Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Юрий Владимирович был предупредителен, прост, легок и даже весел в общении, несмотря на утрату всех былых благ жизни и недавние лагерные прелести. Я не спрашивала, почему «лавочка» (как он называл свое былое заведение) выдворила его из Южной Америки на Крайний Север. Мне рисовались жуткие картины преследования советской инквизицией несчастного человека, пострадавшего из-за какого-нибудь смелого демарша или страстной любви. При этом мне вспоминалась моя аргентинская эскапада, и с горечью думалось: «Вот от какой беды меня Бог уберег». И было жалко себя и его тоже.

Ко дню рождения в 65-м году я, шутки ради, наградила его новым хрущевским рублем-монетой и напророчила, что быть ему отныне удачливым и богатым. Пророчество мое в целом сбылось, а пока — в старом до полу пальто и в неуклюжей, надвинутой на уши черной меховой шапке — он все еще выглядел пришельцем с Магадана. Однако в свои 52 года был строен и моложав.

Я в свои 40 лет тоже на себя не обижалась и выглядела достаточно молодо, чему были свидетели, а среди них нашелся и такой, кому безусловно можно верить. В ту пору мне как-то довелось ехать из института домой на метро. В полупустой вагон ввалился пьяный мужичок с живой розой в руке и стал оглядывать сидящих женщин, заявив, что хочет «преподнести цветочек самой-самой…» Скользнув взглядом по моему лицу, он недовольно отвернулся, буркнув: «Уф… Третьяковская галерея…» И с удовольствием вручил розу краснощекой круглолицей девице, сидевшей напротив.

Никто и никогда не делал мне такого приятного и такого искреннего комплимента. Ведь говорят же: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». К тому же комплиментами я не была избалована, ибо принадлежу к той породе женщин, которым редко говорят в лицо сладкие похвальные слова, — я могу и рассмеяться.

…Под моим вольно или невольно благотворным влиянием Юрий Владимирович преображался. Долгополый потертый балахон сменился модным коротким пальто, цигейковую шапку заменил черный котиковый пирожок. Вместо всесезонного темного костюма появились два новых с иголочки — зимний серый и летний голубоватый.

Он стал так импозантно выглядеть, что летом 65-го я взяла его с собой на день рождения моей школьной приятельницы Тамары. К сорока годам она была уже в третий раз замужем, похоронив двух первых — алкоголика Лебедева и гипертоника Ренского. Ее третий супруг, Юрий Михайлович Богатырев, в прошлом военный барабанщик, а ныне зубной техник, — ее обожал и был славным малым, хотя лицом походил на клоуна в гриме.

Мой спутник произвел сильное впечатление на Тамариных гостей. «Ну и ну, где это вы такого отхватили?» — воскликнул подвыпивший гинеколог по фамилии Герман. Я даже оглянулась на Юрия Владимировича. В самом деле: фигура видная, профиль орлиный.

Вскоре и я стала по его приглашению посещать вместе с ним приемы в посольствах латиноамериканских стран. Он часто бывал в посольствах на правах, как он говорил, издателя латиноамериканских писателей и друга разных бывавших там гостей посла. Меня Дашкевич представлял как «донью Маргариту, переводчицу». Впрочем, я могла бы оказаться на таких советско-светских тусовках по случаю национальных праздников и как сотрудник Института Латинской Америки, ибо Вольский всегда получал приглашения на эти щедрые банкеты, куда он часто ходил со своими приближенными, к числу которых я не относилась.

К концу 60-х легкое официальное общение с иностранцами не возбранялось, и я с удовольствием поболтала бы с «латинами» по-испански, а потому охотно составляла компанию Дашкевичу.

Самые широкие приемы устраивали послы Аргентины, Мексики и Кубы, приглашая сливки московского общества. К длинным столам с дармовыми закусками и винами, как мухи на мед, слетались тосковавшие по деликатесам интеллектуалы и сытые, но жаждавшие заграничной славы деятели культуры. Одни, заняв удобные а ля-фуршетные места поближе к хорошим винам и лакомым блюдам, то и дело цепляли вилками, как багром, куски семги, ветчины или копченой колбасы. Другие жались с менее полными тарелками вдоль стен, но оказывались в более выгодном положении, когда официанты разносили на подносах кастрюльки с «жюльеном».

Глядя на без стеснения жующую, как в последний раз, публику, на этих гостей, что, как хищные пираньи, обгладывали жирный стол, мне становилось весело, и я тоже запускала ложечку в черную икру, которую мне заботливо придвигал Дашкевич и которую я не пробовала с давних военных времен. Однажды со мной рядом у стола оказалась директриса балетной школы Большого театра, известная балерина Софья Головкина. Она, ловко насаживая на вилку куски балыка, с наслаждением отправляла их в рот и, как заклинание или самооправдание, приговаривала: «Иногда можно, иногда можно…»

Юрий Владимирович чувствовал себя на приемах, как дома или как в Латинской Америке. Он то и дело подкладывал мне и себе какие-то вкусности на тарелку, непрерывно наполнял свой бокал, чтобы чокнуться с каким-нибудь мексиканцем или кубинцем, а потом, хлопая их всех подряд по спине, громко и радостно хохотал. К такому хмельному часу я отодвигалась от него подальше, а «латины» только добродушно пересмеивались.

Но настала минута, когда я вдруг увидела под иным углом зрения все происходившее на приемах, а затем и другие представления с участием Юрия Владимировича Дашкевича.

Однажды в аргентинском посольстве Юрий Владимирович то ли случайно, то ли с целью пожелал чокнуться с испанским военным атташе, отпустил при этом какую-то фамильярную шутку и разве что не хлопнул его по плечу. Усатый испанец в блестящем мундире с эполетами вежливо и сдержанно поднял бокал, промолчал на шутку непонятного советского сеньора, а когда Дашкевич отошел, довольно громко заметил ему вслед: «Кто это? Генерал или паяц?»

Эти услышанные мною слова стали спичкой к бикфордову шнуру моих мыслей, которые, воспламеняя одна другую, начали поновому высвечивать знакомые факты, эпизоды, слова и впечатления; затлела веревочка сомнений, предположений и вопросов.

«Генерал»? А в самом деле? Зачем разжалованному офицеру и отставному разведчику ГРУ опять затевать дружбу с иностранными посольскими чиновниками? Он откровенно рассказал мне, что был разведчиком, но кто он теперь? Или — «назвался ГРУздем, не вылезай из кузова»? Может быть, там-то «отставных» и нет?

«Паяц»? Похоже, что так. Если он и не «генерал», ему, как видно, очень хочется слыть значимой личностью, быть хоть «старшиной» на службе у прежних хозяев. Старается играть былую роль, но выглядит, увы, «паяцем».

Со временем вопросы находили ответы.

Он хотел быть «генералом», но, оказывается, сам пустил под откос свою карьеру; он был не жертвой режима, а жертвой собственных вольностей с казенными деньгами, за что и был отправлен по этапу.