Запев - Сергей Заплавный

— А ведь… прости, господи, из-за твоей Нагорной проповеди я получил добавочный карцер. Каково?

Год истаял. На этот раз Петр не всномнил ни о дне своего рождения, ни о рождестве, с которым память связывала немало важного. Они остались где-то в прошлом, остановились, как стрелки на не заведенных вновь часах.

4

В январе 1897 года Петра вновь стали выводить на прогулки. Как же соскучился он по свежему, морозному воздуху, по снежной крупе, хрустящей на зубах, по беспечно галдящим птицам.

Однажды его ввели в загон, занятый другим узником. У заключенного была огромная черная борода, худоо лицо, костлявые руки.

— Не подходить! — предупредил вахтер наблюдения. — Не разговаривать! Идти в затылок!

Петр послушно побрел за товарищем по несчастью. Круг, второй, третий…

Впереди идущий слегка прихрамывал. Эта хромота показалась Петру знакомой. Он начал вглядываться и вдруг догадался: Цедербаум!

— Эй, — едва слышно окликнул Петр.

Узник приостановился, весело поблескивая выпуклыми глазами.

— А я думал, не узнаешь…

— Молчать! — крикнул вахтер.

Но Петр уже шагнул к Юлию Осиповичу, притиснул к себе, недоверчиво спрашивая:

— Ты?

— Я, Петр Кузьмич, я… Вот и свиделись…

Никогда прежде не чувствовал Петр к Цедербаум у такой нежности, как в ту минуту. Общие испытания сблизили, заставили отбросить на время былую настороженность и разногласия.

— Запорожец — в камеру! — объявил вахтер.

Петр думал, что за своеволие ему запретят прогулки, но ошибся. На следующий день его вновь вывели в «шпацир-стойло» и вновь одновременно с Цедербаумом.

Несколько смен они прохаживались молча, радуясь коротким встречам. Потом приспособились переговариваться, передавать записки, приклеивая их к забору хлебным мякишем.

Цедербаум был неизменно весел, считал, что прогулки в паре свидетельствуют о скорой перемене в их судьбе, вот-вот объявят приговор, и слава богу: ссылка все же лучше, чем тюрьма…

На одной из прогулок Петр узнал страшную весть: слушательница Бестужевских женских курсов Мария Ветрова, заключенная в Петропавловскую крепость, облила себя керосином и подожгла. Есть все основания думать, что к самоубийству ее толкнуло насилие тюремщиков, а вместе с ними — товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Кичина…

Ветрову Петр выдел всего один раз — на студенческом балу в Дворянском собрании, за несколько дней до декабрьских арестов. Ее привела Соня Невзорова.

— Моя подруга, — представила она. — Мария Федосеевна Ветрова. Готова помочь в киосках. Какое будет для нее место?

Едва глянув на девушку, Петр сказал:

— Цветочница. Мария Федосеевна будет у нас цветочницей…

И правда, Ветрова как нельзя лучше подходила на эту роль — высокая, прекрасно сложенная, с волною непокорных волос, отливающих золотом. Очарованные гости платили за маленькие букетики повышенные цены, и она принимала это с небрежностью королевы.

Трудно поверить, что ее нет. Невозможно поверить…

В конце января по «Делу о студенте С.-Петербургского Технологического института Петре Запорожце и других, обвиняемых в государственном преступлении» был наконец вынесен «приговор в окончательной форме». В нем значилось шестьдесят семь имен. Среди них оказалось немало народовольцев, так или иначе связанных со «стариками» и «молодыми». Не очень-то разграничивая их, «Государь Император… повелеть соизволил:

1) Выслать под гласный надзор полиции: а) в Восточную Сибирь Петра Запорожца на пять лет, а Анатолия Ванеева, Глеба Кржижановского, Василия Старкова, Якова Ляховского, Владимира Ульянова, Юлия Цедербаума, Пантелеймона Лепешинского на три года каждого и б) в Архангельскую губернию Павла Романенко, Александра Малченко, Елизавету Агринскую, Веру Сибилеву, Евгения Богатырева, Николая Иванов,[18] Никиту Меркулова, Василия Шелгунова, Николая Рябова и Василия Антушевского на три года каждого, вменив девяти последним в наказание предварительное содержание под стражей…»

Остальным выпала ссылка в «избранные ими места жительства за исключением столичных губерний и университетских городов»: на три года — Семену Шепелеву, Петру Карамышеву, Борису Зиновьеву, Ивану Бабушкину, Ивану Яковлеву, Михаилу Названову, изобретателю дешевого мимеографа Степану Гуляницкому, Феодосье Норинской, «петухам» во главе с Илларионом Чернышевым, «обезьянам» — Константину Тахтареву, Степану Быковскому, Елене Агринской…; на один год — Василию Ванееву, Константину Иванову, Петру Машенину, Николаю Кроликову, Дмитрию Морозову, Василию Богатыреву, Филимону Петрову… Семен Шепелев и некоторые другие получили еще и тюрьму — шесть, три, два месяца, не считая времени, проведенного в Доме предварительного заключения.

Василий Волынкин для отвода глаз тоже получил высылку.

Пятый и последний параграф приговора гласил:

«По вменении Николаю Михайлову в наказание предварительного ареста, подчинить его, а также Василия Галла гласному надзору полиции на два года».

На очередной прогулке Цедербаум с сочувствием сказал:

— На тебе самые сильные молнии сошлись, Петр Кузьмич. Это для меня неожиданность. Да и для других тоже. Наверное, потому, что ты из нас самый высокий — отовсюду тебя видно.

— Пусть, — улыбнулся Петр. — Лучше уж на мне, чем на Старике.

— Понимаю и преклоняюсь. Жаль только, не все на тебя похожи… Волынкин, Акимов, Зиновьев теперь станут доносчиками в провинции, а Михайлов и Галл здесь пригодятся.

— Зиновьева не трожь, — попросил Петр. — Встретимся — разберемся.

— Хорошо бы. Но как? Нам — в Сибирь, ему — куда-нибудь в Коломну или Гжатск…

— Все равно, встретимся — разберемся!

— Заладил «встретимся, встретимся»… В тюремном поезде, что ли? Ты говоришь невозможные вещи, Петр Кузьмич…

Откуда было знать Цедербауму, что в это самое время его сестра Лидия молит директора департамента полиции Зволянского о «невозможных вещах»?.. Чудом добившись встречи о ним, она начала аудиенцию с драматического рассказа о быстро убивающем ее туберкулезе, о сильной температуре, которая постоянно мучает ее… Правду сказать, Лидия действительно больна, но положение ее но так скверно, как она намеренно нарисовала.

Не знал Юлий Осипович и того, что Зволянский согласится принять его мать с подношениями и в конце концов смилостивится, размашисто начертает на поданном ему прошении: «Отпустить на три дня для свидания с семьей».