. Граф де Пейрак предоставил дома в распоряжение Берналли, монаха Беше и маркиза д'Андижоса, который, конечно, тоже отправился с ними.

Сам граф предпочел палатку с двойной крышей, которую он привез из Сирии.

— Мне кажется, что привычка жить по-бивуачному сидит в нас еще со времен крестовых походов. Вот увидите, Анжелика, в такую жару, да еще в самом засушливом краю Франции, в палатке гораздо лучше, чем в каменном или глинобитном доме.

И в самом деле, когда наступил вечер, Анжелика могла наслаждаться свежим горным воздухом. Откинув полу палатки, она любовалась розовым от заката небом и слушала доносившиеся с берега речушки грустные и торжественные песни саксонских рудокопов.

Жоффрей де Пейрак, казалось, был чем-то озабочен, что случалось с ним не часто.

— Не нравится мне этот монах! — неожиданно воскликнул он. — Он не только, ничего не поймет, но еще все истолкует по-своему, ведь у него в голове такая путаница. Я уж предпочел бы объяснить все самому архиепископу, однако ему нужен «ученый свидетель». Но это просто смешно. Им может быть кто угодно, только не этот святоша!