В тебе моя жизнь... - Марина Струк

Марина с силой выхватила из рук сестры книгу и, глядя прямо в той глаза, раскрыла ее прямо на середине.

— Первый стих? — спросила она у Лизы и сама себе же ответила. — Пусть будет первый. Первые два четверостишия. Все по-честному.

Она опустила глаза в книгу, и Анна Степановна даже со своего места в небольшом отдалении от окна, у которого стояли сестры, увидела, как моментально побледнела Марина. Лишь ставшими изумрудными глаза темными пятнами выделялись на ее лице.

Женщина поспешила подойти к сестрам и аккуратно взяла из рук старшей дочери книгу, стараясь пальцем заложить нужную ей страницу.

— Что раскудахтались, как куры? Брысь отсюда все! — Анна Степановна слегка подтолкнула Марину, приводя ее в чувство. — Марина, не стой столбом! Вернись к работе. Кто будет приданое готовить за тебя? К сроку не уложишься.

Прогнав дочерей к работе, женщина украдкой заглянула в книгу, желая знать, что вызывало столь странную реакцию Марины.

Поцелуй — и до могилыМы простимся, друг мой милый.Ропот сердца отовсюдуПосылать к тебе я буду.

В ком надежды искра тлеет,На судьбу роптать не смеет.Но ни зги передо мною.Окружен я тьмой ночною.

— И это читает мое дитя? — рассердилась Анна Степановна. — Оленька, подойди сюда. Пошли в вашу спальню и сейчас же покажешь мне все книги, что ты читаешь. Все, слышишь! До одной. А это, — женщина показала книгу дочери. — Это я забираю. Мала еще про любовь читать. И что за нравы нынче — еще молоко на губах не высохло, а все туда же! Любовь, любовь!

— Маменька, но это же Бернс, — начала было Оленька, но резкий жест матери заставил ее прерваться. — Да, маменька.

Уходя, Анна Степановна обернулась в дверях и взглянула на дочерей, занятых рукоделием — Софи вышивала небольшую картину, а старшие готовили постельное белье в приданое Марине, нанося на него инициалы молодоженов.

Но сейчас лишь средние дочери были заняты вышивкой. Марина же сидела неестественно прямо, устремив взгляд в никуда. Она выглядела такой печальной, такой опустошенной, что у женщины на мгновение сжалось сердце. Как и предполагала Анна Степановна, глупая влюбленность ее дочери в Загорского приносила той только боль и тоску.

Мечты мечтами, а реальная жизнь совсем иная, и чем быстрее поймет это ее дочь, тем лучше. Не всегда мы получаем желаемое, а если и получаем, то не всегда желаемое идет нам на пользу.

Анна Степановна вдруг вспомнила о тайной переписке Марины и рассердилась. Не играй со мной, деточка, подумалось ей. Я легко переиграю тебя, чтобы ты ни придумала. Молода еще интриговать.

Ты моя дочь, а значит, должна поступать так, как я хочу, как будет лучше для всех. И я, как твоя мать, направлю тебя на этот верный путь, любыми средствами, даже обманом и интригами, ах, прости Господи меня, грешную.

Анна Степановна украдкой перекрестилась и вышла из диванной.

Тем же вечером Марина, перешагнув едва порог своей спальни, упала в угол перед образами на колени и принялась неистово молиться, шепча еле слышно слова молитвы. Агнешка, готовившая в то время постель, покачала головой. Ей было очень жаль свою касаточку, она вся испереживалась в последнее время. Вона, какие круги под глазами! А как похудела!

Шепот Марины становился все громче, то и дело перерываемый всхлипами, и Агнешка поняла, что конец молитвам близок. Он всегда был один — девушка сейчас захлебнется в тихих рыданиях, а она сама с трудом опустится рядом с ней на пол и будет успокаивать ее.

Вот уж негодник! Оставил ее сердэнько одну-одинешеньку и ускакал на край света. А Марише тут и остается только сидеть у окошка да думу думать, как сделать так, чтобы и всех обмануть, и ей покойно при этом чтоб было. Да только не бывает так!

До уха Агнешки донеслись умоляющие слова Марины:

— … прошу, разреши эту странную ситуацию… прошу, помоги мне… устала… устала лгать. Хоть как, но разреши… помоги… защити его… защити…

После, когда Марина уже лежала в постели, нянечка подошла к кровати и присела на краешек.

— Негоже так просить Господа. «Хоть как»… Ты понимаешь, сколько путей можно найти? Да не все они хороши будут.

— Мне все едино теперь, — устало проговорила Марина в ответ. — Поскорей бы уже все открылось. Сил нет более.

— Ах, милая, — погладила ее по плечу нянечка. — Раз уж пошла на это, то иди до самого конца. Тут на полпути не свернешь да обратно не воротишь. Это твой крест теперь, касатка моя, и нести тебе еще долго.

— Устала я, — снова проговорила Марина. — Устала… Все теперь готова принять, лишь бы скорее разрешилось все.

Агнешка промолчала в ответ, только перекрестилась. Упаси Господи ее от того, что желает. Неисповедимы ведь пути Господни! Как бы не стало только горше от того…

Глава 22

Сергей откинул перо и потянулся, расслабляя затекшие от долгого сидения за столом члены. Потом он поднялся со стула и прошел к открытому небольшому оконцу, пропускавшего столь мало прохладного и свежего воздуха в комнату, что мужчине захотелось выйти на улицу, в эту кавказскую темноту ночи. Он переступил с ноги на ногу и замер, когда под его весом протяжно скрипнула половица.

Загорский тут же бросил взгляд в другой конец комнаты, где чуть ли не нос к носу спали два офицера, его сослуживцы. Один лишь приоткрыл глаз и косо взглянул на князя, другой лишь перевернулся на другой бок. Счастливцы, спят так безмятежно, так сладко!

Сергею же нынче не спалось, как впрочем, и в пару последних ночей. Толи его томила эта тишина, толи не давали успокоиться блуждающие в голове тревожные мысли. Он чувствовал себя еще неспокойно из-за отсутствия его верного Степана. Денщику пришлось отстать от хозяина во время этой безудержной спешки, чтобы по бумагам у Загорского не было опоздания. На своих лошадях так быстро не ускачешь. Вот и отстал Степан с вороным Загорского, да так сильно, что до сих пор не догнал своего барина.

Сергей накинул китель на плечи и вышел из этого небольшого домика, где он расквартировался, на свежий воздух.

Стояла тихая безветренная ночь. На темном небе неярко тускнел полумесяц. Были слышны лишь редкие перекрикивания часовых на дежурстве да где-то изредка брехала собака.

Сергей присел на ступеньки крыльца и закурил. Только здесь, на Кавказе, вдали от родного дома и проявляются чувства тоски по отчему дому и непреодолимого одиночества. Только здесь он мог не играть своей роли шалопая и заводилы, а сбросить свою маску. Здесь это было ни к чему, совсем не к чему…