Мятежный дом - Ольга Чигиринская

Дверь открылась.

— Малый, — позвал Стейн. — А ты не хочешь пойти и показать эйеш?

— Не хочу, — сказал Дик. — Но пойду и покажу.

Он поднялся с койки, посмотрел в глаза Черпаку и закончил:

— …Это совсем другое.

С каждым днем становилось холодней — южные ветры и течения взяли верх. Солнца ходили по небу рука об руку, и хотя дни становились длиннее ночей, и утреннюю смену теперь начинали при свете Анат, каждый ощущал дыхание зимы. «Фаэтон» входил в нее как звездолет в локальное пространство давно обжитой системы: сначала только ветры и случайные льды, словно отзвуки чьих-то переговоров да эхо ансибль-пакетов, потом, как сигнатуры чужих кораблей — айсберги и снежные тролли на льдинах, а дальше иней на леерах становится постоянным как инфообмен между планетой и ее станциями…

Даже цвет моря изменился — оно больше не отливало пурпуром и зеленью, в нем появился оттенок воронёной стали.

Небеса, напротив, налились глубокой синевой, а солнца и видимые днем звезды казались пробоинами в иной мир, полный слепящего света. Пятно Ядра, самое яркое светило в этих широтах, днем сочилось через лазурь, а ночью сияло на полнеба и полморя, делая само понятие ночи очень относительным.

Береговая линия теперь присутствовала на локаторе непрерывно. Команда «Фаэтона» выходила на лов, но не особо напрягалась, в любой момент ожидая грабежа. Дик подозревал, что они ловили бы еще меньше, если бы не стыд перед гемами, которые просто не умели плохо работать, несмотря на то, что являлись жертвами непрестанного грабежа.

Гораздо больше сил навегарес тратили на подготовку к Рождеству.

Совместное празднование Рождества командами трех кораблей было делом новым. Марио прихвастнул по радио, что на «Юрате» готовят нечто особенное, но не сказал, что именно. Экипаж «Фаэтона» решил, что как бы там ни извратились на «Юрате», а нужно их переплюнуть. Но как? Ни фокусников, ни искусных музыкантов на «Фаэтоне» не оказалось. По части песен и танцев на «Юрате» имелись куда лучшие мастера — не говоря уже о том, что там в экипаже были женщины. Конечно, старинные, еще протестантских времен псалмы хороши и в исполнении мужского хора — особенно после третьей рюмки «швайнехунда». Снежные тролли разбегаются во все стороны.

Но экипаж «Фафнира» мужским хром было не удивить: в тамошней команде ходили ребята с Джорджии-на-Джуно, и они умели разложить любую песню на столько голосов, сколько человек в команде, а было их двадцать восемь. Так что нужно было поискать что-то еще.

Возможно, искали бы долго, если бы во время очередного мозгового штурма Холмберг не брякнул, что явно не рожден под созвездием Гальярды. Торвальд посмотрел на него как на пророка и назвал гением. Патрон комедий Шекспира не покидал его каюты. Через полчаса, когда все присутствующие просмотрели текст, решение было принято.

Оставалась лишь одна загвоздка. Верней, три.

Три женские роли.

— Ну, Марию я могу взять на себя, — сказал Крайнер, подкрутив локон цвета ясеневой стружки. — И, кажется, у нас есть Себастьян и Виола в одном лице. Но где взять Оливию?

— Я как раз думал, что из тебя получилась бы Виола, — возразил Торвальд. — Насчет Себастьяна и Виолы я согласен. А Марию мог бы сыграть… например, Стейн.

— Бриться отказываюсь, — возразил старпом. — Берите Петера или Линда — они бреются. А я организатор по свое природе. Я режиссёр.

— Линд деревянный, — поморщился Крайнер. — А Мария — комический персонаж. Линд все испортит.

— Слушайте, а может, поставим «Генриха Пятого?» — Стейн пролистал заголовки. — Там всего две женские роли: Екатерина и Алиса.

— «Гериха Пятого»? На Рождество? — Торвальд слегка поморщился.

— Ты еще «Тита Андроника» предложи, — поддержал Холмберг. — Нет, даже если мы изгадим комедию, народ посмеётся, а это уже полдела. Но изгадить хорошую трагедию…

— Тогда «Укрощение строптивой»? — старпом сдавался не так легко, как в мечном поединке.

— Хельга будет просто в восторге, — в сарказме Торвальда можно было вымачивать мясо кракена.

— Нет, я за «Двенадцатую ночь», — Холмберг даже поднял руку. — Из Вальне, к примеру, выйдет шикарный Мальволио.

— Вальне мы арканом не вытащим на сцену. И у нас даже ещё нет согласия тех, кого мы тут выдвинули на роли.

— Моё — есть, — сказал Крайнер. — Но я предпочел бы играть Марию. Если Себастьян окажется на полторы головы ниже меня — будет не дренгскапр.

— Так ведь комедия, — пожал плечами Холмберг. — Капитан, а чего это вы скромничаете? Роль герцога Орсино написана прямо для вас.

— Я возьму ту роль, на которую мы не найдем человека, — сказал Торвальд.

— Себастьян с Виолой из тебя все равно не выйдут. У тебя слишком мужественный баритон.

— Это верно, — Торвальд набрал нужный код внутренней связи. — Матрос Огаи, подойдите в рубку.

Дик появился через несколько минут — с закатанными до локтя рукавами и в странных пятнах на одежде: господин Бадрис, не желая предаваться праздности, препарировал чужого бота, а Дик при этом помогал.

— Вызывали, сэр?

— Ты нам смертельно нужен, — сказал Стейн. — Выручай. Кроме тебя некому.

— А что нужно сделать, сэр?

— Сыграть в пьесе Шекспира.

— Шекспира? — юноша пристально глянул старпому в глаза: не насмешничают ли над ним. — Но это… это… просто здорово!

— Ты знаком с Шекспиром?

— Да, сэр. Миледи давала мне книгу. Ничего прекрасней я в жизни не читал — кроме «Синхагакурэ», конечно, и блаженного Иоанна Оксонского, и…

— Понятно, — оборвал его Стейн. — А пьеса «Двенадцатая ночь» тебе знакома?

— Нет, сэр. Но раз ее написал Шекспир — значит, она хорошая.

— Изумительно, — улыбнулся Торвальд. — Там есть роль прямо для тебя, Ран. Очень сложная. Как сказал Стейн — кроме тебя, не справится никто.

— Я слушаю, сэр.

— Нужно сыграть близнецов. Брата и сестру. Они не появляются на сцене одновременно, так что раздваиваться тебе не придется. Да ты сядь, это разговор не на пять минут.

— Сыграть брата и сестру? — Дик опустился в кресло. — Женщину?

— Добро пожаловать в клуб, — Крайнер игриво помахал рукой. — Я тоже буду играть женщину.

Это он сделал зря, подумал Торвальд, увидев, как закостенели плечи паренька.

— Во времена Шекспира, — сказал он. — Все женские роли играли мужчины. А у нас на корабле женщин просто нет. Спасай.

— Брата, брата тоже нужно сыграть, — торопливо напомнил Холмберг. — Он славный малый. Ты сам иногда так себя ведешь.

— А сестра большую часть времени притворяется мальчиком, — добавил Торвальд. — И тебя никто не переоденет в женское платье — на двести морских миль вокруг ни единого платья просто нет.

— Это факт, — подтвердил Стейн. — Даже на «Юрате» дамы носят те же рабочие робы, что и мы. Хотя по иронии судьбы «роба» значит именно «платье».

— И ваш синдэнский хабит все равно похож на женскую юбку, — брякнул Холмберг.

— Я не в Синдэне! — огрызнулся Дик.

— Извини, — Торвальд выставил перед собой руки. — Но кроме тебя, и правда некому.

— Ладно, — вздохнул Дик. — Давайте пьесу.

Пока он читал первую страницу, все напряженно ждали.

— «Представь меня как евнуха ему…» А что такое евнух?

— М-м… в давние времена, — начал объяснять Торвальд, — чтобы дольше сохранить красоту и детский голос мальчиков, им иногда отрезали…

— Понял, это здесь называют «кургар», — Дик сжал губы почти до белизны. — Ладно, посмотрим, что там дальше.

Он почитал еще и вздохнул с несколько более смягченным выражением лица.

— Мне это совсем не нравится, сэр, но раз так надо, я сделаю.

Когда он вернулся и объяснил господину Бадрису, зачем его вызывали, эколог неожданно оживился и набрал код рубки.

— Господин Нордстрем, я тут услышал, что вы намерены развлечься постановкой «Двенадцатой ночи»… Так я хочу спросить: вакантна ли все еще роль дядюшки Тоби?

Однако первая же репетиция в пустой столовой показала, что не так все просто. Дик добросовестно выучил текст, но произносил его с таким видом, что Стейн, взявшийся за режиссуру, готов был биться головой в переборку:

— Эта Виола сейчас зарежет любого, кто попробует улыбнуться! Мы ставим комедию, Ран. Ко-ме-ди-ю! Люди будут смеяться. И что, ты каждый раз будешь столбенеть?

— Извините, сэр. Я, наверное, плохой актер.

— Это дело наживное, — не сдавался Стейн. — Нужно только работать. Как можно больше!

— У нас всего-то две недели, — напомнил Торвальд.

— И за эти две недели нужно выложиться как следует! Ран, давай, напрягись — у нас ведь нет близнецов, кроме тебя!

— Он и так напряжен сверх всякой меры, — пробормотал Бадрис.

Дика вдруг осенило. Он понял, как избавиться от этого унижения.