Ваше благородие - Олег Васильевич Северюхин

— Сенцов, нас не тревожить до особого указания, — сказал он.

Сенцов ловко щелкнул каблуками с серебряными шпорами и вышел. Кавалеристы они мастера на это дело.

— Пойдемте, — сказал Столыпин и пальцем указал на дверь, ведущую в комнату отдыха. — Расстроили вы меня, — сказал премьер, открывая дверцу зеркального шкафчика, где стояли бутылки и рюмки. — Что будете пить?

Мне он налил водки, себе — тоже и, не чокаясь, выпил, закусив кусочком колбасы.

Кстати и к слову, тогда не было колбасных изделий категории А, Б или мясных продуктов, которые даже голодная собака есть не станет. Если сказано колбаса, то это только продукт из мяса.

Я выпил водки и заглушил послевкусие кусочком копченой колбасы.

— Что нужно делать? — спросил Столыпин.

— Начинать все сначала, — сказал я. — Я сейчас поеду к Григорию Ефимовичу, а вам нужно ехать к ЕИВ с большим приветом от Ангела. К вечеру и мы приедем туда. А там посмотрим, что нужно делать.

На том и договорились.

В резиденции Распутина я сразу пошел в атаку.

— Ты что, хочешь убить ЕИВ и его августейшую супругу? — зловеще спросил я. — Кто должен был наблюдать за тем, чтобы все намеченное было выполнено полностью? Ты! Потому что ты там постоянно ошиваешься и мух не ловишь. Ты и сам себе приговор подписал. Я смотрел в Книгу, и там все так, как было раньше, только неизвестна дата смерти Столыпина, а вот ваши даты ни на день не изменились. И каждый день промедленья смерти подобен. А вы целых четыре месяца ждали. И я ждал, думал, что вы образумитесь. Да только вы себя бессмертными почуяли. А в Книге написано, что апреля семнадцатого дня появится Ленин, который отдаст приказ на расстрел царской семьи, и он пойдет по всей России, срывая наземь царские орлы. Бросай все, едем к царю, и смотри, если будешь идти на поводу у самодержцев Всероссийских. Тянуть на себя самодержавие это все равно, что тянуть на веревке волка, который вас и сожрет.

Григорий слушал меня и частенько крестился. Кому охота знать день и час своей смерти? Каждый надеется прожить дольше, но сколько определено в Книге, то уже никак не обойдешь, если не перепишешь эту Книгу в силу своих возможностей.

Олигарх может раздать на благотворительность свои миллиарды и полностью переменить свою жизнь, и, возможно, он проживет дольше и в лучшем настроении, чем до этого.

Может это сделать и кровавый диктатор, став нищим где-нибудь на пороге заброшенной церквушки. Но никто не гарантирует, что его все равно найдут и повесят за ноги на воротах этой церквушки, но он может прожить подольше в радости, что его не настигло возмездие раньше.

Много имеющие никогда не пойдут на переписывание Книги, потому что думают, что уволокут за собой в могилу все, что они накопили, наворовали или награбили. Хуже, когда так же думает диктатор, мечтающий о том, что он устроит кровавый пожар на всей планете и недостойный его народ уйдет в могилу вместе с ним.

— Едем, немедленно едем, — чуть ли не кричал Распутин, надевая на себя теплые вещи. Судьба судьбой, а январь январем, босиком по морозу далеко не ускачешь.

В Царское Село мы приехали, когда на улице уже смеркалось. Зимой и часы не нужны. Смеркается — семнадцать часов, светает — девять часов. Машина остановилась у крыльца Александровского дворца, и Распутин бегом бросился к парадной двери.

Я не торопясь вышел из машины и пошел туда же, снимая на ходу перчатки. Мне торопиться некуда. Швейцару в ливрее сдал свою шинель, фуражку (утепленную и с наушниками, зима же) и шашку с портупеей.

Дежурный офицер меня уже видел и повел в комнату перед царскими покоями.

— Успеете перекурить, господин капитан, — сказал поручик, — там у них много посетителей.

Покурить я действительно успел, и только я затушил папиросу, как мимо меня промчался дежурный офицер и заскочил в царские покои. Через минуту он выскочил обратно, двумя пальчиками картинно вытер воображаемый пот со лба, неторопливо подошел ко мне и сказал:

— Очень даже срочно требуют вас. Сильно не торопитесь, там все почему-то в большом расстройстве, если попасть под горячую руку, то можно и погон лишиться.

— Живы будем — не помрем, господин поручик, — сказал я и пошел в царские покои.

Я вошел в гостиную и остановился у дверей, громко щелкнув каблуками. Я строго соблюдал все правила. Нечего без приглашения переться к начальническому столу или первым тянуть руку для рукопожатия.

— Да идите же сюда, — плачуще махнула рукой Александра Федоровна. — Как же так? Неужели все вернулось на свои места?

— Увы, мадам, — сказал я, — все осталось на своих местах, только неизвестна дата удачного покушения на господина премьер-министра, а еще написана дата появления Ленина, который отдаст приказ о расстреле вашей семьи.

— Когда же он появится? — рыдая спросила она.

— В апреле семнадцатого числа после расстрела рабочих на Ленских золотых приисках, — сказал я. — Тогда симбирский дворянин Ульянов возьмет себе псевдоним Ленин.

— Это не брат казненного цареубийцы Александра Ульянова? — спросил ЕИВ.

— Родной брат, ваше величество, — сказал я, — и он поклялся отомстить за смерть своего брата.

— Что же нам делать? — спросила императрица.

— Мне по чину не положено давать советы августейшим особам, — сказал я. — Но по моему уразумению нужно не расстреливать рабочих на Ленских золотых приисках, а арестовать владельцев приисков, если они не улучшат условия работы и жизни людей. И все по царскому указу. Завтра же должен быть опубликован указ о том, что ЕИВ одобрил проект Конституции, которую передали на рассмотрение Государственной Думы. И третье. Указ об отмене титулования в военном и гражданском ведомствах. Титулованию подлежат только князья, графы, бароны. У остальных есть чины, по которым и следует обращаться. А далее господин премьер-министр разработает план перехода России к конституционной монархии. И об этом должно быть сказано во втором указе. Пока еще возможно это сделать путем публикации указов, то есть обнародования правительственного курса и подрыва революционной базы в России. Если преобразования будут свернуты, то Книгу судеб переделать уже не удастся.

— У вас уже и проекты указов готовы? — как-то с ехидцей спросил меня ЕИВ.

— Так точно, ваше величество, — сказал я и положил на стол три указа, оформленные настоящим писарским почерком полкового писаря Терентьева Христофора Ивановича, которому обещано оторвать башку и вырвать язык, если он что-то и где-то ляпнет.

Над указами я поработал основательно, и они должны сыграть роль Рубикона, после которого отступать уже некуда.

ЕИВ и премьер Столыпин прочитали указы и молчаливо одобрили