Сердце Проклятого - Ян Валетов

— А что? Есть сомнения?

— Ага, есть… Что-то мало похож этот парень на террориста. Досталось ему за несколько дней по полной программе. Вот, смотри…

Он откинул простыню и поманил контрразведчика рукой.

— Да иди уже сюда, септический, иди.

Шагровский лежал перед ними, как на прозекторском столе — голый и неподвижный. Но грудь его равномерно вздымалась, хоть дыхание было поверхностным, а под синеватыми тонкими веками двигались туда-сюда глазные яблоки. Тело Валентина действительно представляло собой зрелище не для слабонервных, но ни доктор Роман Стеценко, ни серен[55] Шмуэль Коган к этой категории людей не относились.

Знали они друг друга давно, со средины 80-х, когда с легкой руки одного и того же военкома угодили с институтской скамьи прямо в афганскую печку. Один фельдшером — все-таки два курса днепропетровского медина за плечами, а второй — рядовым связистом после двух курсов радиофака университета. О том, кто и кого нес, кто и кого спас, кто и кому жизнью обязан, никто из посторонних толком не знал. Стеценко и Коган разговоры на эту тему не вели, вспоминать об Афгане не любили. Оба вернулись с войны живыми, восстановились в своих вузах, благополучно их закончили, продолжая дружить и общаться. Оба обзавелись семьями, строили планы, обсуждали перемены в стране… А потом страна кончилась. Как-то быстро кончилась, в один момент. Друзей завертело смутное время, развело, разбросало…

Вскипевшая пена странных дней вынесла на землю обетованную сначала всю родню Шмуэля, а потом и Романа с семьей. К тому времени они окончательно потеряли друг друга, но судьбе было угодно столкнуть их в торговом центре «Лев Ашдод» накануне Хануки. На дворе был 1999-й, предпоследний год старого века. Стеценко к тому времени подтвердил украинский диплом и работал хирургом в здешнем госпитале, а Шмуэль шел вверх по служебной лестнице в местном отделении «Шин-Бет». Они встретились, обнялись, словно нашедшие друг друга после долгой разлуки братья, отправили жен с покупками домой, а сами напились. Страшно напились. В хлам. И после этой встречи все вернулось, как будто не было многолетнего охлаждения отношений. Словно этой дикой пьянкой они принесли извинения за то, что не смогли сохранить старую дружбу.

Они перезванивались каждую неделю, ходили друг к другу в гости семьями, даже совместно ездили отдыхать. И переезд Романа в Эйлат, а Шмуэля в Тель-Авив этой дружбе не помешал нисколько. Что значит 300 километров расстояния для ребят, чье детство прошло в стране, где было одиннадцать часовых поясов?

Сейчас у Стеценко шли вторые сутки дежурства, и больше всего на свете он хотел бы выпить с другом водки, закусить каким-нибудь совершенным не кошером и завалиться спать прямо в своей гостиной, на диване.

Коган тоже хотел выпить водки и завалиться спать, но не мог. Он, как и Роман, держался на ногах уже вторые сутки. Прибыв к месту теракта на вертолете менее чем через полтора часа после взрыва, он за все время даже не поел по-человечески, было не до того. Если преступление не раскрывается за 48 часов после совершения, то дальше шансы распутать клубок уменьшаются в разы. Все сотрудники «Шабак» трудились, как проклятые. В пыли, в чужой крови, среди рыдающих людей и среди трупов… То, что Шагровского будет невозможно допросить еще 36 часов, приводило Шмуэля в ярость. Но он был уверен — Стеценко знает, что говорит.

— Вот этот рубец, видишь? — Роман показал на багровый, едва затянувшийся разрез на боку спящего. — Это пуля. Прошла по касательной. Ране дня четыре. Нагноения не было. Кололи антибиотик. В принципе, парень везунчик. Если бы в крови не было лекарства, он бы, скорее всего, умер еще до того, как его привезли.

— И что это доказывает?

— Ничего. Кроме того, что в него стреляли около четырех суток назад. Смотрим дальше?

Коган потер ладонями лицо. Спать хотелось нестерпимо.

— Смотрим дальше, Холмс.

— Элементарно, Ватсон… Вот от этой раны он едва не умер. Колото-резаная. Как ему почку не отхватило — я не знаю. Лезвие вошло глубоко, практически пробило парня насквозь.

— И что это доказывает?

— Кто из нас контрразведчик?

— Похоже, что ты… Не тяни, Рома, если ты не сделаешь мне кофе, я усну прямо здесь.

— Этой ране больше суток. Я бы сказал, что часов тридцать шесть. Его привезли под утро, в ночь теракта. Нашли без сознания за три с лишним часа до того. А ранен он был значительно раньше.

— Насколько раньше?

— Часов шесть, семь… Может десять.

— То есть, когда произошел взрыв в «Царице Савской»…

— Его уже продырявили. Ему вообще досталось крепко. Погляди — синяк на синяке. Причем некоторые из них желтые, некоторые синие, некоторые багровые. Словно его раз в день топтали ногами. Плечо выбито и вправлено, вот опухоль… У твоего подозреваемого последние несколько суток была такая бурная жизнь, что я просто не пойму, как он успевал участвовать в терактах.

— Это не аргумент.

— Возможно. Я просто указываю тебе на то, что, возможно, ты тратишь время не на того парня.

— Хм… — сказал Коган.

— И еще — я его погуглил.

— Я тоже его погуглил, — буркнул Шмуэль. — Поверь, Рома, мы и не догадываемся, насколько глубинными могут быть причины того, что человек начинает играть на их стороне. Например, могут взять в заложники его семью. Шантажировать с помощью друзей. Купить за большие деньги, наконец. А потом убить. Зарезать…

Он показал рукой на рану в животе Шагровского, аккуратно заклеенную марлей, с торчащей наружу трубочкой дренажа.

— Это товар разовый, никакой агентурной ценности не имеющий. Использовали, и в расход. И идейных соображений я пока исключить не могу.

— Его дядя — Рувим Кац.

— Да, я знаю, кто его дядя. Ну и что? У нас есть информация, Роман. Надежная. И чего ты его адвокатом выступаешь? Не волнуйся, разберемся. Расстреливать его никто не собирается, собираемся допросить.

Роман вздохнул и набросил на Валентина простыню.

— Ну, ладно… По крайней мере ты убедился, что раввина к нему приглашать незачем.

— Тут ты прав, — согласился Шмуэль. — Кофе налей. А то я сейчас лягу рядом.

— Пошли, капитан… Могу предложить еще и по ложке бренди!

— И не думай, что откажусь!

В палате было нежарко. Из решетки мазгана на потолке веяло прохладой, но в окна уже начало заглядывать злое эйлатское солнце. Перед тем, как выйти, Стеценко подошел к стеклу и повернул жалюзи.

— Иду, иду… — сказал он Когану, чье длинное суровое лицо все еще виднелось в дверном проеме.

Роман бросил взгляд на монитор. Давление, пульс, температура — все в пределах нормы.