Оперативный псевдоним - Данил Корецкий

– В конце концов, это подрывает авторитет всего международного коммунистического альянса, компрометирует лидеров африканского освободительного движения и дело борьбы с империализмом. Очень уязвима и наша позиция дружбы и поддержки Борсханы. Президента нельзя даже показать мировой общественности, под его именем всегда фигурирует брат, получивший надлежащее образование и выглядящий достаточно цивилизованно.

– Да, мне показывали фотографии, – Генеральный задумчиво пожевал губами. – Но все ли воспитательные возможности мы использовали? Все-таки воздействие через советников – очень мощный инструмент...

По цековской субординации, высказавшись, младший по рангу не мог повторяться. Поэтому Евсеев молчал. Но при упоминании советников лицо его приняло такое выражение, что Генеральный осекся.

– Ах, да... Но неужели это правда? Может... Может, ЦРУ подбрасывает нам ложную информацию? Это нельзя сбрасывать со счетов! Очернить наших друзей пытаются любыми способами! В том числе и выдумывая ужасные небылицы! Нам отсюда, издалека, трудно все правильно рассмотреть, разобраться и сориентироваться...

Этот вопрос выносился на уровень Генерального многократно, первый раз сразу же, как стало известно о судьбе первого советника. Но решение не принималось, потому что суть его запутывалась многословными туманными рассуждениями о добре, гуманности, провокациях и взвешенности. Сейчас дело грозило соскользнуть на наезженные рельсы.

– Простите, товарищ Генеральный секретарь...

– Если он не получил образования, так это не умаляет его организаторских качеств, многие вожди в нашей истории тоже не имели образования.

А внешность... Кто из нас выбирает себе внешность? А? Что вы сказали?

– Простите, товарищ Генеральный секретарь. – То, что сейчас делал Евсеев, по аппаратным меркам было отчаянной смелостью, граничащей с безумием. Можно было потерять место и отправиться в периферийный обком или послом в ту же Борсхану. А из-за чего рисковать? Ведь не тебя съедают...

Но Леонид Васильевич считал своим долгом сделать то, что делает. – В приемной сейчас находится наш специальный курьер...

Лицо Генерального оживилось, он заулыбался.

– Этот товарищ делает очень нужное и важное дело. Он помогает объединению вокруг нас многих коммунистических и рабочих партий.

– Он не так давно побывал в Борсхане...

– Да? – Улыбка стала еще шире.

– Он лично видел голову нашего советника на колу, видел, как Мулай Джуба ест человечину, и ему Тилай Джуба передал свое согласие. Кроме того, по приказу Мулай Джубы его телохранительницы надругались над ним. Он может рассказать вам обо всем этом.

По мере того как заведующий Международным отделом говорил, улыбка сползала с лица Генерального, в конце он погрустнел и надолго задумался.

Ему явно не хотелось из первых рук узнавать об ужасах Борсханы и принимать соответствующее решение. Но спецкурьер ждал в приемной, и оснований для отказа его принять не имелось.

– Ну хорошо, пусть зайдет...

Когда Макс переступал порог, он почти ощутимо почувствовал щелчок невидимой мембраны, отделяющей этот главный кабинет от остального мира.

Эта мембрана отсеивала все события, не вошедшие в официальные документы, предназначенные для Генерального. Он прошел сквозь невидимую преграду и мог рассказать хозяину кабинета всю правду, что, собственно, и входило в его задачу.

Генеральный, известный по иконостасу Политбюро и индивидуальным портретам всей стране, оказался маленьким и довольно невзрачным человечком, совершенно не похожим на руководителя высшего ареопага страны. Макс не увидел ни властной значимости, ни спокойной уверенности, ни проглядывающей изнутри вельможной интеллигентности, которую так умело находили в зауряднейших лицах придворные фотографы и ретушеры.

Обойдя стол. Генеральный за руку поздоровался со спецкурьером и предложил сесть, чем тот не преминул воспользоваться, не беря примера со стоящего столбом Евсеева.

– Мы знаем о вашей чрезвычайно ответственной и нужной работе, – сказал Генеральный, явно имея в виду не себя с Евсеевым, а одного себя. – Мы вам полностью доверяем. И потому хотим услышать ваши впечатления о визите в Борсхану и о руководителе этой страны.

– Чуть не съел меня этот руководитель, – прерывисто вздохнул Макс, вспоминая пережитое. – Он жареные пальцы очень любит, наставил кинжал и полез в сковородку – есть там еще или нет. Хорошо, что были. Он накануне нашего советника убил, голову на шесте выставил, а пальцы, значит, еще оставались. Иначе и мне бы конец!

Генеральный долго молчал, глядя в сторону и нервно барабаня пальцами по пружинящему зеленому сукну. То, что рассказывал курьер, настолько чудовищно не соответствовало образу друга Советского Союза и прогрессивного общественного деятеля, что он не знал, как нужно реагировать. Но отмолчаться было нельзя, и он повернул голову к Максу.

– А вы ничего не путаете?

– А что тут можно спутать? Пальцы вот так видел, вблизи... Как сосиски, только он их обгладывает, я еще подумал: откуда в сосиске косточки?

– Достаточно! – Генеральный выставил перед собой ладонь, будто защищаясь от первобытного натурализма повествования.

– Что вам сказал Тилай Джуба на прощание? – поспешно вставил Евсеев, понимая, что сейчас аудиенция будет прервана.

– Так и сказал: расскажите в Москве обо всем, что видели, и передайте, что я согласен.

– Спасибо, – глядя в сторону, сказал Генеральный. – Вы свободны.

На этот раз обошлось без рукопожатий. Макс направился к двери.

– Подождите меня в приемной, – услышал он голос Евсеева. Снова щелкнула невидимая мембрана, и Макс оказался в обычном мире. Он взглянул на часы. Пятнадцать двадцать. Он пробыл в главном кабинете страны треть часа.

Через пять минут вышел Евсеев. Для переполненного впечатлениями Макса время пролетело незаметно, и он никогда не задумывался, что обсуждалось за закрытой дверью в эти пять минут.

Москва, 14 февраля 1997 года, 8 часов 50 минут.

Макс проснулся успокоенный и полный сил. Настроение было приподнятым, он чувствовал себя полноценным человеком. Хотелось есть, но в квартире не было ничего съестного. К тому же не терпелось рассказать кому-нибудь о своих новых ощущениях и пробудившихся воспоминаниях. Неужели он действительно пережил головокружительные приключения, залетал в такие верхи, встречался с самим Генеральным секретарем?

Он заглянул под кровать. «Дипломат» был на месте. Теперь следовало решить, что с ним делать. Там находились деньги, много денег. Когда-то они принадлежали партии, а теперь – никому. Это было странно и непривычно. Он взвесил чемоданчик на руке: около восьми килограммов. Восемьсот тысяч долларов. Мысль заглянуть внутрь даже не появлялась: курьеру строжайше запрещено открывать кейс, это приравнивалось к измене. Надо посоветоваться с Алексеем Ивановичем...

Макс набрал номер.

– Доброе утро, Алексей Иванович!

– А! Куда ты пропал?

– Я у себя. Сейчас приеду. Надо о многом поговорить.

В ста метрах от дома стоял микроавтобус, луч лазерного звукоснимателя упирался в окно квартиры Карданова.

– Сейчас он выходит, – доложили Куракину, едва Макс успел положить трубку.

Тот переглянулся с помощником. Оба, не сговариваясь, посмотрели в сторону черной «Волги». Степан и Хохол мрачными глыбами опирались на капот и багажник – Тимохин направлялся к микроавтобусу.

– Пусть пока работают с нами, – высказался Куракин. – Решить вопрос никогда не поздно. Только выбрать время и место...

Тимохин был уже совсем близко. Куракин двинулся навстречу, улыбнулся, протянул руку.

– Чего такой хмурый? Не выспались? Наши тоже всю ночь на ногах...

Тимохин вяло ответил на рукопожатие.

– Только что звонил в Тиходонск. Юмашев умер.

– Как?! – искренне изумился Куракин. – От чего?

– Тромб в сердце. Мгновенная смерть.

– Хорошо хоть мгновенно... Но об этом потом, сейчас наш клиент выходит.

– Дать моих людей?

– Нет. Его просто так не возьмешь. У нас одна хитрость приготовлена.

...Макс оделся, взял «дипломат». Вспомнил раннее утро 21 августа, танки на улицах, владеющее всеми напряжение и собственную отстраненность: он улетал, его ждала Борсхана, каннибал с треугольными зубами. Он почему-то больше думал о Майре – первобытные инстинкты рвались из глубин его существа, хотя не были облачены в какую-нибудь определенную форму.

Строгий и задумчивый Евсеев передал чемоданчик, высказал обычное напутствие и глянул с каким-то странным выражением. Так же смотрел на него человек из ПГУ, с которым он встретился после визита к Генеральному.

Бывший коллега расспросил о подробностях: из какого материала дворец Мулай Джубы, какого размера комната приемов, как тот открывает посылку и пересчитывает деньги... Макс так и не понял, зачем это нужно...