Святой папочка - Патриция Локвуд

я запрусь в персональном монастыре, первая и единственная послушница ордена собственного одиночества, и глубокими ночами буду отправлять свои стихи незнакомцу. Четыре тесные стены и соборное пространство между ними, с каждым мгновением все ближе к самой себе.

Я возвращаюсь к священнику, который привез меня туда по бездорожью в будний день. Он отвечал за процесс подготовки учеников к будущем профессиям. Поговаривали, у него хранился кусочек Единственного Истинного Креста. Он позвякивает связкой ключей в кармане, среди которых особенно грозно звучит ключ от собора, и моргает своими черными глазами, похожими на черную гальку – она тоже числилась в моей коллекции. Через два года его запрут в камере куда меньше и унылее, чем эти кельи. Я говорю ему, что готова ехать домой.

20. Время острова

Я пообещала себе, что когда все это закончится и у меня останется немного денег, я отвезу маму в Ки-Уэст.

– Как ты думаешь, папа хотел бы поехать с нами? – спросила я ее, но она сомневалась. Во время отпусков он по большей части не выходит из номера, да и к Флориде питает весьма двоякие чувства. С одной стороны, это естественная среда обитания разных кораблей, вместилище соленого воздуха и гигантских креветок. А с другой – это писька нашей страны, в которой угнездились гомосексуальные мыши из Диснея.

– Ки-Уэст для него – худшее место на земле, – сказала мне мама. – Он думает, что там законно устраивать парады голышом.

Не знаю точно, когда именно мы загорелись этой идеей – возможно, как-то ночью, в самый разгар типичной среднезападной зимы, когда мы сидели дома и снаружи бушевала вьюга, а внутри казалось, будто время застыло и стрелки приклеились к циферблату. Ветер, прилетавший к нам из Канзаса, казался разгневанным из-за того, что у него больше не было моря, по которому можно было бы носиться, взбивать его, создавать волны. Должно быть, именно он заронил нам в головы мысль о том, чтобы отправиться в Ки-Уэст. В моей памяти он был бледно-золотым, в очертании голубых чернил, а в центре лежал битком набитый сундук с сокровищами – прямо картинка с детской пиратской карты, которую я, сама того не зная, всегда носила при себе. Мы обсуждали эту поездку целый год, но и сами до конца не верили в то, что она состоится. А потом я продала свою книгу, купила три билета и сообщила маме, что она будет сидеть у окошка.

– Ох! – она сцепила руки над путеводителем, который мы вместе просматривали, глянцевым, пестрящим фотографиями маяков и мужчин в коротких шортах.

– Единственный раз, когда я видела тропики, был во время республиканского круиза!

Бог мой, республиканский круиз! Я и забыла о нем. Вскоре после того, как я сбежала с Джейсоном, отец решил, что мама заслужила небольшой отпуск на нео-консервативном океанском лайнере. Во время этого плавания на лайнере должна была выступать некая женщина, которая когда-то написала целую книгу в защиту интернирования японцев во время Второй мировой войны. Едой, как мы полагали, была плоть бедняков – приготовленная на гриле, желаемой степени прожарки. Незадолго до отъезда мама вдруг побледнела как полотно, и упала на кровать, хватая ртом воздух.

Не то чтобы она казалась физически несокрушимой. Мама часто напоминала нам, что ее может убить даже укус яблока, потому что это для других людей яблоки – здоровая закуски, для нее же они – смертельный яд. Но тем не менее, она становилась несгибаемой, когда заправлялась кофеином и рвалась по жизни вперед, подгоняемая желанием побыть мамой для всего мира сразу, и даже ограниченные возможности собственного тела не могли ей помешать в такой ситуации. Я была поражена, когда увидела, как она лежит без сил, борется за каждый глоток воздуха, словно оказавшись на вершине горы, а недоумевающие врачи проводят десятки самых разных анализов. В итоге оказалось, что это был гистоплазмоз, также известный как болезнь Дарлинга, которая вызывается грибком, живущем в помете птиц и летучих мышей. Поражала она в основном легкие. Мама заразилась во время уборки сараев и чердаков на старой семейной ферме, когда со своей обычной ужасающей щепетильностью выполняла эту работу.

– Вы только себе представьте, – сказала она, узнав о своем диагнозе, – все то время, пока я убиралась, я дышала токсичными спорами!

Когда я навещала ее в больнице, я все время бросала взгляд на потолок – убедиться, что в штукатурке нет трещин. Мне трудно представить себе мир без Карен. Что бы тогда было с теми из нас, кто все время забывает вести себя осторожно? Как бы мы жили без ее проницательности и бдительности, куда бы делось то бескрайнее удовольствие, в которое ее приводили цветные шелка и хлопок бытия? Что бы мы делали без ее умения выбрать самый лучший персик, из которого потом непременно выросло бы дерево? Без ее орлиного зрения и копны рыжих волос? Неужели они просто вернутся в дикую природу и смешаются с кристально-чистым пейзажем и ветром, жаждущим запустить в них свои воздушные руки? Нет, на самом деле обо всем этом думать не стоило. Поэтому мы говорили на другие темы. Отец сидел возле ее кровати, положив руки на бедра, и обеспокоенно спрашивал:

– Я надеюсь, ты уже достаточно здорова для Круиза?

– Обо мне не волнуйся, Грэг, – прохрипела она, с трудом приподнимаясь над постелью в своем белом чепчике. Это отсутствие дерзости всерьез нас встревожило. Когда моя мать не в состоянии собраться с силами, чтобы возразить кому-то или выкрикнуть медицинскую аббревиатуру, значит дело серьезное. Однако, мало-помалу ее прежнее «я» снова зашевелилось, забурлило, и вскоре она уже перебивала все, что мы ей говорили радостным и жизнеутверждающим «НЕТ». Она выздоровела буквально в самый последний момент и, хоть ее легкие так и не смогли раскрыться как прежде, и у нее с тех пор всегда была легкая одышка, она поплыла с отцом в круиз по республиканским морям.

Позже, вспоминая об этом, она размышляла:

– Мне так повезло, что в моей жизни была действительно редкая и смертельная болезнь, плюс я получила возможность сочинять каламбуры на эту тему: я же заразилась от дерьма летучих мышей!

– Может, однажды ты заболеешь настолько редкой болезнью, что ее назовут в твою честь, – сказала ей я.

– Это было бы здорово, – ответила она, мечтательно оглядывая горизонт.

* * *

В ночь накануне ее дня рождения мы пакуем чемоданы, мчимся в Канзас-Сити и ночуем на верхнем этаже приходского дома – вынужденная необходимость, ведь нам нужно проснуться ни свет ни заря, чтобы