Ветер над яром (сборник) - Павел Амнуэль

Гюнтер часто думал о своем деле, хранящемся где-то в неизвестном для него архиве. Представлял, как растворяются в воздухе листы этого дела, как разжижаются кристаллы в кюветах, несомненно изъятых из его “бьюика” военной контрразведкой. Но он не был уверен, что его желание исполняется, потому что было в его практике, если ее так можно назвать, желание, которое так и не исполнилось. Почти пятнадцать лет назад, когда ему только начали приносить газеты, он прочел некролог о кончине короля европейской печати Френсиса Кьюсака. Гюнтер вспомнил печальную историю любви Огюста Кьюсака и его юной подруги. Захотелось, чтобы их судьбы, когда-то разведенные его руками, соединились. Он тогда только понял, каким сокровищем обладает, и был абсолютно уверен в своем всемогуществе. Но через полгода он прочитал в газетах, что молодая чета Кьюсаков, Огюст и Мария, безвозмездно передает свою газетную империю в ведение ООН. Случай был беспрецедентным, хотя и объяснимым — за полгода до него великие державы подписали Пакт о разоружении. Гюнтер долго рассматривал улыбающиеся лица Огюста и Марии на газетной фотографии, видел, что эта пара счастлива, но тихая горечь о забытой Огюстом девочке долго еще не покидала его. С тех пор вера в свое всемогущество сильно поколебалась, хотя последующие желания Гюнтера больше не давали повода усомниться.

Гюнтер прекрасно понимал, что не имеет права единолично владеть реализатором. Раньше он безразлично относился ко всем политическим партиям, с улыбкой уклонялся от уличных сборщиков подписей под воззваниями. Но двадцатилетнее сидение в инвалидном кресле (два года без памяти — не в счет), политические события, происшедшие в мире, главное из которых — начало Разоружения — сильно изменили его мировоззрение. Он мог бы сделать так, что в одно мгновение воцарится мир на всей Земле. Но не станет ли он тогда богом, лепящим людей по своему разумению и понятию? А может, людям просто необходимо как раз пройти через горнило страха и неуверенности, чтобы самим, без помощи бога или дьявола, своими руками и разумом приблизить Рассвет?

Каждую среду Гюнтер приезжал к этому месту. Каждый раз он задавал себе одни и те же вопросы. Каждый раз искал на них ответы. Искал. И не находил.

Юрий Иваниченко

СТРЕЛОЧНИКИ

1

…Такой мощный, стремительный, тяжелый, что нечего и думать остановить, задержать. Даже во сне было ясно, что ни в коем случае нельзя остановиться — сам погибнешь, и еще произойдет нечто страшное со всеми… Можно было только вмешаться чуть-чуть, подтолкнуть незаметно и несколько мгновений посмотреть вослед.

А еще была по законам сна некая парадная форма, которую следовало надеть лишь однажды, и тайная ручная стрелка, которой тоже можно воспользоваться только однажды.

И был там Даня вовсе не один, наоборот: насколько мог охватить взор, простиралось поле, а на нем — маневровые пути неведомого огромного вокзала. Впрочем, вокзала не было видно, и никто не знал, позади он или впереди. И все то множество людей, которое можно было различить на поле, обладало стрелками — у каждого по одной, и срабатывали они только один раз. И путь очередного поезда определялся тем, кто подошел к своей стрелке и у кого она сработала. Никто не знал, как и когда — но поезда летели. У соседней стрелки стоял Алекс, и Даня знал, что все получится, если только они будут вместе…

— Алекс! — позвал Даня во сне и тут же осознал, что уже не спит.

Чуткий Алекс тоже поднялся, провел ладонью по небритой щеке и проговорил нечто по поводу ай-оупнера. Даня спросонок понял, что оупнер — это некая открывалка, а за ней, следовательно, предвидится бутылка и стакан пузырящейся влаги… И Даня поделился мечтою о том, что ближний сосед, профессор Чернин, наверняка еще дома, и в его холодильнике обязательно затаен “Боржоми”, а собственно оупнер можно найти на кухне…

Прошел всего час, и молодые светила советской и американской астрофизики отправились в Башню, и дорога не показалась им излишне крутой.

В Башне удалось благополучно просочиться мимо кабинета, где совещались профессор Чернин — начальник Дани и профессор Стьюарт — начальник Алекса. Удалось без потерь прорваться и через машинный зал, где во множестве обитали вечно всем недовольные строгие дамы-операторши. Но в “конуре” зала Башни, где помещались пульты управления наземным и орбитальным антенным хозяйством, экраны космической связи, дежурило и, следовательно, подкарауливало их наказанье божье: наглое, языкастое, хитрое и прехорошенькое существо по имени Татка Чертопляс.

В том, что касается Татки, коренные советско-американские противоречия проявлялись с невиданной силой: Даня уже больше года считал, что существование ассистентки Чертопляс начисто перечеркивает все нормы взаимоотношений в научных коллективах, но делает жизнь прекрасной: Алекс Сойер вторую неделю, с самого приезда в Симеизский центр, считал мисс Чертопляс явлением в советских научных коллективах естественным и очень завидовал коллеге Даниилу. Как бы там ни было, а факт, что Татка обоих насквозь видела, вила из них веревки, ходила по их академическим головам и, похоже, ни в грош не ставила ни в чем, кроме их узкой специализации. На то, что оба — признанные светочи науки, ей было откровенно наплевать.

Когда “светочи” вплыли в “конуру”, Татка, свернувшись калачиком в кресле, просматривала распечатки данных телеметрии, машинный отчет о предыдущих творческих подвигах коллег Кружкина и Сойера, участвующих в большом советско-американском эксперименте на первом крупном орбитальном гравископе. И так же, как доктор Даня и доктор Алекс, поняла, что вчера им удалось-таки нащупать долгожданный всплеск в точке неба под углом к плоскости эклиптики, где предполагалась, но доселе не была найдена дивная и опасная планета Немезида. Поняла, восхитилась, усадила, угостила кофе и, пока растроганные “ребята” пили именно то, что нужно для полного счастья, произнесла долгую тираду аморально-неэтического свойства. А еще пока Кружкин просто блаженствовал, а Сойер старался запомнить некоторые слова, чтобы потом спросить их значение, Татка переключила освещение и запустила на прогрев аппаратуру.

Сначала, как положено, прошли сигналы о готовности цепей, затем заструились по экранам длиннющие колонки цифр, описывающих состояние, режим и ориентировку гравиантенн на геостационарной орбите, и, наконец, на центральном экране высветилось изображение Главной платформы, неуклюжего прямоугольного сооружения, уставленного в шахматном порядке приземистыми бочонками гравидатчиков.