Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

марта 1899 г.), — дабы объявить ему, что Финляндия гибнет, и что нельзя отдаваться в русские руки. В силу исторически сложившихся условий, большинству населения Финляндии трудно свободно проявить свое мление. Как торпарям, рабочим, безземельным, служащим на фабриках и заводах пойти против своих арендаторов, патронов, господ и хозяев? Одних торпарей и безземельных в Финляндии 36%. В большинстве случаев крестьянам и рабочим предлагали расписаться по доверию к просившему подписей. Времени у агентов комитета было мало, его хватало только для беглых и внушительных указаний. «С введением русских законов, — говорили агитаторы народу, — в каждом доме поставят по одному русскому солдату, для обучения русскому языку, после чего все финны будут насильно присоединены к православию». Адрес в некоторых местах вовсе не прочитывался, а говорили, что в нем изложено «прошение Государю, чтобы финских юношей не брали на военную службу в Россию и не заставляли их переменять свою лютеранскую веру на православную». «Кислая капуста», «нагайка» и другие ужасы — не были при этом забыты, как средства воздействия. Темный люд верил и боялся. В иных местах население ободрялось слухами о том, что в случае вооруженного столкновения России с Финляндией, последней помогут Швеция и Англия. «История сбора подписей на адресе-протесте, писал B. К. Плеве в своем ответе английскому журналисту Стэду, имела даже своих мучеников: одни материально разорены, другие нравственно ошельмованы, третьи посажены в тюрьму по обвинению в вымышленном проступке (учитель К. из местечка Сейняйоки)».

В адресе выражено было, что манифест 3 (15) февраля возбудил смущение и скорбь по всей Финляндии, так как земские чины в тех вопросах, которые будут признаны касающимися интересов также всей Империи, не будут допущены к участью в законодательстве с решающим правом голоса. Таким образом, этот манифест колеблет фундамент общественного строя края. Финляндцам известно, говорилось далее, что у их родины за последнее время в России были враги, которые старались клеветой возбуждать недоверие к преданности и честности финского народа.

Когда адрес покрылся подписями, в Гельсингфорсе съехалось более 500 представителей из разных частей Финляндии, которые 3 (16) марта в экстренных поездах двинулись к Петербургу. Чтобы не возбудить к себе в столице особого внимания, отряд депутатов из Выборга был доставлен к месту назначения тремя колоннами. Автор книги «Ur Finlands nyaste historia», описывая эти события, прибавляет, что финляндцы подготовились отправить свою депутацию в Ниццу, для чего собрали поразительно скоро 460 тыс. марок и вошли в сношение с известной лондонской фирмой Кук (Cook) о заготовке особого поезда из Штетина. Но так как Монарх оставался в Петербурге, то поездка в Ниццу не состоялась, к особому огорчению руководителей затеи. — «К сожалению, поездка не состоялась... к сожалению (tyvärr), так как на глазах всего цивилизованного мира результат депутации был бы иной», писал финляндец). Адресом имелось в виду вызвать возможно больший шум в печати и обществе Европы и повлиять на либеральные круги России... Несостоявшееся путешествие в Ниццу, конечно, способствовало уменьшению всяких толков о «великой депутации».

Вся финляндская администрация поголовно и дружно молчала. Молчала и печать. Только тогда, когда главные силы депутации были уже на пути к Петербургу, к генерал-губернатору явилось пять человек ее представителей, с просьбой посодействовать успеху предприятия. От них он официально узнал об общем замысле. На обращенную же к нему просьбу, Николай Иванович, всегда бывший во всеоружии закона, указал на неисполнение депутатами постановления Великого Княжества Финляндского от 13 июня 1826 г., которое предписывало в подобных случаях просить предварительно разрешения губернаторов и начальника края.

Хотя заговорщики действовали весьма осторожно и прикрыли все тайной, хотя им содействовали администрация и печать, тем не менее начальник края не только получил сведения о том, что творилось в стране, но имеется основание предположить, что он успел обо всем поставить в известность и Петербург. Николаю Ивановичу, как это видно из его дневника, было известно также, что Гельсингфорсские дамы приняли деятельное участие в подпольной работе крамольников, что богатые лица шведоманского лагеря снабдили деятелей смуты значительными денежными средствами и пр. Он успел даже узнать, какими способами побуждалась часть населения к подписанию адреса. Он понял, что всей «преступной демонстрацией» имелось в виду добиться «изменения современного курса управления Финляндией». Мало того, генерал-губернатор очень прозорливо сразу определил существование в крае «особой тайной администрации», которая орудовала всем делом и сеяла по краю небылицы. «Договорились до такой небылицы, — читаем в его записках, — что русское правительство будто бы нарочно старается вызвать в Финляндии волнение для того, чтобы иметь предлог к принятию более решительных по отношению к Великому Княжеству стеснительных мер».

Военный министр, генерал-адъютант А. Н. Куропаткин, также был осведомлен о главнейших шагах оппозиции, ранее прибытия в Петербург финляндских уполномоченных.

«Великая депутация» в 500 чел. в Петербурге успеха не имела. «По всеподданнейшем докладе и. д. министра статс-секретаря о прибытии депутации. Его Величеству благоугодно было всемилостивейше повелеть генерал-лейтенанту Прокопе следующее: «Передайте этой депутации из пятисот человек, что Я, конечно, не приму их, хотя и не гневаюсь на них. Пусть каждый из них отправится домой, а потом они могут подать прошения своим губернаторам для представления их генерал-губернатору, который затем препроводит их к вам, для доклада Мне, если они заслуживают внимания». Узнав об этом высокомилостивом решении, один из депутатов, Евгений Вольф, ответил министру статс-секретарю речью, в которой от имени всех прибывших «требовал», чтобы генерал-лейтенант Прокопе тем не менее, постарался прочесть адрес лично Его Величеству.

«Великая депутация» вернулась в Гельсингфорс, где ее демонстративно чествовали обедами, речами и иными выражениями сочувствия и одобрения.

Легко понять, что такой последовательный и деятельный начальник края, как Н. И. Бобриков, не мог оставить дела об адресе без тщательного расследования. Н. И. Бобриков обратил внимание сената на то, что подобный сбор депутатов указывает на наличность подговора и на существование неведомой организации, нахождение которой не может быть терпимо в благоустроенной стране. «Установленными представителями населения, — говорил Н. И. Бобриков, — могут быть по законам края: земские чины, собрания коммунальных чинов в городах и приходах, а потому сборища, подписавшие адрес по призыву анонимов, не могут считаться легальными представителями края». Затем, чтобы успокоить умы, генерал-губернатор предложил сенату принять меры к разъяснению населению истинного смысла манифеста.

Не смотря на все это, в описанном движении, ни сенат, ни его прокурор, вопреки ясному смыслу постановления 1826 г., ничего противозаконного не усмотрели и потому, с своей стороны, отказали начальнику края в каком-либо содействии к раскрытию истины. Сенат отказался также принять какие-либо меры к