Лягушка на стене - Владимир Бабенко

Снегоход то стремительно несся по плотному насту, покрывающему речной лед, то медленно полз, тараня тяжелый рыхлый снег ложбинок. Машина остановилась, оглашая марь пулеметными трелями выхлопов. Витя на равнине потерял лису из вида и разглядывал ее следы на снегу, чтобы понять, куда ехать.

Сверху, от дома, мне хорошо было видно, как зверек в мелком прибрежном кустарнике пробирается к другому, более дальнему участку леса.

Витя наконец прочел следовую летопись и поехал вслед за убегающей лисой, подминая снегоходом чахлый кустарник. Я в бинокль видел, как он, привстав в «Буране» как на стременах, торопливо стаскивал из-за спины карабин. Бег лисы стал мечущимся, неровным, отчаянным. Роскошный ее хвост, как ненужная обуза, тряпкой болтался из стороны в сторону. Я опустил бинокль. С мари раздались тягучие выстрелы — там затвор карабина торопливо выплевывал все зубы: восемь золотых и два гнилых — зеленых.

Солнце село. Дальняя фигурка человека у бордового снегохода взмахнула рукой, в которой гаснущим пламенем взвилась уже мертвая лиса.

Витя вошел в дом, оставив карабин в сенях, чтобы оружие не запотело в тепле, сел у печки на пол, достал из одного кармана смятую пачку «Беломора» и закурил. Из другого кармана он вытащил россыпь патронов и вставил их в скобку обоймы. Получилась точно такая же гребенка, которую я видел у него в руках четверть часа назад. Только у этой все зубья оказались золотыми.

Приемник, стоящий на столе, передал позывные радиостанции «Маяк». Я вышел на улицу. Прямо перед крыльцом на проволоке, натянутой между деревьями для сушки белья, висела на толстой веревочной петле лисица. Охотник ждал, пока окоченеет тушка. Горячий, золотистый оттенок меха исчез, цвет его стал желто-серым. От сумерек, наверное. Белая манишка была вся залита темной кровью. Грустная улыбка так и осталась на лисьей мордочке. Я повернулся спиной к раскачивающемуся тельцу и вошел в дом.

ЯБЛОКИ

Петя, тридцатилетний молодой человек, выйдя на улицу из барака, взглянул на термометр и впервые в жизни увидел, что малиновая полоска окрашенного спирта сползла ниже отметки 50 градусов. Вспомнив рассказы Джека Лондона, он начал экспериментировать: плюнул и прислушался. Певец Заполярья писал, что при такой температуре слюна замерзает на лету. Но сейчас плевки в исходной консистенции долетали до земли, вернее до заледенелой дорожки. Петя не мог поверить, чтобы Джек Лондон ошибался, и решил, что эффект мгновенного замерзания слюны обнаруживается только при попадании ее на камень или металл. Все валуны были под снегом, зато рядом стоял огромный японский бульдозер. Петя старательно заплевал импортную технику, но желаемого результата все равно не добился и, расстроившись из-за недобросовестности великого американца, вернулся в барак. В теплом помещении толстенные стекла его очков тут же запотели. Он расстегнул овчинный полушубок, оттянул на животе свитер и протер им очки.

Сегодня Петя отпросился у начальства — бригадира геологоразведочного отряда и утром попутным лесовозом прибыл в поселок. Ему крайне необходимо было встретиться с заведующим продовольственного магазина. Под угрозой был его, Петин, авторитет. Неделю назад случился конфуз. В очередной раз в отряд пришел вездеход с продуктами. Ребята, как всегда, но уже без прежнего интереса, попросили Петю показать свой беспроигрышный трюк: назвать, не заглядывая в накладные, какой сорт сыра привезли на этот раз. Петя, работавший раньше в Минске сыроделом высшего класса, а теперь — сезонным рабочим геологической партии, сначала понюхал бледно-желтый кусочек, пожевал его и безапелляционным тоном объявил наименование продукта, сорт и процент жирности.

— Только недозрел немного, местная промышленность халтурит, — сказал он, дожевывая ломтик. — Ну, вы-то не заметите и так съедите.

И впервые за полгода ребята, уже привыкшие к этому всегда удачному фокусу, дружно и даже злорадно закричали, что продукт не того сорта, который назвал Петя. Тот страшно расстроился.

В Якутию, к геологам, Петя попал случайно. В разговорах с товарищами он часто упоминал слова Толстого о том, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Из этого умудренный жизнью геологический народ сделал верный вывод, что Петю в Минске заела жена. И действительно, он, не выдержав вечных ссор, истерик, обид, бежал сюда, в Якутию, которую считал краем света, бежал от любимой дочки, работы, на которой его ценили, и двухкомнатной квартиры. Он часто говорил, что ему надо потеряться здесь, в глухомани.

Хотя в партии собрался пестрый народ и господствовали грубые нравы, Петю из-за совершенной неприспособленности к жизни в таежных условиях не обижали. Здесь были жестоки к людям хитрым, подлым или отъявленным эгоистам. Петя же был застрахован от всех конфликтов еще не выветрившейся романтичностью, полной наивностью и потрясающей близорукостью.

Петино существование в партии началось просто и незаметно: его определили в «помогайлы» — подсобные рабочие, так как нужной здесь квалификации у него не было, а сыроваренный завод среди болот, сопок и таежных дебрей строить пока не собирались. И стал Петя таскать на участки, расположенные в нескольких километрах от лагеря, инструменты: ломы, кайлы и лопаты.

На пятый день службы ему доверили перенести с базы в тайгу более сложный инструмент — ручной бур. Петя задерживался. Бригадир послал парнишку порасторопней сбегать на базу (до нее было около полукилометра), найти бывшего сыродела, поторопить его, а заодно сделать внушение за медлительность. Запыхавшийся рабочий вернулся через пятнадцать минут и доложил, что «новенький» вышел к ним, в бригаду, полтора часа назад. Без бура народ простаивал, и все двинулись на поиски Пети. Инструмент, лежащий в тайге недалеко от тропы, нашли сразу. А Петю искали весь день и только к вечеру заметили дымок, тянувшийся из-за мари. Трое пошли туда и через два часа привели бывшего минчанина. Он, близоруко щурясь, осторожно нес в руках, как бесценное сокровище, свои очки. Лицо его было в крови, оба глаза совсем заплыли.

Петя рассказал, что с ним приключилось. Когда он нес свой бур, через тропу перелетела пара серых птиц с рыжими хвостами, размером чуть крупнее дрозда. Ребята, слушая его рассказ, без труда узнали кукш. Сыродел у себя в Минске никогда не видел таких милых созданий и завороженно смотрел, как они с томным кошачьим мяуканьем плавно кружили среди деревьев. И тут он сделал единственную ошибку, которая стоила рабочего дня целой бригаде, — сошел с тропы, чтобы получше разглядеть забавных птичек, так как очки со стеклами плюс десять позволяли изучать ему орнитофауну Якутии только с близкого расстояния. Когда кукши улетели, он хотел вернуться туда, где его ждал бур, но не смог найти ни дороги, ни транспортируемого инструмента. Блуждал по тайге он долго, но все время ходил по кругу и удалился от лагеря лишь километра на три.