Тайна аптекаря и его кота - Виталий Каплан

И пока мы шли к воротам, он положил мне на плечо руку, чего доселе никогда не делал.

А там, едва въехавшая в ворота, стояла крестьянская телега, две низкорослые, мохнатые лошадки — к бою не годятся, а для тягла и пахоты в самый раз — рылись мордами в снегу, выискивая, должно быть, сухие стебли чернокрыльника.

На телеге, накрытое коричневой рогожей, лежало что-то. И уже подходя вплотную к борту, я догадался, что там, под рогожей, человеческое тело.

— Кто? — я резко дёрнул плечом, стряхивая руку брата Миаругиля. Тот не обидился, а, потупив глаза, прошептал:

— Ох, Гилар… Беда-то какая… Слишком мало было братьев, а тех — семь десятков. Он зарубил девятерых…

— Кто? — вновь спросил… нет, не спросил — закричал я. Понимание холодными пальцами уже щупало изнутри мои потроха. Уцепившись за край рогожи, я со всей силы дёрнул и сам качнулся так, что непременно упал бы, не подхвати меня брат Киамуси.

Рогожа сползла, а под ней… Брат Аланар лежал на спине, в его густой, с проседью, бороде запеклась кровь, лоб наискось перечёркивала рана, более похожая на трещину в глине, а глаза… Глаз не было. Чёрные клочья мяса были вместо глаз.

— Молись Творцу Милостливому, послушник Гилар, — уныло вздохнул брат Миаругиль. — Больно тебе, что уж тут сказать. Но ничего не делается без соизволения Высшей Воли.

— Почему? — завизжал я и бросился к телу. Схватил холодную, деревянной твёрдости руку, прижался к ней щекой. Все умные слова доброго брата Миаругиля отскакивали от меня как учебные стрелы от каменной стены угольного сарая.

Никто не мог мне ответить, почему, но меньше всего я нуждался в ответе. Что-то рухнуло во мне, оборвалось и полетело в бесконечную серую пропасть. Кажется, я в кровь разбил кулаки о борта телеги. Кажется, я валялся в растоптанном десятками ног снегу и царапал окровавленными пальцами замёрзшую землю — столь же твёрдую, как и теперешнее лицо брата Аланара.

Это было не как с матушкой и батюшкой — иначе. Там горе обвалилось на меня огромной песчаной горой и давило, вминало в землю, здесь же оно стало голодным волком, рвущим из меня куски мяса. И не только бурая тоска заставляла меня сражаться с ни в чём не повинной землёй. Ещё и обида. Бесполезная, бессмысленная, но оттого ещё более острая обида. Не знаю даже, на кого. Не думалось ни о Творце Милостливом, ни о Его Высшей Воле, ни о Пути Спасения. Вообще ни о чём не думалось, кроме раздирающей мысли: почему опять? Почему те, кого я люблю, должны умирать? Может, это я виноват, я притягиваю их гибель? Но отчего я такой? Я не просил делать меня таким!

Кажется, брат Киамуси схватил меня, визжащего и царапающегося, куда-то потащил — в тепло, от которого горе не только не таяло, но лишь сильнее набухало. Кажется, брат Миаругиль, или брат Аригалайси, разжимая мне оловянной ложкой зубы, поил отваром какой-то дряни, от которой я визжать перестал и даже заснул. Без всяких снов, точно провалившись в прорубь.

Проснулся я с радостной мыслью: ничего не было, ни телеги, ни рогожи, ни дыр вместо глаз. Это только приснилось, это ничего, так бывает. Но мысль эта, как слабый огонёк свечи, угасла на ветру… хотя какой ветер в келье? Окно закрыто наглухо, законопачено. Я вдруг резко, рывком понял, что всё это — самая настоящая правда. Всё было. И уже ничего, никак не изменить, не отменить. Ни земля, ни воздух, ни Доброе Братство, ни Творец Изначальный со всеми ангельскими силами не могут оживить брата Аланара.

А ведь, когда он отправлялся в ту поездку, никаких дурных предчувствий у меня не было. Я знал, что от братьев из Тмаа-Урлагайи поступило донесение о новом осином гнезде. На сей раз не простые бесолюбы, а какой-то новый их извод. Они не похищают младенцев, не кормят их истекающей жизнью демонов. Они вообще никого не убивают — вернее, не убивают тела. Тела тех, кто им попался, ходят, дышат, едят, испражняются и совокупляются. Более того — они чинят заборы, ведут купеческие записи в амбарных книгах, произносят речи в Городском Собрании и даже (был такой случай) проповедуют в храме. Но душ в телах более нет, куда-то вытекли души. А телам никого не жалко, тела никого не боятся, ни о чём не мечтают и, конечно же, никого не любят. Как это происходит? Какой-то новый вид чародейства? Новые уловки демонов? Брат Аланар не должен был заниматься тонким нюхачеством. Ибо внедриться в их гнездо невозможно. Ему поставили простую и ясную задачу. Известно было от урлагайских братьев место, известно было время. И даже число было примерно известно. Налететь, перебить, захватив нескольких языков. Языков доставить в северное укрывище, где ими займутся мастера-допросчики.

Утром на другой день брат Миаругиль, поселившийся в нашей с братом Аланаром келье, рассказал, что из всего отряда выжило только трое. Душегонов — так назвали этих извергов — оказалось не десять и не пятнадцать. Их оказалось семьдесят, и собрались они двумя часами раньше названного срока, сумев поэтому обнаружить нашу засаду. Видно, скорбно заметил брат Миаругиль, душегоны подозревали о том, что Надзор ими рано или поздно займётся, и потому через своих людей подкинули наивным урлагайским братьям ложные сведения. Теперь извести негодяев будет куда сложнее — они попрятались в крысиные норы, выяснив, что мы и впрямь охотимся, а также вырезав лучший наш отряд скорого спасения.

Но всё это было уже неважно. Я лежал, отвернувшись к ноздреватой каменной стене, и не помышлял о мести. Что мне душегоны? Когда-нибудь их выловят и спалят, но разве этим вернуть брата Аланара? Разве услышу я снова глухой и чуть хрипловатый его голос, разве назовёт меня кто-нибудь малышом (на что я немножко обижусь), разве коснётся его огромная, сминающая гвозди ладонь моих отросших волос? Разве кому-нибудь я теперь нужен? Да, вокруг полно добрых братьев, и они впрямь добрые. Они кормят меня и лечат, обучают разным знаниям и умениям, наставляют на верный путь. Они, не колеблясь ни на миг, защитят меня от кого угодно… И всё же… Будь на моём месте другой, ничего бы для них не изменилось. Никто из них не разбудит меня, когда я снова начну плакать во сне, и не станет, взяв на руки, баюкать как младенца, пока я не забудусь безмятежным сном. Для них я только послушник Гилар, а таких послушников в Надзоре не один и не два… Я лежал, и стена передо мной расступалась, открывала проход в серый мир, где никто меня не любит. Я не хотел туда идти, но разве кого-то это волновало? Камень за моей спиной смыкался, и ничего не оставалось делать, как шагать между двух стен — чёрной и белой, и я не мог понять, какая хуже. Оттого слёзы покатились по щекам, выжигая кровавые дорожки, я дёрнулся, и…

И оказался в тёмной камере, обнимающий холщёвую обивку тюфяка. У левой щеки моей урчал кот, а виски мои осторожно, кончиками пальцев, массировал господин Алаглани.

Я поглядел на свои пальцы — и в первый миг они показались мне окровавленными, словно я пытался разодрать каменный пол темницы. Но потом понял, что это всего лишь так упал скудный свет из окошка.

— Всё, Гилар, всё, — бормотал господин Алаглани, не убирая, однако, пальцев от моих висков. — Я отправил ему твою боль, и сейчас получу силу. Вечером уже сможем уйти.

— Значит, не сразу он платит? — мне стало интересно. — Будь я и в самом деле купецким сыном, сказал бы — утром гвозди, вечером гроши.

— Да, обмен происходит последовательно, — кивнул господин, окончив, наконец, массировать. — По-разному бывает — когда через час, когда полдня ждать приходится. Но обычно пара-тройка часов. Главное, он всегда расплачивался честно.

— Тогда я посплю, — решил я. — А вы разбудите меня, как пора будет.

И, к огромной моей радости, не приснилось мне ничего.

Лист 37

Мы дождались, когда солнце поднимется повыше и сгинет плотный, сырой туман, в котором видишь только пальцы вытянутой руки, не больше. Идти в таком тумане, конечно, не стоило. Зачем повторять ёлкин корень?

А вот когда солнечные лучи разорвали, развеяли пелену, когда заблистали на росе бесчисленными алмазами и изумрудами, когда загремел, затрещал, запиликал птичий хор — тогда мы и вышли из леса на луг, за которым ещё со вчерашнего вечера приметили какую-то дорогу.

Понятно, что под ночь никуда не сунулись, а устроили стоянку в лесу. Костёр зажечь труда не составило, остатков силы вполне хватило господину, чтобы щелчком пальцем породить в груде собранного хвороста огонёк. Со жратвой было похуже. Господин Алаглани в подробностях изъяснил мне, что чародейством пищу не добыть. Нет, можно взять её откуда-то и перенести хоть себе в рот. Но только для этого следует очень точно знать, откуда берёшь. С точностью не то что до пяти — до мизинца, добавил он. И расход силы для этого потребовался бы не меньший, чем тот, благодаря коему вместо каменной приглядской темницы оказались мы на этом лугу. И потому обошлись молодыми побегами рыжедольника, вполне питательными, хотя и не сказать чтобы шибко вкусными. Правда, кот от рыжедольника отказался, из ручейка лесного мы его напоили, но вот насчёт еды ничего сообразить не смогли, и пришлось ему поголодать. Очень был недоволен, орал ночью громким и наглым мявом. Нет чтобы поохотиться на полёвок и лягушек — ждал, что накормят слуги. Мы, то бишь, с господином.