Божественный Клавдий и его жена Мессалина (2) - Роберт Грэйвс

ГЛАВА XXIV

Сегодня ровно десять лет со дня смерти Ирода, и я расскажу, как можно короче, о том, что произошло на Востоке за эти годы; хотя Восток не представляет теперь особого интереса для моих читателей, добросовестность не позволяет мне оставить ниши в этом повествовании. Марс, услышав о смерти Ирода, тут же приехал в Кесарию и восстановил там порядок, так же как и в Самарии. Он назначил во владения Ирода временного губернатора, некоего Фада, римского всадника, который вел коммерческие дела в Палестине и сам был женат на еврейке. Я утвердил это назначение, и Фад принялся действовать с надлежащей твердостью. Оружие, розданное в свое время евреям, было возвращено Хелку не все; гилеадцы приберегли его, чтобы пускать в ход против восточных соседей, арабов из Раббот Амона; много оружия осталось у жителей Иудеи и Галилеи, где появились разбойничьи банды, приносящие стране немалый вред. Однако Фад с помощью Хелка и царя Ирода Поллиона, стремившихся доказать свою верность, арестовал вожаков гилеадцев, разоружил их приверженцев, а затем выловил одну за другой все бандитские шайки. Союзные цари Понта, Коммагены, Малой Армении и Итурии последовали совету Ирода, переданному через брата, и вернулись под эгиду Рима, извинившись перед Варданом за то, что не пришли во главе своих армий на встречу с ним у границ Армении. Однако Вардан продолжал двигаться на запад: он твердо решил захватить Армению обратно. Марс послал ему из Антохии строгое предупреждение, где говорилось, что война с Арменией повлечет за собой войну с Римом. После чего царь Адиабены сказал Вардану, что не станет присоединяться к походу, так как его дети находятся в Иерусалиме и римляне схватят их в качестве заложников. Вардан объявил ему войну и уже готов был вторгнуться на его территорию, когда услышал, что Готарз собрал новую армию и возобновил свои претензии на парфянскую империю. Вардан повернул назад, и на этот раз бой между братьями на берегах реки Харинды, неподалеку от южного побережья Каспийского моря, шел до победного конца. Готврз был разбит и спасся бегством в страну даханцев, лежащую в четырехстах милях к востоку. Вардан преследовал его по пятам, но, разбив даханцев, его победоносная армия, как он ни настаивал, отказалась идти дальше, поскольку он вышел за пределы империи. Вардан вернулся на следующий год и уже был готов вторгнуться в Адиабену, как был убит парфянской знатью: его заманили в засаду, когда он был на охоте. Я вздохнул с облегчением, узнав, что его убрали с пути. Вардан был человек очень способный и на редкость энергичный. Тем временем истек срок службы Марса, и я был очень рад его возвращению в Рим - я ценил его советы. В Сирию на его место я послал Кассия Лонгина. Он был известным юристом - я часто консультировался с ним по сложным правовым вопросам - и бывшим деверем моей племянницы Друзиллы. Когда известие о смерти Вардана достигло Рима, Марс не выразил удивления: похоже, он имел касательство к заговору. Он посоветовал мне послать в Парфию в качестве претендента на трон Мегердата, сына прежнего парфянского царя,- он уже много лет жил заложником в Риме. Марс сказал, что может гарантировать поддержку Мегердата теми, кто убил Вардана. Однако в Парфии во главе даханской армии вновь появился Готарз, и убийцы Вардана были вынуждены присягнуть ему на верность, поэтому Мегердату пришлось остаться в Риме до тех пор, пока не представится более удобный случай отправить его на Восток. Марс считал, что ждать этого придется недолго: Готарз был жестокий, капризный и трусливый человек, вряд ли знать Парфии долго будет ему верна. Марс оказался прав. Не прошло и двух лет, как ко мне прибыло секретное посольство от именитых людей Парфянской империи, включая царя Адиабены, с просьбой прислать им Мегердата. Я согласился на это, дав о нем наилучший отзыв. В присутствии послов я предостерегал его против деспотизма, убеждал смотреть на себя просто как на главного судью своего народа, а на народ - как на своих сограждан; к сожалению, справедливость и милосердие никогда еще не были в ходу у парфянских царей. Я отправил его в Антиохию, и Кассий Лонгин проводил его до Евфрата и посоветовал немедленно идти дальше в Парфию: он получит трон, если будет действовать решительно и быстро. Однако царь Осроены, мнимый союзник, а на самом деле тайный приверженец Готарза, намеренно задержал Мегердата при своем дворе, устраивая роскошные представления и охоты, а затем порекомендовал Мегердату идти через Армению кружным путем, а не отваживаться на прямой бросок через Месопотамию. Мегердат последовал этому коварному совету, что дало Готарзу время подготовиться к его приходу, ведь, продвигаясь с армией по покрытому снегом Армянскому высокогорью, Мегердат потерял несколько месяцев. Пройдя Армению, он спустился по Тигру и захватил Ниневию и еще несколько важных городов. Царь Адиабены приветствовал Мегердата, когда он подошел к его границам, но тут же оценил его как "тряпку" и решил оставить его, как только представится возможность. Поэтому, когда армии Готарза и Мегердата встретились в бою, цари Осроены и Адиабены неожиданно бросили его одного. Он храбро сражался и чуть не победил, так как Готарз был настолько труслив, что его генералам пришлось приковать его к дереву, чтобы он не сбежал с поля боя. В конце концов Мегердат все же был взят в плен, и доблестный Готарз любезно отправил его обратно к Кассию, в насмешку отрезав ему уши. Вскоре Готарз умер. Последующие события в Парфии вряд ли заинтересуют моих читателей больше, чем они заинтересовали меня, а это значит: нисколько. Митридат какое-то время удерживал трон Армении, но в конце концов был убит племянником, сыном своего брата, царя Грузии. Это довольно любопытная история. Царь Грузии управлял страной в течение сорока лет, и его старшему сыну надоело ждать, когда он умрет и освободит трон. Зная характер сына и опасаясь за собственную жизнь, царь посоветовал ему захватить трон Армении, более крупного и богатого царства, чем Грузия. Сын согласился. Тогда отец сделал вид, будто они поссорились, и сын спасся бегством в Армению, под защиту Митридата, который оказал ему сердечный прием и отдал свою дочь в жены. Тот немедленно начал происки против своего благодетеля. Он вернулся в Грузию, притворившись, будто помирился с отцом, который затем завязал ссору с Митридатом и приказал сыну выступить с войском для захвата страны. Римский полковник, бывший политическим советником Митридата, предложил устроить встречу Митридата и его зятя, и Митридат согласился на это, но в ту самую минуту, когда договор о ненападении должны были скрепить печатью, на него вероломно напали грузинские солдаты и задушили его одеялами. Услышав об этом чудовищном преступлении, губернатор Сирии созвал офицеров своего штаба, чтобы решить, не следует ли отомстить за Митридата, послав в Грузию, где править стал теперь его зять, карательную экспедицию, но, по-видимому, большинство сошлось во мнении, что чем более предательски ведут себя правители восточных стран, граничащих с Римской империей, чем больше крови там льется, тем лучше для нас - безопасность Рима зиждется на взаимном недоверии наших соседей - и нам не следует ничего делать. Однако, желая показать, что он не одобряет это убийство, губернатор отправил царю Грузии официальное письмо, приказывая ему отвести из Армении войска и отозвать сына. Когда парфяне услышали об этом письме, они сочли, что им представился подходящий случай отвоевать обратно Армению. Они вторглись в страну, новый царь спасся бегством, но затем им пришлось прервать экспедицию, так как зима была на редкость суровой и они потеряли много людей из-за обморожения и болезней, и царь вернулся и... Но к чему продолжать? Все рассказы о Востоке похожи один на другой - бессмысленное, безостановочное движение взад и вперед, из стороны в сторону, редко когда - так редко, что и в расчет брать нельзя там появляется человек, который укажет цель и направление этому процессу. Ирод Агриппа был одним из таких людей, но он умер прежде, чем смог дать бесспорное доказательство своего гения. Что до упований иудеев на Мессию, они было вновь вспыхнули во время губернаторства Фада благодаря некоему Теуду, магу из Гилеада, у которого появилось много приверженцев; он велел им следовать за собой к Иордану, где он, подобно пророку Елисею, прикажет водам расступиться, и они пройдут, не замочив ног, на другой берег, чтобы овладеть Иерусалимом. Фад отправил через реку эскадрон кавалерии, который атаковал исступленную толпу. Теуд был схвачен и обезглавлен. (Больше претендентов на этот титул не появлялось, хотя, надо признать, секта последователей Иешуа, сына Иосифа, или иначе Иисуса, о которой писал мне Ирод, судя по всему сильно возросла даже здесь, в Риме; ко мне поступил донос на жену Авла Плавтия, где ее обвиняли в том, что она участвовала в вечере братства; но Авл был в Британии, и я ради него замял это дело.) Задача Фада в Палестине еще затруднялась тем, что в стране случился сильный неурожай, а казна Ирода была почти пуста (и неудивительно при том, как он тратил деньги): купить зерно в Египте и тем облегчить бедственное положение было не на что. Однако Фад организовал комитет помощи среди евреев, и они сумели изыскать средства, чтобы как-то пережить зиму, но на следующее лето опять был недород, и если бы не мать царя Адиабены, отдавшая все свое богатство до последней монеты на покупку зерна в Египте, сотни тысяч евреев умерли бы от голода. Евреи рассматривали этот голод как месть Бога всему народу за грех Ирода Агриппы. Во втором недороде была вина не столько погоды, сколько еврейских крестьян: они так пали духом, что не стали сеять зерно, которым их снабдил преемник Фада (сын алабарха Александра, тот самый, что изменил иудаизму), а съедали его или даже оставляли прорастать в мешках. Евреи удивительный народ. Во время губернаторства некоего Кумана, которое последовало затем, в Иудее были большие беспорядки. Боюсь, что назначение Кумана на Восток оказалось ошибкой. Его правление началось с трагедии: опираясь на римский прецедент, он разместил батальон регулярной пехоты в галереях храма для поддержания порядка во время великого еврейского праздника Пасхи, и один из солдат, имевший зуб против евреев, спустил штаны во время самой сокровенной части службы и выставил на обозрение молящихся свои половые органы, крикнув с издевкой: "Эй, евреи, гляньте сюда. Неплохая картинка, стоит посмотреть!" Это вызвало всеобщее возмущение; евреи обвинили Кумана в том, что он приказал солдату устроить эту провокационную и крайне глупую демонстрацию. Естественно, Куман рассердился и велел толпе успокоиться и, как положено, продолжать свой праздник, но крики становились все более угрожающими. Куман решил, что в создавшихся обстоятельствах одного батальона мало. Чтобы внушить толпе страх, он вызвал весь гарнизон, что, по моему мнению, было большой ошибкой. Улицы Иерусалима очень узкие и кривые, к тому же их переполняли толпы паломников, как обычно собравшихся со всего света на праздник Пасхи. Раздался вопль: "Идут солдаты! Спасайтесь!" Люди кинулись врассыпную. Если кто-нибудь спотыкался и падал, его топтали ногами, и на перекрестках, где сталкивались два потока, напор сзади был так велик, что тысячи людей были раздавлены насмерть. Солдаты даже не вынули мечи из ножен, а из-за паники погибло не менее двадцати тысяч евреев. Бедствие было таким огромным, что последний день праздника не стали отмечать. А затем, когда толпа рассеялась и все начали расходиться по домам, группа галилеян случайно догнала в пути одного из моих египетских сборщиков налогов, который ехал из Александрии в Акру за деньгами, которые причитались в императорскую казну. Он занимался кое-какими коммерческими делами на стороне, и галилеяне отобрали у него шкатулку с драгоценностями. Когда Куман услышал об ограблении, он предпринял карательные меры по отношению к деревням, расположенным поблизости от того места, где это произошло (на границе между Самарией и Иудеей), оставив без внимания тот факт, что бандиты, судя по их речи, были из Галилеи и находились здесь случайно. Куман отправил команду солдат с приказом разграбить эти деревни и арестовать их старейшин. Так и было сделано, и во время грабежа кому-то из солдат попалась в руки книга Моисеева Закона. Он принялся размахивать ею над головой, а затем стал читать вслух священное писание, пародируя его самым непристойным образом. Евреи завопили от ужаса и кинулись к нему, чтобы отобрать у него книгу. Но он со смехом пустился бежать, разрывая пергамент на куски и бросая из на землю. Страсти так разгорелись, что Куман был вынужден казнить солдата, чтобы предостеречь его товарищей и выказать расположение евреям. Месяца два спустя галилеяне пошли в Иерусалим на какой-то другой праздник, и жители самаритянской деревни не разрешили им через нее пройти из-за предыдущего инцидента. Галилеяне настаивали, началась драка, несколько из них было убито. Оставшиеся обратились к Куману с жалобой, но их претензии не были удовлетворены. Куман сказал, что самаритяне вправе запретить им идти через свою деревню. Почему было не обойти ее полями? Глупые галилеяне позвали на помощь известного бандита и отомстили самаритянам, разорив с его помощью несколько деревень. Куман вооружил их жителей и силами четырех батальонов самаритянского гарнизона нанес удар по участникам набега, убив и захватив в плен многих из них. Спустя некоторое время к губернатору Сирии прибыла делегация самаритян с просьбой отомстить за них галилеянам,не тем, прежним, а другим,- обвиняя их в том, что они подожгли их деревни. Губернатор лично поехал в Самарию, решив покончить с этой распрей раз и навсегда. Он приказал распять взятых в плен галилеян, а затем стал тщательно расследовать первопричину беспорядков. Он обнаружил, что галилеяне имели право прохода через Самарию и что Куману следовало наказать самаритян, а не поддерживать их и что его карательные меры по отношению к еврейским и самаритянским деревням за преступление, совершенное галилеянами, были неоправданы; и далее, что первый шаг, который привел к нарушению общественного порядка,- непристойное поведение римского солдата во время Пасхи,- был поддержан командиром батальона, который, громко рассмеявшись, сказал, что, если евреям не нравится это зрелище, их никто не заставляет смотреть. Тщательно изучив все факты, губернатор пришел также к выводу, что самаритянские деревни были сожжены самими жителями и что требуемая ими компенсация во много раз больше, чем уничтоженная пожаром собственность. Прежде чем поджечь дома, из них вынесли всё сколько-нибудь ценное. Поэтому губернатор отправил Кумана, командира батальона, самаритян, предъявивших иск галилеянам, и ряд свидетелей-евреев ко мне в Рим, и я расследовал их дело. Улики были противоречивы, но в результате я пришел к такому же заключению, что и губернатор. Я сослал Кумана на Черное море; самаритянских истцов приказал казнить за ложь и поджигательство, а полковника, который смеялся в храме, велел отвезти обратно в Иерусалим и провести по всем улицам города, чтобы жители могли осыпать его проклятиями, а затем казнить на месте преступления - я считаю преступлением когда офицер, чей долг поддерживать порядок на религиозном празднестве, сознательно разжигает страсти толпы, в результате чего гибнут двадцать тысяч невинных жителей. Сместив Кумана, я вспомнил совет Ирода и назначил губернатором Феликса; это было три года назад, и он все еще в Иудее: ему приходится несладко, потому что в стране очень тревожно и она наводнена бандитами. Он женился на самой младшей из дочерей Ирода; она была женой царя Хомса, но ушла от него. Другая дочь вышла за сына Хелка. Ирод Поллион умер. Младшего Агриппу, который в течение четырех лет после смерти его дяди управлял Халкидой, я сделал царем Башана. В Александрии три года назад снова были волнения и немало людей погибло. Я расследовал это, не выезжая из Рима, и выяснил, что греки, как и раньше, провоцировали евреев, нарушая их религиозные церемонии. Я наказал их соответствующим образом. Ну, хватит о Востоке. Пожалуй, сейчас будет уместно завершить также мой отчет о событиях в других частях империи, чтобы иметь возможность уделить все внимание тому, что происходило в Риме,- это для меня куда важней. Примерно в то же время, когда парфяне прислали ко мне делегацию с просьбой дать им царя, то же сделали херуски - большая германская конфедерация, которой раньше правил Германн. Его убили собственные родичи за попытки повелевать свободным народом на восточный лад; затем между двумя главными убийцами, его племянниками, вспыхнула вражда, приведшая к длительной гражданской войне, в результате которой весь царский род херусков был уничтожен, за одним исключением. Это был Италик, сын Флавия, брата Германца. Флавий остался верен Риму, когда Германн вероломно завел в засаду и перебил три полка Вара, и погиб от руки брата несколько лет спустя, будучи на службе у Германика. Италик родился в Риме и, как и его отец, состоял в благородном сословии всадников. Этот красивый и способный юноша получил хорошее римское образование, но, предвидя, что может прийти день, когда он займет трон херусков, я настоял, чтобы он научился пользоваться не только римским, но и германским оружием и досконально изучил родной язык и германское право; его наставниками были мои телохранители. Они научили его также пить пиво: германский принц, который не может пить наравне со своими танами, считается слабаком. И действительно, в Рим прибыла делегация херусков, испрашивая Италика в короли. В самый первый день по приезде из-за них поднялась большая суматоха в Театре. Никто из послов раньше не бывал в Риме. Они пришли ко мне во дворец, и им сказали, что я в Театре. Поэтому они последовали за мной туда. Играли комедию Плавта "Угрюмец", и все следили за представлением, затаив дыхание. Германцев провели на общественные места, не очень хорошие, откуда почти ничего не было слышно. Усевшись, они принялись озираться вокруг и спрашивать громкими голосами: "А это почетные места?" Служители пытались шепотом убедить их в том, что места почетные. - А где сидит цезарь? Где его главные таны? - спросили они. Служители указали вниз на места перед сценой. - Вон цезарь. Но он сидит внизу только потому, что слегка глуховат. Ваши места - самые почетные во всем театре. Чем выше, тем почетней. - А кто эти темнокожие люди с шапками в бриллиантах, которые сидят рядом с цезарем? - Это послы из Парфии. - Что такое Парфия? - Большая империя на Востоке. - Почему они сидят внизу? Разве это не достойные люди? Это потому, что они черные? - Нет, нет, они очень достойные,- отвечали служители,- но, пожалуйста, не говорите так громко. - Тогда почему они сидят на таких местах? - настаивали германцы. ("Тише, тише!.. Успокойтесь там, дикари, нам ничего не слышно!.."-стали доноситься протесты.) - Из уважения к цезарю,- солгали служители.- Они сказали: раз цезарь из-за своей глухоты вынужден сидеть так низко, они не позволят себе сидеть выше него. - И вы думаете, мы позволим превзойти нас в вежливости какой-то несчастной кучке чернокожих?! - негодующе вскричали германцы.- Пошли, братья! Все вниз! Пьесу пришлось прервать на пять минут, пока они пробирались через переполненные зрителями скамьи и наконец с торжеством уселись среди весталок. Но намерения их были вполне похвальные, и я встретил их с тем почетом, какого они заслуживали. В тот же вечер за обедом я снизошел к их просьбе дать им Италика в короли; я был, естественно, очень рад, что мог выполнить их просьбу. Я отправил Италика за Рейн с предостережением, которое было совсем не похоже на то, которым я напутствовал Мегердата, отправляя его за Евфрат, ведь парфяне и херуски отличаются друг от друга, по-моему, более, чем любые другие народы в мире. Вот что я сказал Италику: - Италик, помни, что тебя призвали повелевать свободным народом. Ты получил воспитание в Риме и привык к римской дисциплине. Действуй с оглядкой, не ожидай от своих соплеменников того, чего ждет от подчиненных римский судья или генерал. Германцев можно убедить, но не принудить. Если римский командир говорит подчиненному: "Полковник, возьми столько-то людей в такое-то место, постройте земляное укрепление такой-то длины, толщины и высоты", тот отвечает: "Слушаюсь, генерал", уходит без возражений, и через двадцать четыре часа укрепление готово. С херуском нельзя говорить в таком тоне. Он захочет узнать, почему надо воздвигнуть это укрепление, и против кого, и не лучше ли будет послать кого-нибудь другого, менее важного, чем он, для выполнения этой позорной задачи - земляные укрепления говорят о трусости, станет доказывать он,- и какие подарки он получит, если все же согласится выполнить по собственной воле эту просьбу? Искусство управлять твоими соотечественниками, мой дорогой Италик, состоит в том, чтобы никогда не давать им прямого приказа, но выражать свое пожелание, хоть и ясно, в виде совета, который диктует государственная политика. Пусть твои таны думают, что оказывают тебе милость - это для них лестно - тем, что исполняют твою волю по собственному почину. Если надо осуществить какую-нибудь неприятную или неблагодарную задачу, вызови соперничество между твоими танами, пусть каждый считает делом чести претворить ее в жизнь, и не забывай награждать золотыми браслетами и оружием за услуги, которые в Риме считали бы обычной служебной обязанностью. А главное, будь терпелив и никогда не выходи из себя. Итак, он уехал, преисполненный, как некогда Мегердат, самых радужных надежд, и был хорошо принят большинством танов, тех, кто понимал, что не имеет никаких шансов на опустевший трон, и ревниво относился ко всем местным претендентам. Италик плохо знал внутреннюю политику херусков, и можно было рассчитывать, что он будет править, не принимая сторону той или иной партии. Но некоторые люди считали самих себя достойными трона и теперь временно забыли свои разногласия, чтобы объединиться против Италика. Они ждали, что, будучи неопытен в искусстве управления, Италик вскоре все запутает, но он разочаровал их, правя страной исключительно хорошо. Тогда они тайно связались с вождями союзных племен, настраивая их против этого "римского ставленника". "Древние германские свободы покинули нас",- говорили они. "Рим торжествует. Неужели среди нас нет ни одного рожденного здесь херуска, достойного трона, что мы разрешили сыну шпиона и предателя Флавия захватить у нас власть?" Этот призыв помог им собрать большую армию. Однако сторонники Италика заявили, что он не захватывал трон, что трон был предложен ему с согласия большинства племени и что он единственный оставшийся в живых принц королевской крови и, хотя родился в Италии, он усердно изучал германский язык и досконально ознакомился с обычаями и оружием своей родной страны, что правит он справедливо и что отец его Флавий вовсе не предатель,- он поклялся в дружбе с Римом, которую одобрил весь народ, в том числе и его брат Германн, и, в отличие от Германца, не нарушил своей клятвы. А что касается древних германских свобод, то это все - лицемерная болтовня, и те, кто об этом говорят, не задумаются погубить всю нацию, вновь развязав гражданскую войну. Из большой битвы между Италиком и его соперниками победителем вышел Италик, и победа его была настолько полной, что вскоре он забыл мой совет, ему надоело потакать независимости и тщеславию германцев, и он принялся командовать своими танами. Они немедленно выгнали его. Впоследствии Италик вновь захватил власть при помощи соседнего племени, а затем вновь был изгнан. Я не делал никаких попыток вмешаться: на западе, так же как на востоке, безопасность Римской империи в большой степени зависит от гражданских разногласий между нашими соседями. Сейчас, когда я пишу эти строки, Италик снова король; он пользуется всеобщей ненавистью, хотя только недавно с успехом закончил войну с хаттами. Примерно в то же время начались беспорядки в северных областях Германии. Неожиданно умер губернатор нижнерейнской провинции, и германцы из враждебных племен сразу начали набеги на нашу сторону Рейна. Их вождь был способным человеком того же типа, что нумидиец Такфаринат, причинивший нам столько неприятностей во время правления Тиберия. Подобно Такфаринату, он дезертировал из нашего вспомогательного полка, где нахватался порядочно сведений касательно военной тактики. Звали его Ганнаск, по национальности он был фриз. Свои военные операции он проводил в больших масштабах. Он захватил у нас несколько речных транспортных судов и стал заниматься морским разбоем у берегов Фландрии и Брабанта. Я назначил в провинцию нового губернатора по имени Корбулон, к которому не питал особой симпатии как к человеку, но талантами которого с благодарностью пользовался. В свое время Тиберий сделал его специальным уполномоченным по дорогам и вскоре получил скрупулезный отчет о мошенничествах подрядчиков и нерадивости местных судей, в чьи обязанности входило следить за состоянием дорог. Тиберий согласно отчету наложил на обвиненных Корбулоном людей огромный штраф, никак не соответствующий их вине, так как дороги пришли в плохое состояние еще при предыдущих судьях, а подрядчиков, о которых писалось в отчете, наняли только для починки самых плохих участков. Когда на смену Тиберию пришел Калигула и через некоторое время почувствовал нужду в деньгах, он воспользовался в числе прочих трюков и уловок отчетом Корбулона и взыскал со всех судей и подрядчиков, которые занимали свои должности до тех, кого оштрафовал Тиберий, такой же штраф, причем взять его поручил самому Корбулону. Став преемником Калигулы, я вернул эти штрафы, удержав лишь суммы, необходимые для ремонта дорог,- примерно одну пятую всего количества. Калигула, естественно, употребил деньги отнюдь не для починки дорог, Тиберий также, и они пришли в ужасное состояние. А я действительно привел их в порядок и установил специальные дорожные правила, ограничивающие движение на сельских дорогах тяжелых частных экипажей, от которых куда больше вреда, чем от фургонов, привозящих в Рим продукты. Я считаю несправедливым, чтобы провинции расплачивались за роскошь и удовольствия богатых римских бездельников. Если состоятельные римские всадники желают посетить свои поместья, пусть используют портшезы или едут верхом. Но я говорил вам о Корбулоне. Я знал, что он человек жестокий и пунктуальный, а гарнизону Нижней провинции как раз и был нужен придирчивый и строгий начальник, чтобы восстановить дисциплину; предыдущий губернатор, который недавно скончался, был слишком добродушный и беззаботный, к тому же с ленцой. Прибытие Корбулона в штаб-квартиру в Кельне очень напоминало прибытие Гальбы в Майнц. (Гальбу я назначил теперь губернатором в Африку.) Караульного солдата, стоявшего на посту у ворот лагеря он велел подвергнуть порке за неподобающий вид. Тот был небрит, давно не стрижен, и его форменный плащ был кричащего желтого цвета вместо положенного по уставу красно-коричневого. Вскоре после того Корбулон казнил двух солдат за то, что они "бросили оружие перед лицом врага": они копали окоп и оставили мечи в палатке. Это напугало войска и заставило быть поживее, и когда Корбулон начал военные действия против Ганнаска и доказал, что он способный полководец, а не только приверженец строгой дисциплины, солдаты стали делать все, что он от них требовал. Солдаты, во всяком случае старые солдаты, предпочитают генерала, на которого можно положиться, как бы он ни был строг, неопытному и неумелому, как бы он ни был гуманен. Корбулон, используя наши военные суда, догнал и потопил пиратский флот Ганнаска, а затем высадился на берег и принудил фризов дать заложников и поклясться в верности Риму. Он написал для них конституцию по римскому образцу, построил крепость на их территории и укомплектовал ее нашими людьми. Пока все шло хорошо, но Корбулон не остановился на этом, а пошел на земли больших хавков, которые не участвовали в набегах. Он услышал, что Ганнаск укрылся в одном из хавкийских храмов и послал туда эскадрон кавалеристов, чтобы выследить его и убить на месте, что было оскорблением хавкийских богов. Мало того, после убийства Ганнаска тот же самый эскадрон направился к Эмсу и там, в Эмсбурене, предъявил племенному совету хавков требования Корбулона немедленно покориться Риму и выплачивать огромную ежегодную дань. Корбулон доложил мне о принятых им мерах, и я впал в настоящую ярость: он хорошо себя показал, избавившись от Ганнаска, но затевать ссору с хавками! Это было совсем другое дело. У нас не хватало войск для войны: если большие хавки призовут на помощь малых, а фризы снова поднимут бунт, мне придется послать в Германию крупные подкрепления, а взять их было негде из-за наших обязательств в Британии. Я написал Корбулону, приказывая немедленно отвести войска за Рейн. Корбулон получил мой приказ до того, как хавки ответили на его ультиматум. Он рассердился на меня, полагая, что я завидую генералам, которые осмеливаются соперничать со мной в ратных подвигах. Он напомнил своим офицерам, что Гета в свое время не получил почестей, заслуженных им за блестящие завоевания в Марокко и захват в плен Салаба, и сказал, что, хотя я узаконил получение триумфа генералами, не принадлежащими к императорской семье, похоже, на практике никому, кроме меня, не будет предоставлена возможность вести кампанию, за которую по закону полагается триумф. Мои антидеспотические взгляды чистое притворство: я такой же тиран, как Калигула, только лучше это скрываю. Он сказал также, что я роняю престиж Рима, беря обратно угрозы, которые он посылал германцам от моего имени; теперь союзники станут над ним смеяться, не говоря уж о собственных войсках. Но это была всего лишь сердитая болтовня в кругу офицеров. Войскам перед тем, как дать приказ об отступлении, он сказал так: - Солдаты, Цезарь Август приказывает нам вернуться за Рейн. Мы еще не знаем, почему он так решил, и мы не можем ставить это под вопрос, хотя, должен честно признаться, лично я сильно разочарован. Как счастливы были римские генералы, возглавлявшие армии в старину! Однако ему присудили триумфальные украшения, а я написал ему частное письмо, где отвечал на гневные обвинения, которые, говорил я, как мне передавали, он против меня выдвигал. Он на меня рассердился, ладно, писал я, я был не меньше сердит на него, когда услышал, что он провоцирует хавков на войну, и хотя у него не было оснований обвинять меня в зависти, я сам себя виню за то, что послал ему такую краткую депешу и не объяснил подробно причины, по которым отдал приказ отвести войска. Затем я привел эти причины. Корбулон ответил вежливым письмом, где извинился передо мной и взял обратно обвинения в деспотизме и зависти, и я полагаю, что мы поняли друг друга. Чтобы занять войска полезным делом и не дать солдатам времени зубоскалить над ним, он заставил их рыть между Маасом и Рейном канал в двадцать три мили длиной, который помешает морю периодически заливать эту плоскую местность. С тех пор в Германии не случалось ничего достойного упоминания, если не считать нового набега хаттов, который был четыре года назад. Однажды ночью их большой вооруженный отряд пересек Рейн в нескольких милях к северу от Майнца. Нашими войсками в Верхней провинции командовал Секунд, тот самый консул, который так нерешительно себя вел, когда меня избрали императором. Считалось, что он лучший из теперешних римских стихотворцев. Лично я весьма низкого мнения о современных поэтах, так же как и о поэтах эпохи Августа,- в их поэзии нет искренности. По-моему, последним из настоящих поэтов был Катулл. Возможно, без свободы нет и поэзии, возможно, при монархии настоящая поэзия умирает, и лучшее, на что можно рассчитывать,это блестящая риторика и метрическая виртуозность. Что до меня, я променяю все двенадцать томов "Энеиды" Вергилия на одну книгу "Анналов" Энния. Энний, живший в дни расцвета римской республики и бывший близким другом великого Сципиона,- вот кого я считаю настоящим поэтом; а Вергилий всего-навсего искусный рифмоплет. Сравните их описание битвы: Энний пишет, как солдат, каковым он и был (начав рядовым, он дослужился до капитана), а Вергилий - как образованный зритель, наблюдающий бой с отдаленного холма. Вергилий много заимствовал у Энния. Кое-кто говорит, что он затмил неотшлифованный талант Энния гармоничностью и легкостью стиля. Чепуха! Это напоминает мне басню Эзопа о корольке и орле. У птиц было состязание, кто поднимется выше всех. Выиграл орел, но когда он устал и не мог взмыть выше, королек, который все это время сидел у него на спине, взлетел над ним на несколько футов и потребовал себе приз. Вергилий был лишь корольком по сравнению с орлом Эннием. И даже если говорить лишь о красотах языка, где вы найдете у Вергилия абзац, который по простоте, величию и благородству может сравняться с такими строками Энния: Fraxinu' frangitur afque abies consternitur alfa. Pinus proceras pervortunt: omne sonabat Arbustum fremitu silvai frondosai.