Безбилетники - Юрий Юрьевич Курбатов

– Зачем они нам? – Иван Петрович пьяно улыбнулся и, приобняв Монгола как старого приятеля, небрежно махнул рукой. – Пропащие они люди, последние дни доживают. Жалко мне их. Молодые ребята, но глупые!

– Почему последние дни?

– Это же видно. Шальные деньги кружат голову. А что такое деньги? Это костыли неумения. Люди – они же как гусеницы. Одни всю жизнь жрут капусту, а другие превращаются в бабочек. Ты куришь? – Иван Петрович потянулся за сигаретами.

– Закурю. – Монгол сел рядом. – А ты учитель?

– Нет… – Иван Петрович неопределенно махнул рукой и близоруко уставился на собеседника своими бесцветными глазами. – Я, скажем так, в сфере подбора кадров. Все люди живут в масках, потому что привыкли так жить. Да и не могут они по-другому. Я разбираю их спектакли, изучаю роли. Роли могут быть прекрасными и неуклюжими, но я смотрю не на это. Важна не сама роль, а то, насколько глубоко человек сросся со своей маской. Такое случается иногда, и горе тому, с кем это случилось. Ведь сам актер никогда не пишет свою роль. Зачастую он даже не знает, кто его режиссер, кто управляет им, кто создал его маску… Брат наш Зигмунд копал в том же направлении, но, как мне кажется, немного не в ту сторону. Дело не столько в детских травмирующих переживаниях, сколько вообще в детском опыте, в окружении. Я тебе больше скажу. Я уверен, что человек становится революционером, авантюристом или социопатом не тогда, когда его доконала власть, а только потому, что в его детстве между матерью и отцом не было нормальных отношений. Иначе бы он отрефлексировал любую психологическую травму еще в детстве, в семье.

– А Ленин? Он же вождь, революционер.

– А что – Ленин? У Володи Ульянова отец месяцами дома не появлялся. Все ездил с инспекциями народных училищ, занимался крестьянским просвещением. Благородно? Да! Но это было для него важнее воспитания своих детей! Есть такая порода людей: вечные командировочные, ратующие за большое дело. Любители помогать дальнему, забывая ближних.

– У меня тоже в семье… Папка бросил, – неожиданно для себя сказал Монгол. – Алименты не платил. Теперь в бегах.

Иван Петрович неуклюже расплылся по скамейке, сорвал с ближайшего лаврового куста жесткий ярко-зеленый листок, задумчиво пожевал его.

– Это видно. Забудь.

– Я и так его почти не помню.

– Не, не это. Забудь то, что я говорил. Про все эти традиции, про Домострой… Это истории для профанов. Жизнь – она как слоеный пирог. Была бы у тебя нормальная семья, – ты б дома сидел, пироги жевал, да маму с папой слушал. И ничего интересного в своей жизни не увидел. Так радуйся! Тобой руководят не семья, не традиции, – само Провидение дарит тебе опыт! Судьба – твой собственный наставник, она учит тебя по-настоящему – быть. Она раздает щедро, но только тем, кто не боится брать. Запомни: историю делают не маменькины сынки, а люди отвергнутые, часто выброшенные на обочину… Мы вообще плохо знаем свою историю. На самом деле история – это субстанция, у которой два состояния: твердое и газообразное. В твердом виде она содержится в учебниках. Но если люди плохо учат ее, то она приходит в газообразном виде. И висит над ними едким ипритовым облаком, пока не рассеется… Вот тот же Ленин… Папку не видел, а какой глыбой оказался. Над собой работал…

– Работал-работал и на мавзолей заработал! – хихикнул Монгол.

– На мавзолей!!! – Иван Петрович будто услышал откровение. Его выпуклые глаза помутнели. Он вдруг нагнулся, попытавшись снять ботинок, но не справился с ним, и только выронил сигарету.

– Эх! – откинувшись на спинку скамейки, он закатил глаза. – Ну почему я не родился в Древнем Египте! У них была удивительная чуткость к порядку. Их общественный камертон верно оценивал бесконечно важную роль сакрального. Вся их жизнь была исполнена глубочайшего символизма и одновременно – смысла, потому что в идеале смысл и символ тождественны. Они понимали самую суть бытия! Они были воинами духа, несущими свою вечную службу на страже порядка в этом безумном океане хаоса.

– Ну ты завернул, Петрович! – восхитился Монгол. Он любил такие речи.

– Да-да! Египтяне умели молчать. Они знали, что есть два искушения – переменами и стабильностью. Перемены всегда связаны с аскезой, с физикой. С трудностями перелома эпох. Но куда тяжелее переносить неизменность. Это пытка самой вечностью. День за днем одинаково ползет солнце, чертит век за веком одни и те же тени, и ничего нового вокруг. Но они были мудры! Они хранили этот порядок, не поддаваясь искушению перемен, они уподобились вечному солнцу. Перемены всегда шумят, как торговки на базаре, они не оставляют после себя ничего, кроме суеты, раздражения и простатита. Египтяне умели молчать, как ночное небо. Они знали, что только молчанием можно победить века. Тишина и неизменность закона останавливает время, превращает в ничто его песочный ручей. А ведь только остановив время, можно приоткрыть завесу тайны Сущего, можно понять все. Мне кажется, что именно от египтян я унаследовал свое умение читать по лицам. С каких-то пор они стали для меня открытой книгой. Глаза, – в них все сказано.

– Прикольный ты чувак, Петрович! – улыбнулся Монгол.

Вместо ответа новый знакомый вытащил из кармана пиджака маленькую плоскую бутылочку и протянул ее Монголу. – Прошу!

Монгол выпил. Жидкость была очень крепкой, с сильным мятным ароматом.

– Это что за штука?

– Это чудесный скрепляющий раствор. Дай мне. – Петрович крупно хлебнул, почти не поморщился.

– Алкоголь – это великая вещь. Вот, например, свобода, равенство и братство. Казалось бы, – недостижимый идеал, мечта человечества. А выпьешь, – и вот они, рядом сидят. И свобода. И равенство. И братство, конечно. Правда, не все это понимают. Иногда я думаю: зачем огород городить? Масонство, опять же. Ты слышал о масонах?

– Что-то слышал. Мать говорила, что они миром правят…

– Миром правит любовь. А масоны – они так, прислуживают.

– Ты и масонов видел?

– Каждый день вижу. С утра, в зеркале, – хищно засмеялся Иван Петрович, – хотя я там и не всегда отражаюсь.

– А… – Монгол поперхнулся. – Ты… И вправду, что ли?

– Т-ццц! Не нужно кричать на весь мир. – Иван Петрович потупил глаза и картинно приложил палец к губам.

– Ух ты! Никогда не видел живого масона! – Монгол даже отклонился подальше, чтобы рассмотреть Ивана Петровича целиком. – А какой градус?

– Не важно. Вот каникулы кончатся, и напишу зодческую, на повышение.

– Правильно! Градус – он такой. Чем выше, – тем крепче! – засмеялся Монгол. – А меня принять можешь?

– Тебя? – Иван Петрович усмехнулся. – А зачем