Николай Гоголь - Труайя Анри

«Шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе, – пишет Гоголь, – говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, – он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре – и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником, и надсмотрщиком. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его».[346]

А уж когда Чичиков, выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас, надевши фрак брусничного цвета с искрой, отправляется с визитом к губернским помещикам, эта его способность к мимикрии, умственная акробатика, достигает настоящего совершенства. Как только он входит в новый дом, он, приспосабливаясь, подобно хамелеону, меняет свою манеру общения с хозяевами. Однако, несмотря на эти метаморфозы, он никогда не теряет из виду цель своих посещений: покупку мертвых душ. Разумеется, предлагая эту мрачную сделку, он меняет всякий раз оттенки и тонкости своего обращения. Да и ответы, которые он получает, тоже весьма разнообразны и показательны. От удивления каждый помещик, сидящий в своей глуши, раскрывает свою психологию, свою медвежью природу. Тем не менее ни один из них не возражает против такой гнусной махинации. В зависимости от своего темперамента они удивляются, выказывают недоверие, смеются, хитрят, просят время на раздумье, заламывают несуразную цену, но ни один из них ни разу не возмутился. Только помещик Манилов усомнился, не будет ли это предприятие, эта негоция «несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России». Но Чичикову не составляет труда его успокоить, поскольку тот испытывает отвращение к любым осложнениям. Словно разум собеседников Чичикова помрачился, а душа заледенела. Крепостническая патриархальная дикость подготовила их к мысли, что в человеке все продается: и тело, и душа. Они не чувствуют мрачной непристойности сделки, которая закабалила бы мужика даже по ту сторону могилы. Общая фантастичность общественного порядка делает их поведение анекдотичным. Их любовь к осязаемым ценностям сего мира мешает им заметить, что они перешли уже грань фантасмагоричного, невероятного. Чичиков их убеждает одного за другим. Они составляют списки умерших крестьян, указывая цену за каждую душу. Смехотворную цену. Но и это – нежданная прибыль, когда речь идет об умерших крестьянах, от которых больше нет никакого проку.

По мере того как растет количество мертвых душ, возрастает и оптимизм Чичикова. Всех этих призраков, владельцем которых он сделался, он якобы переселит по суду в какую-нибудь отдаленную, захолустную губернию, купленную за копейку, в Таврическую или в Херсонскую. Он назовет эту несуществующую деревню хотя бы Чичикова слободка. И он заложит все без труда, он в этом уверен, в Земельный кредит. Тогда, наконец, он станет богат и получит доступ ко всем удовольствиям, которые могут дать деньги. Ведь Гоголь не считает Чичикова просто скупщиком и мошенником. Деньги для него не являются самоцелью. Самое большее – средством жить в свое удовольствие и чувствовать себя в обществе непринужденно.

«В нем, – пишет Гоголь, – не было привязанности собственно к деньгам для денег; им не владели скряжничество и скупость. Нет, не они двигали им: ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всеми достатками; экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды – вот что беспрерывно носилось в голове его. Чтобы наконец потом, со временем, вкусить непременно все это… И все, что ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим».[347]

Позитивист по убеждениям, Чичиков отрицает абсолютную ценность добра и зла. Он готов был все преодолеть, переступить любой порог, если речь пойдет о повышении достатка, а значит, и комфорта. Насколько мало его заботила чистота нравственная, настолько сильно он беспокоился о чистоте внешней, физической. «Он всякие два дня переменял на себе белье, – пишет Гоголь, – а летом во время жаров, даже и всякий день: всякий сколько-нибудь неприятный запах уже оскорблял его. По этой причине он всякий раз, когда Петрушка (его лакей, который имел свой собственный запах, отзывавшийся несколько жилым покоем) приходил раздевать его и скидавать сапоги, клал себе в нос гвоздичку».[348]

Его любимое мыло – особенный сорт французского, «сообщавшего необыкновенную белизну коже и свежесть щекам». Ему бы хотелось носить только тонкие голландские рубашки. Когда он смотрится в зеркало, он тает от нежности, глядя на свое лицо, такое гладкое, правильное, привычное, благообразное. Он пробует сообщить ему множество разных выражений. Побрившись и потрепав себя ласково по подбородку, говорит себе: «Ах ты, мордашка эдакой!» Он сам восхищается и удивляется своему благополучию, поскольку происхождение его темно и скромно. Вся его прошлая жизнь представляет собой чередование раболепства, стремления обворожить вышестоящих, получения пинков под зад, вручения и получения взяток. Его подвиги начались в школе, где он обирал товарищей, продолжились в таможенном управлении, где он брал взятки с контрабандистов, и, несмотря на судебные преследования, правда, без серьезных последствий, достигли наивысшей точки развития при осуществлении соблазнительной идеи покупки мертвых душ. И в этот раз он снова, кажется, разбогател, и пальцем не пошевелив для создания материальных ценностей. Фокусник, переливающий из пустого в порожнее, он только посмеивается втихомолку, видя успех своего предприятия. Более того, перед открытой шкатулкой он производит по комнате прыжки в одной короткой рубашке, пришлепывая себя весьма ловко пяткой ноги. Эти дьявольские кульбиты степенного и приличного господина предшествуют серьезной работе: сам решился он написать и переписать крепости, чтобы не платить ничего подьячим. Долго и с любовью изучает он имена в реестре, а затем начинает мечтать о собственной женитьбе, о детках. Чичиков сильно заботился о своих потомках. Он не может допустить, чтобы «семя его» бесследно пропало. Единственный доступ, единственный прорыв в жизнь загробную ему может обеспечить произведение на свет потомства. Поскольку ничего нет на том свете, то умереть, не произведя на свет детей, – думает он, – равнозначно тому, чтобы согласиться с тем, чтобы прийти к нулевому финалу в конечном итоге. Представлялось ему, – по собственному выражению, – «и молодое поколение, долженствовавшее увековечить фамилию Чичиковых: резвунчик мальчишка и красавица дочка, или даже два мальчугана. Две и даже три девочки, чтобы всем известно, что он действительно жил и существовал, а не то что прошел по земле какой-нибудь тенью или призраком, – чтобы не было стыдно и перед отечеством». Он боится исчезнуть, как пузырь на поверхности воды, не оставив следа. И эта навязчивая идея напоминает мысль того дьявольского старца, героя второй части «Портрета», который требует, чтобы его изобразили очень точно, чтобы не умереть полностью, чтобы даже после исчезновения «быть на этом свете». Чичиков заявляет: «Я всегда хотел иметь жену, исполнить долг человека и гражданина…» А в тот момент, когда одна из его мошеннических проделок может плохо окончиться, он восклицает, думая об этой самой супруге и предполагаемых детках: «Несчастным я не сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру, пользовался я от избытков, брал там, где всякий брал бы… И что скажут потом мои дети? „Вот, скажут, – отец, скотина, не оставил нам никакого состояния!“»[349]

Так Чичиков оправдывает покупку мертвых душ требованиями со стороны душ, еще не рожденных. Он ссылается на требования тех, кто еще не существует, чтобы приобрести тех, кто более не существует. Он сохраняет душевное равновесие, опираясь на небытие, на пустое место, на ложь. Но его достояние, хотя и основанное на небытии и предназначенное для небытия, оказывается совершенно реальным. Это – маленькое тепленькое местечко на краю бездны. Только и всего. Его честолюбивые мечты, это – мечты достопочтенного буржуа. Хороший дом, преданные слуги, нарядная одежда, красивый выезд, уважение соседей, благорасположение вышестоящих лиц… Главное, не следует видеть в нем гениального обманщика, опьяненного своим всемогуществом. Если он и плутует в игре, где на кону стоят жизнь и смерть, то прибыль он получит очень незначительную. Если он и проявляет необыкновенную изобретательность, то это для того, чтобы сколотить весьма заурядный капиталец.