Узревший Слово - Николай Романецкий

Свет аж зубами скрипнул. И в самом деле, где это видано, чтобы богиня с целью взять под опеку человека пробиралась к нему в дом таким странным и неуклюжим способом?.. Правда, пути божьи неисповедимы, но все в природе стремится к простоте, и вряд ли боги ведут себя иначе! И для Додолы проще всего было не объявлять о своем существовании немалому количеству людей, а попросту взять судьбу чародея Смороды в свои невидимые руки и крутить им, словно пастух кнутом. И даже не требовалось для этого представляться кнуту в качестве пастуха…

М-мда-а! Где были его глаза, его ум и его логика! Негоже кандидату в новые Кудесники с такой легкостью покупаться на нелепые бабьи россказни!

Впрочем, тут он не прав, нелепыми Верины россказни назвать нельзя. Если принять во внимание, что россказни эти рассчитаны на глубоко религиозного человека, то они очень даже лепы и умны. Другое дело, что богиня должна бы знать внутренний мир человека, с которым намерена связаться. Если она богиня!.. А если не богиня, то кто? Ведь чудеса ей подвластны, и немалые чудеса. Даже те, которые не с руки ни самому Свету, ни даже Кудеснику…

Свет принялся вспоминать, что ему известно об этой Вере от других людей. Известно было немного, и это немногое ясно говорило, что никаких чудес она не совершала. Все чудеса начались после того, как она попала в дом чародея Смороды. Именно здесь у нее начала пропадать и появляться аура, именно тут она начала оказывать влияние на людей. Более того, если взглянуть на ее поведение в доме с точки зрения логики, то получается, что она делала все от нее зависящее, лишь бы подольше поддерживать интерес к себе со стороны хозяина дома. А если сделать очередной логический вывод, то получается, что чародей Сморода и является главной целью этой девицы. Впрочем, постойте… Кажется, Репня Бондарь утверждал, что она — женщина…

Свет помотал головой: верить Бондарю в этой ситуации — все равно что слушать упившегося медовухой. Бондарь ведь на эту девицу явно глаз положил, а когда Бондарь на кого-либо глаз кладет, его душу осеняет одна-единственная забота — заглянуть в додолин кладезь приглянувшейся ему бабы. Так что верить мы Репне не будем. А будем верить имеющимся у нас фактам. А по имеющимся у нас фактам получается, что Вера-Додола проявляла свою колдовскую силу, лишь находясь в непосредственной близости от чародея Смороды. И если поразмыслить дальше, то получается, что оная Вера-Додола очень смахивает на явление, известное в теоретической магии под названием «колдун-наездник». Кажется, еще в середине семьдесят второго века тогдашний Кудесник… Бронислав, что ли?.. вывел теоретическое обоснование возможности существования такого типа Талантов. Во всяком случае, в отличие от Таланта матери Ясны, такие Таланты основам теоретической магии не противоречат.

Свет достал с полки справочник по истории развития волшебства, полистал страницы.

Где тут у нас семьдесят второй век?.. Так, Кудесника, оказывается, звали вовсе не Бронислав, а Вышеслав… Бронислав был чуть ранее… Ага, вот оно!.. «Ментальные характеристики Таланта гипотетического колдуна-наездника, не позволяя ему творить заклинания собственноручно, обеспечивают усиление и преобразование заклинаний, творимых Талантом, на котором паразитирует колдун-наездник. На практике посейчас не встречались…» Свет хмыкнул. И посейчас — тоже. Но мать Ясна, кстати, вообще не должна была существовать. И тем не менее существовала…

Так-так, сама по себе затея была бы весьма неглупой. Оседлать кандидата в новые Кудесники и втихаря работать на свои собственные цели. Да, тут любая сказка оправдана, даже сказка про богиню. Посмотрим-ка дальше. Ага, теоретически подобный тип Таланта ничем не отличается от прочих типов и представляет собой использование преобразованной энергии либидо. Вот и отлично! Значит, способы борьбы с такими колдунами существуют и не должны отличаться от существующих методов.

Свет поставил справочник назад, на полку, и еще некоторое время поразмышлял. А потом обнаружил, что его душа вновь готова сопереживать душе Кристы, продирающейся сквозь злоключения в мире без волшебников. И хотя агрессивностью сегодня и не пахло, он вновь взялся за перо: привычки в жизни для того и существуют, чтобы их без особой необходимости не нарушать.

И во середу утром Репня пребывал как во сне. Токмо если раньше это был сон грусти и тоски, то ныне — сон ревности.

Репня не находил себе места. Ревность сжигала Репню. Перед ним снова и снова оживала эта картина: Вера во взрачном облегающем платье плывет по набережной Волхова, а рядом с ней вышагивает этот долговязый кастрат. И она опирается на его десницу, смеющаяся, веселая, радующаяся. Как невеста опосля венчания… А вот они оба в голубом — на площади перед Святилищем. И вновь она опирается на десницу этого… Сучка синеглазая!

Упиваясь сном ревности, Репня поставил на газ чайник, открыл банку подаренного последней любовницей летошнего варенья, нарезал белого хлеба, взялся за сыр. И тут звякнул колокольчик у входной двери.

Репня замер: ему показалось, будто перед закрытой дверью стоит она, равнодушно посматривает по сторонам, дергает ручку звонка, удивляется, что никто не открывает долгожданной гостье.

Колокольчик звякал и звякал, а Репня сидел ни жив ни мертв. Наконец до него дошло, что он ведет себя по-детски, глупо и недостойно врача-щупача. Там, за этой дверью, мог быть кто угодно — от Вадима Конопли до старой стервы, хозяйки дома.

Репня шумно вздохнул, положил на стол нож и подошел к двери.

— Кто там?

— Я.

Репня похолодел: это и в самом деле был ее голос.

— Откройте, Репня! Нам нужно поговорить.

По-прежнему все было, как во сне. Как во сне Репня отпер замок и распахнул дверь, как во сне посторонился, пропуская гостью в комнату.

Она была в том же самом платье, что было на ней позавчера. Сняла шляпку, повесила ее на вешалку.

— Может, чаю? — Репня вдруг страшно засуетился, подскочил к газовой плите. — Ой, да он же еще не вскипел… Но это быстро. Присаживайтесь к столу.

К столу она подошла. Но не присела. И на хлеб с сыром не посмотрела.

— Я пришла сказать вам, чтобы вы перестали себя мучить. Между нами ничего не может быть. Ни-че-го! — Она произнесла последнее слово по слогам, словно тремя ударами разрубила связывавший их узел. — Забудьте меня.

— Забыть вас, — пролепетал Репня. — Но… — Он задохнулся.

Она смотрела на него спокойно и равнодушно. Словно на ненужную вещь… И не собиралась не то что задыхаться, а даже вздыхать.

— Я… не… могу, — произнес наконец Репня. — Это… выше… моих… сил.