Тихий сон смерти - Кит Маккарти

С мгновение после выстрела Беверли продолжала стоять не разгибаясь. Потом, придя в себя, она медленно выпрямилась и отступила назад, за дверь. Правое бедро, задетое прикладом, ныло. Не обращая внимания на боль, Уортон вытащила из кармана два новых патрона и перезарядила ружье. Взяв оружие наизготовку, она осторожно двинулась в комнату.

Несмотря на очевидную смерть, Беверли снова направила на Розенталя ружье. Только перевернув тело ногой и вытащив из-под него револьвер, она взглянула на Елену и Айзенменгера.

— Вот черт!

Беверли отбросила ставшее ненужным ружье и метнулась к Айзенменгеру, задетому дробью и сидевшему с окровавленным лицом, без признаков жизни. Она подняла голову доктора, нащупала его пульс.

— Он жив, — произнесла она.

Затем она принялась развязывать Елену.

— Как я понимаю, их было двое.

— Да. Но они кого-то ждали.

Беверли кивком указала на бомбу:

— Если я правильно поняла, он сказал, что эта штука реагирует на движение?

— Да.

Беверли взглянула на часы. По ее представлениям, у них в запасе было минут десять-пятнадцать, не больше. Она развязала Елену, и та принялась разминать затекшие руки.

— Вы можете идти? — спросила Беверли.

Елена кивнула.

— Отлично. Сначала выносим Джона, потом Штейна. Если успеем, вернемся за телами. Начнем с Маккаллума. Не хватит времени для двух других — поделом, пусть остаются здесь.

Слова Беверли прозвучали как приказ, но Елену это не смутило — она предоставила Уортон руководить ситуацией. Чтобы отвязать Айзенменгера, им пришлось потрудиться — Розенталь хорошо знал свое дело. Доктор пребывал в полубессознательном состоянии, так что на его помощь рассчитывать не приходилось. Беверли внимательно следила за безобидным с виду металлическим цилиндром, который лежал на полу.

Им пришлось тащить Айзенменгера волоком, и пока они добрались до двери, женщины успели обессилеть. Елена открыла ногой наружную дверь, и они оказались в полной темноте. Порывы ветра забрасывали их пригоршнями дождя, серебристые капли, попадая в полосу света, пробивавшегося наружу, походили на мелькание маленьких рыбок. Елена и Беверли протащили Айзенменгера вниз по тропе и уложили на траву метрах в пятидесяти от дома.

Рассмотреть, сколько у них еще времени, было трудно, поэтому женщины, не сговариваясь, со всех ног кинулись обратно в дом.

На то, чтобы управиться со Штейном, понадобилось меньше усилий — старик был значительно легче доктора; однако, несмотря на то что он был без сознания, профессор то и дело дергался от боли в сломанной ноге.

Елена чувствовала, что полностью выбилась из сил, однако поспешила за Беверли, когда та, уложив Штейна рядом с Айзенменгером, вновь ринулась к дому. Она хрипло дышала, ее замерзшие, промокшие и дрожавшие от напряжения ноги двигались с трудом, удары сердца эхом отдавались в голове. Она посмотрела на Беверли — ее силы, по-видимому, тоже были на пределе.

Взгляды обеих наткнулись на развороченную голову Маккаллума.

— Хватаем его за ноги и тащим на улицу, — приказала Уортон.

Они ухватили тело за ноги и потянули по мокрой траве, стараясь не смотреть на оставляемые им полосы крови. Выбравшись из заминированного дома, они почувствовали, что ветер дует им в спину, и дело пошло быстрее.

Тело сержанта они оставили неподалеку от Айзенменгера и Штейна. Они едва держались на ногах, и Беверли с трудом проговорила:

— Про остальных забудем.

Тут она согнулась пополам, и ее вытошнило. А промозглый дождь продолжал лить как из ведра…

Елена, окончательно потеряв силы, повалилась на колени в траву. Весь мир в ее сознании раскачивался, словно гигантское здание, готовое вот-вот рухнуть. Она никогда не думала, что каждый вдох может вызывать такую боль в горле и легких. Тошнота не проходила, словно у нее внутри засели и теперь просились наружу все когда-либо съеденные рождественские ужины.

Ветер усиливался, дождь хлестал все сильнее. Если их и не заденет взрывом, необходимо срочно найти какое-либо пристанище, иначе им всем грозит смерть от переохлаждения.

Стараясь не думать о холоде и усталости, Елена поднялась на ноги и принялась искать Беверли.

Айзенменгер ощутил тепло, открыл глаза, и в них ударил ослепительный солнечный свет.

Никакой боли, никакого страха, только покой. Он чувствовал себя так, словно вернулся в прошлое, в те беззаботные дни и прекрасные сказочные края, где все всегда заканчивается хорошо, где не нужно думать о последствиях, потому что там нет ни бед, ни печалей, ни горя. Айзенменгер пребывал в полусне, он лежал и слушал собственное дыхание.

Он повернул голову и увидел справа от себя Тамсин. Без каких-либо следов ожогов на теле, Тамсин улыбалась небу милым детским личиком.

Повернув голову в другую сторону, он увидел Мари. Она лежала с закрытыми глазами, ее лицо, не тронутое огнем, было спокойным.

Никогда прежде Тамсин и Мари не приходили к нему вместе. Интересно, что бы это значило?

Счастье? Может, именно это чувство переполняет его? Гармония?

Может быть, это означает, что мучившие его демоны наконец обернутся ангелами, а ночные кошмары — сказочными волшебными снами?

Он вновь повернулся к Тамсин, но, прежде чем увидел ее, почувствовал знакомый запах. Этот запах горящего масла ворвался в его сознание, словно гость из другого мира, а вместе с ним Айзенменгер услышал, как лопается сгоревшая кожа, увидел кроваво-красную линию, словно прочерченную кистью дьявольского художника между обуглившимися останками и еще живой плотью. И глаза. Глаза Тамсин. Глаза, в которых застыла боль.

Он знал, что увидит с другой стороны, но все равно повернулся к Мари. Ее лицо и тело жадно лизали языки пламени, огонь обволакивал ее, словно любовник, целуя застывший в беззвучном крике рот, насилуя своей бестелесной плотью ее корчившееся в муках тело.

Айзенменгер поднял глаза к небу. Значит, еще не все прошло, еще не все страдания кончились.

Внезапно небо подернулось черной пеленой, с него хлынул ледяной дождь, и доктор почувствовал, что коченеет. Лицо и грудь его горели то ли от холода, то ли от ран. События последних часов мгновенно всплыли в его памяти. Он вернулся в реальный мир и знал, что ему еще рано успокаиваться.

Сперва необходимо покончить с Протеем.

Сквозь пелену дождя Беверли увидела на фоне дома бредущую к ней фигуру и скорее угадала, чем узнала в ней Елену. Собрав последние силы, Беверли начала медленно подниматься на ноги.

Елена смутно различала разбросанные на траве тела, живые и мертвые. Одно из них шевельнулось, и Елена узнала Беверли. Она скользнула по ней взглядом, но тут же перевела его на Айзенменгера, который как раз начал подавать признаки жизни.

— Джон? Ты что делаешь?

Доктор что-то бормотал в ответ, но что именно, она не могла разобрать. Он встал на колени и теперь пытался подняться на ноги.

— Что ты говоришь? — Елена осторожно пыталась заставить его лечь, но он сопротивлялся.

К ним подошла Беверли:

— Как он?

Елена наклонилась к нему, пытаясь понять, о чем он говорит.

— Протей.

— Все кончено. Мы в безопасности, Джон, — успокоила она его.

Но доктор вполне осмысленно покачал головой, продолжая отталкивать ее руку. Он поднял голову и, превозмогая боль, прошептал:

— Штейн сказал, что работал над лекарством…

— Я знаю, но…

— У него в лаборатории должны быть образцы. От взрыва они разлетятся… Возможно, по всему острову.

Даже в этой ситуации способность рационально мыслить не покинула Айзенменгера. Осознав смысл его слов, Елена ужаснулась и, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног, взглянула на Беверли.

— Что он сказал? — переспросила та.

Айзенменгер чувствовал, что снова теряет сознание. Он медленно осел на землю, и Беверли встала на колени рядом с Еленой, чтобы поддержать его.

— Что он сказал? — еще раз повторила она.

Но времени на объяснения не было. Елена устремилась к дому.

«Сколько у меня времени? Три минуты? Две? Может, и того меньше. Мало, мало… Но нужно успеть».

Она слышала, как Беверли что-то крикнула ей вслед, но не смогла разобрать, что именно. «Возможно, она решила, что я сошла с ума. Пусть. Конечно, это безумие — возвращаться в дом, где отсчитывает последние секунды бомба, готовая разбросать вокруг себя сноп искр горящего фосфора».

Елена пыталась не думать о том, что произойдет, опоздай она хоть на мгновение. Она сосредоточилась на том, что должна, обязана была сделать. То, о чем говорил Айзенменгер, скорее всего, находится в лаборатории. Как это может выглядеть? Оно твердое? Жидкое? Где оно — на одной из полок, в холодильнике или в морозильной камере? А если Штейн вообще это спрятал, чтобы кто-нибудь в его отсутствие не нашел образцы лекарства? Ведь «Пел-Эбштейн» запросто мог пронюхать, чем он тут занимается.