Лица - Джоанна Кингслей

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — обратилась к Жени по-английски молодая блондинка, выходя из двери.

— Доктор Езар у себя?

Женщина кивнула:

— Вы американка. Учитесь здесь или просто приехали?

— Приехала.

— Обучаетесь в медицинском?

— Да. В Гарварде, — Жени нахмурилась, опасаясь, как бы та не подумала, что она хвастается.

— Проходите. Я уверена, доктор Езар примет вас с радостью, если только не работает. — Она провела Жени в маленькую приемную. — Подождите здесь. Я посмотрю.

Она разглядывала акварель Скопуса, когда из кабинета в приемную вылетел маленький человечек. Он выглядел одновременно и стариком, и юношей: лицо морщинистое, голова лысая, но глаза сверкали и губы складывались в такую гримасу, как будто он постоянно пытался сдержать смех.

— Соломон Езар, — человечек протянул руку.

Жени пожала ее. Вот он — великий человек. И совсем живой.

— Большая честь встретиться с вами, — пробормотала она.

— Будете судить об этом, когда немного поболтаем, — игриво ответил он. В его английском явно чувствовался британский акцент. — Заходите в кабинет. Выпьем кофе.

Доктор Езар провел ее в кабинет, не больше гардеробной в спальне джорджтаунского дома Жени. Беспорядок, книги в кожаных переплетах до потолка напомнили ей о кабинете доктора Ортона. На одной из полок красовался подогреватель, а на нем поднос с ароматным кофе.

— Турецкий, — объявил врач, разливая почти черную жидкость по крошечным чашечкам. Одну он подал Жени и, устроившись за столом, показал ей на единственный в кабинете стул, а сам при этом сдвинул в сторону ворох бумаг. Подув на кофе, он сделал несколько быстрых коротких глотков и поставил чашку перед собой.

— Так чем могу вам помочь? Кто вы такая?

— Меня зовут Жени — Евгения Сареева.

— Ах, русская. Красивое имя. Имя императрицы и очень вам подходит. Вы здесь живете?

— Нет. Здесь живет моя мать, а я приехала ее навестить.

— Прекрасно. Постойте-ка, моя секретарша сказала, что вы из Гарварда. Вы, наверное, необычайно одаренная.

Она покачала головой, смущаясь от того, что он тратит на нее свое драгоценное время. А про себя отметила, что молодая женщина была его секретарем, а не сестрой.

— Вот вы в Израиле, сразу же после окончания последней войны, в Еврейском университете и, видимо, думаете здесь остаться. Стать врачом и жить подле матери.

— Нет!

Доктор Езар внимательно пригляделся к Жени. Лицо его на мгновение посерьезнело и сделалось необычайно старым — высохшим, как древняя рукопись. Потом вновь оживилось, врач улыбнулся.

— Совершенно правильно. Здесь нигде вы не получите такой хорошей и престижной подготовки, как в Гарварде.

— Но я не поэтому…

— Не поэтому? Так-так. Что ж, в моем возрасте свойственно ошибаться. Так вы — туристка и пришли осмотреть университет?

Он улыбался ей, и у Жени появилось чувство, что он ее понимал.

— Не совсем, — Жени ощущала, что он читает ее мысли, те, что она сама скрывала от себя. С ней бывало так и раньше с людьми, кого она считала великими. Но в этом тщедушном старичке, герое медицины было нечто большее. И Жени с изумлением услышала собственные слова:

— Я бы и хотела жить подле матери, но боюсь.

Нисколько не удивляясь, он кивнул, как будто она сделала замечание о погоде.

— Это славная страна для врачей. Приходится много лечить — и души, и тела. Страна, где раны вновь открываются под шрамами или гноятся, пока не становятся опасными. Еще кофе? Нет? Самая решительная страна и самая бесшабашная в мире. Здесь нет ничего невозможного, но требуется постоянное переливание надежды.

Я родился давным-давно в Польше. Учился в Англии. Подружился с Хаимом Вейсманном. Был рядом, когда в 1917 подписывали Балфурскую декларацию, и здесь, в Израиле, когда создавалось государство и он стал нашим первым президентом.

Я прожил очень много. И в любой другой стране был бы уже на пенсии. Но в Израиле пенсии быть не может. Здесь постоянно требуется лечение.

Жени напряженно слушала. Слова доктора Езара, казалось, имели для нее особое значение. «Гноящейся раной» был Миках, чья страсть противостояла любви. Надежда — врачевание. Он советовал излечить разрыв с матерью, остаться в Израиле и найти здесь умиротворение.

Но она им не принадлежала.

— Мой отец — не еврей.

— И мой тоже, — улыбнулся доктор Езар. — Как говорите вы, американцы, не может же всем так везти.

Жени улыбнулась в ответ:

— Я пойду, я вас отрываю от дел. Познакомиться с вами была и впрямь большая честь для меня.

— Вы уверены? — его глаза блеснули. — Значит, правда, что я умею обходиться с красивыми женщинами.

Он проводил Жени до двери:

— Заходите еще. Окажите и мне честь.

Они пожали друг другу руки.

— Доктор Езар? — решилась спросить Жени. — А можно лечить других, если не излечилась сама?

— Лучший способ вылечиться, — заверил ее врач.

Она вернулась в больницу. Яков был все еще в операционной. Операция должна была длиться до десяти, а потом его должны были перевести в реанимацию. До утра посещения были запрещены.

— Спасибо, — поблагодарила Жени медсестру. Выйдя из больницы, держа рюкзак, который накануне оставляла в камере хранения госпиталя, она махнула рукой такси.

— Отвезите меня в американский отель.

— В какой?

— Неважно, — Жени откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Цена не имела значения. Ей необходимо побыть в прохладе, где бы ее никто не побеспокоил.

В сияющей, отделанной пластиком комнате она крепко уснула на первой, попавшейся ей с момента приезда в Израиль, удобной кровати. Проспав тринадцать часов, проснулась голодной и отдохнувшей — почувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы: тело окрепло, голова ясная.

Она потянулась и посмотрела на окно, откуда сквозь ставни пробивались солнечные лучи. Хорошее состояние показалось ей даром ниоткуда, и она вспомнила маленького человечка, примостившегося у края стола. Да, оптимизм и трезвость ума подарил ей Соломон Езар.

Жени открыла ставни и плеснула на лицо холодной водой. Двигаясь, она все же ощущала еще в теле усталость. Впервые за несколько месяцев как следует отдохнув, она поняла, насколько сильно вымоталась, оказалась на грани истощения. И решила остаться в этой комнате на несколько дней: навещать Якова и побродить, как туристке, одной по городу. После напряжения последних лет, больше всего ей нужен был отдых.

Вымыв волосы, приняв душ и набросив на себя смятую одежду, решила сегодня же купить себе новую, вместе с тальком и туалетной водой — пора было встряхнуться и всерьез заняться собственной жизнью.

После завтрака она направилась в больницу. Операция продолжалась до полуночи, и Яков до сих пор еще не пришел в себя.

Жени забеспокоилась и попросила о встрече с дежурным хирургом. Совершенно измотанный, он вышел к ней через полчаса. Сомкнул ли он глаза в прошедшую ночь? — подумала Жени.

— Ничего не понимаем, — безнадежно сказал он. — У анестезиологов нет никаких объяснений. Делаем все возможное, чтобы его оживить.

И она осталась в комнате для посетителей. В одиннадцать тридцать ей сообщили, что пульс Якова слабеет и давление опасно понизилось. А в два — хирург сказал, что Яков умер.

— Жаль, он был славным малым, — извинился он.

— Но почему? Почему?

— Не знаем. Во время операции возникли осложнения — мы обнаружили несколько осколков кости, их потребовалось удалить. Но сама операция прошла успешно. Наверное, сердце. Тромб. Мы хотим провести вскрытие.

Жени покачала головой и медленно вышла. Ответов не было нигде. Медицина была сплошной неясностью. Доктор сказал, что операция прошла хорошо, но Яков умер.

Почему, черт возьми? Жени шла все быстрее и быстрее, почти побежала. В соседнее здание, по коридору, к двери со стершейся табличкой.

— Могу я видеть доктора Езара? Только на одну минуту? — спросила она секретаря.

Женщина нахмурилась:

— Сейчас он занят. Он ведь вам не назначал?

— Нет, — Жени вышла из приемной и медленно поплелась еле волоча ноги. Не оставалось больше ничего, как вернуться в гостиницу и спать. А потом она вернется в кибуц и начнет залечивать разрыв с матерью.

Она открыла дверь. Солнечный свет ослепил, мир взорвался перед глазами, и ее отбросило в сторону.

28

Взрыв разметал землю, сдвинул с места кирпичи и камни, поднял их в воздух вместе с осколками стекла, бетона, дерева и железа и обрушил вниз на кричащих и разбегающихся в разные стороны людей.

Через несколько секунд за первым взрывом последовал второй, меньшей силы, а затем наступила тишина. Жени поднялась на ноги и увидела, что фасад противоположного здания, как в замедленной съемке, рушится внутрь. Она почувствовала на щеке что-то теплое, тронула рукой и заметила на ладони кровь.