Труба Иерихона - Юрий Никитин

А затем за окном был топот бегущих людей, щелканье затворов, резкий голос майора Осипенкова. Прозвучал сигнал общего сбора.

В большой зал во все двери вбегали солдаты. Уже с полной выкладкой, с автоматами в руках, в бронежилетах.

Чернов с разбегу кого-то почти снес, быстро встал в строй. Майор, плотный коренастый рязанец, похожий на немолодого, но полного сил быка, стоял перед строем, перекатываясь с носков на пятки и обратно. Лицо его было бледным, под кожей застыли рифленые желваки.

– У нас чепэ, – сказал он резко. – В связи с этим объявляю запрет выходить на стадион!.. До тех пор, пока не разберемся!

На него смотрели непонимающе. Чернов на мгновение встретился взглядом с майором. Тот быстро отвел взгляд. Чернову почудился в глазах командира глубоко упрятанный стыд.

– Если еще кто не знает, – сказал Осипенков, – разъясняю!.. Полчаса назад рядовой Уляев взял автомат и вышел на стадион. Когда его там попытались остановить, он открыл огонь!.. Семь человек убито, восемнадцать ранено. Не довольствуясь этим, он сменил рожок и двинулся к американским казармам. Ну, там уже часовые. Он вступил в бой, никого не сумел даже ранить, а его самого изрешетили в клочья…

Строй застыл, словно их разом окунули в жидкий гелий. Чернов неверяще смотрел на майора, покосился на соседние лица. Все вытаращили глаза, не понимают. Уляев… это тот неприметный, молчаливый, весь в себе, белобрысый мальчишка? Крепенький, но не слишком: еле-еле выполнил нормы, чтобы переползти барьер для зачисления в миротворцы. Тихий, даже ни с кем ни разу не подрался…

– Всем ясно? – прорычал майор. – Никто не должен покидать казарму. До особого распоряжения, ясно?.. А с Уляевым тоже все ясно: свихнулся от непривычных условий, стрессового состояния, вызванного погружением в… иноязыковую среду. Так сказал наш медик, и это отныне официальная точка зрения. Ясно?

По рядам прокатился многоголосый ропот. Майор сделал зверское лицо, посверкал глазами. Когда он ушел, ­чересчур поспешно, Чернов вышел из строя – команду «вольно» майор все же успел отдать. Так вот как, Уляев… Ты, оказывается, был сумасшедший? А все остальные – нормальные…

ГЛАВА 50

Три дня их не выпускали из казарм. Приезжали комиссии, даже из Москвы явились трое экспертов, все выспрашивали, вынюхивали, так и уехали, подтвердив учеными званиями диагноз «помешательство».

Дважды являлись подчеркнуто вежливые и корректные люди из международных организаций. Тоже расспрашивали, причем их расспросы выходили далеко за рамки обычной медицинской экспертизы. Ничего вроде бы не записывали, но у Чернова осталось ощущение, что его просветили до последнего эритроцита, сфотографировали во всех видах излучений и даже просканировали сеть нейронов во всем теле.

Лишь на четвертый день им разрешили покидать казарму в неслужебное время. На стадионе юсовцы выставили охрану, угрюмо заявили, что иванам теперь сюда лучше не соваться.

В тот же вечер четверых солдат, заглянувших в город во время увольнительной, встретил отряд крепких коммандос. У парней не было шансов, хотя они сами подтвердили, что юсовцы пошли на них вчетвером, остальные встали кругом и только смотрели, но бежать не дали бы.

Четверо юсовцев, настоящие чудовища, черные, как смола в преисподней, огромные, как слоны, изметелили так, как гориллы побили бы мартышек. А когда русские на земле глотали кровавые сопли, их долго и безжалостно били ногами. Заветы русских мужиков, которые лежачих не бьют, юсовцам незнакомы, у них лежачих топчут с особой охотой и удовольствием. Четверо русских очнулись только в лазарете, где двоих тут же пришлось подключить к капельницам, а одного – к аппарату искусственной вентиляции легких.

Снова, как стало известно, юсовцам мягко попеняли. Их-де понять можно, святая месть за своих, это же простые и естественные чувства, но все же надо помнить, что хоть русские и последние скоты, но все здесь – миротворцы, на них смотрит весь мир, они должны прекращать драки между албанцами и сербами, а не затевать схватки ­сами…

На этот раз Чернов дописал письмо быстро и решительно. Он чувствовал вдохновение, слова рождались сами, с готовностью ложились на бумагу, рифмовались, звучали красиво и возвышенно.

– Ты куда? – спросил дневальный сонно.

Чернов помахал конвертом:

– Пойду брошу в ящик.

– Наконец-то закончил? – спросил дневальный. – Смотри, если неделю будешь таскать в кармане… как вон я, то измусолишь так, что на почте выбросят.

– А я прямо к ящику, – сообщил Чернов.

– Возьми конверт в зубы, – посоветовал дневальный. – Так и иди! Пусть смеются, зато точно не забудешь, куда идешь.

Воздух был чистый и свежий, чувствовалась близость огромного теплого моря. В синеве пронеслась стая мелких птах.

– Точно не забуду, – сказал Чернов тихонько. – Это уж точно…

Ноги легко и свободно понесли через плац, дальше пара домов, длинный забор с надписью: «Американский президент – король всего мира!», которую с подачи американских миротворцев албанцы регулярно подновляют, и наконец открылся вид на райский уголок, где все почищено, вымыто, надраено до блеска.

Сектор, где располагались коттеджи для штатовских войск, блистал. Здание, которое язык не поворачивается назвать казармой, весь комплекс, включающий столовую, бассейн, спортивный зал, собственный кинотеатр и еще массу зданий непонятного неизбалованному русскому человеку назначения, а помимо всего – дорожки, ювелирно выложенные брусчаткой, аккуратные и невероятно зеленые, словно свежевыкрашенные, газончики с по-солдатски ровной прямой травой, площадки для баскетбола, волейбола, тенниса…

Со стадиона доносился довольный рев: «быки» теснят «носорогов», русские в глубокой дупе, им показали, иванам свихнутым…

Автомобильную дорогу в их сектор перекрывал шлагбаум, а за ним еще и крепкие ворота с ажурной решеткой. Из будочки вышел массивный негр, на голову выше Чернова, крепкий, накачанный. Еще один остался в будке за пуленепробиваемым стеклом. Видно было, как снял трубку и что-то говорит, поглядывая в их сторону.

– По какому делу? – спросил негр отрывисто.

Чернов открыто и чисто улыбнулся.

– По дружественному, – ответил он на чистейшем английском языке уроженца аристократических семей. – У нас случился неприятный казус… Мне бы хотелось, чтобы как-то… ну, словом, так не должно было быть, вы же понимаете!

Негр смотрел пристально. Русский улыбается дружелюбно и чуть заискивающе. Автомат свисает стволом вниз. Да и не похож он на того припадочного, который, говорят, трясся и орал как резаный. Этот – грамотный. И говорит по-английски, как сама английская королева…

– Оставь оружие в караулке, – распорядился он. – Сейчас ребята на стадионе, но с десяток ты найдешь в пивном баре… Вон то здание с неоновой вывеской!

Чернов поблагодарил, красиво и изысканно. У него все сегодня получалось красиво и изысканно. Он чувствовал, что двигается красиво и легко, соображает так, что положи перед ним задачу сформулировать общую теорию относительности – ему понадобится не больше чем десять минут.

По зеленому, безукоризненно ровному газону двигались две ярко-красные газонокосилки. За ними брели двое, едва-едва держась за металлические, красиво изогнутые ручки.

Он чувствовал взгляды обоих, даже стрекотание машинок стало суетливее. Черт с вами. Он шел к бару, чувствуя, как его спина выпрямляется, плечи разведены, а ровная брусчатка прогибается под его чугунно-балетными ша­гами.

Стены бара дрожали от рева, похожего на работу турбин взлетающего самолета. Дверь распахнулась, оттуда вывалились двое в камуфляжной форме. Их шатало, как в бурю стебли подсолнуха, пошли в сторону кинотеатра, поддерживая друг друга. Герои, явно выпили по рюмке водки. Больше американец не вынесет, с копыт долой…

– Привет, ребята, – сказал Чернов приветливо, – там пиво еще осталось?

Они проводили его осоловелыми взглядами. Он толкнул дверь, волна рева и тяжелого запаха слабого алкоголя, мяса и сыра ударила в грудь с силой огромного кулака.

У стойки тянули пиво трое парней в камуфляжных костюмах. Еще десятка два мужчин в военной форме устроились за щедро накрытыми столами. С ними сидели всего четыре женщины, ярко накрашенные, уже пьяные. Чернов успел подумать, что албанцы своих женщин отпускают неохотно даже к тем, кого считают спасителями от русских.

К нему повернулись как-то разом все. Он ощутил себя под прицелом двух десятков пар глаз. На него смотрели профессионалы, двадцать человек, которых долго и старательно учили убивать. Музыка оборвалась, словно ей под дых всадили нож.

Чернов вскинул руку:

– Привет!.. Ребята, у нас осталось незаконченное дело.

Его рука скользнула под куртку. Никто не успел моргнуть глазом, а две «лимонки» холодно блеснули в его ла­дони.

В баре все замерло. Даже лопасти вентилятора, казалось, застыли. В помещении, где собралось два десятка американцев, этих двух погремушек достаточно, чтобы в живых никого не осталось. Да, бар будет вдребезги, а осколками достанет еще и газонокосильщиков. Метнуться бы к двери, но этот сумасшедший загораживает дорогу, не успеть…