Мир Реки: Темные замыслы - Филип Фармер

Путешествие могло растянуться на целый век, а возможно, на два или три столетия. И Сэм был этому только рад. Он мог бы назвать тысячи и тысячи вещей, которых недоставало в мире Реки, но времени здесь хватало с избытком.

Клеменс грелся в сиянии образов, где по водам Реки плыл огромный пароход, а у штурвала стоял он, капитан. Его первым помощником будет Христофор Колумб или, возможно, Фрэнсис Дрэйк. Капитаном морской пехоты он назначит… Нет, не капитаном, скорее всего майором, потому что на борту будет только один капитан — он сам, Сэм Клеменс. Так вот, на должность майора могут претендовать Александр Великий, Юлий Цезарь и генерал Грант.

Булавочный укол досадной мысли пронзил воздушный шар, паривший в струях его грез. Эти два античных ублюдка никогда не согласятся на вторую роль. Александр и Цезарь начнут плести интриги и в конце концов попытаются захватить его прекрасный пароход. А согласится ли такой великий человек, как генерал Грант, выполнять приказы какого-то Сэма Клеменса — отставного писаки-юмориста, двадцать лет не видевшего листа бумаги?

Светящийся газ его грез со свистом улетучивался. Шар мечты обвис и скорчился. Сэм снова подумал о Ливи, столь внезапно обретенной и вновь потерянной. Как странно, что ее жизнь оборвал метеорит, благодаря которому Сэм мог теперь воплотить в реальность свою мечту. Как странно, что Ливи появилась именно в это время. Она возникла всего лишь на миг, будто какой-то небесный тиран показал ее Сэму и забрал обратно. А его мечта? Чего она стоит, если ему до сих пор не удалось отыскать огромную металлическую глыбу?

Глава 9

— Вы выглядите очень усталым, Сэм, — произнес Лотар.

— Да, пора отправляться спать, — ответил Клеменс, поднимаясь на ноги.

— Как? Вы хотите разочаровать эту венецианскую красотку из семнадцатого века? Она, между прочим, весь вечер строила вам глазки!

— Тогда утешьте ее, барон.

Сэм торопливо зашагал от костра. В течение вечера он несколько раз испытывал соблазн увести венецианку в свою хижину — особенно после того, как первая чаша согрела его кровь. Однако теперь им овладело полное безразличие. Клеменс знал, что, уложив в постель Анжелу Сангеотти, он потерял бы потом покой от чувства вины. За последние двадцать лет ему довелось испытать подобные угрызения совести десять раз — со всеми женщинами, которые делили с ним ложе. И Сэм понимал, что отныне будет чувствовать себя виноватым не только перед Ливи, но и перед Темах — его индонезийской подругой, с которой он жил как супруг почти пять лет.

— Какая нелепость! — твердил он себе множество раз. — Даже разум бессилен объяснить это чувство вины. Мы так давно разлучены с Ливи, что уже стали чужими друг для друга. Слишком многое случилось с каждым из нас после Дня воскрешения.

Однако чувства не подчинялись логике, и он страдал — страдал от осознания собственной вины. Хотя можно ли называть логикой эти жалкие доводы его ума? Ведь по сути своей человек по-прежнему оставался неразумным животным и вел себя в соответствии с врожденным темпераментом и приобретенными склонностями.

— Почему же я терзаюсь тем, что не может быть поставлено мне в вину? — в который раз шептал он себе. — Потому что такова моя натура, будь я проклят! Потому что при зарождении Земли какие-то два атома столкнулись друг с другом, и это породило цепь событий, по воле которых я оказался здесь — в ночи, на странной планете, среди толпы помолодевших стариков, собранных из всех времен и народов. Вот почему я иду в свою бамбуковую хижину, где меня ждут одиночество и тоска, абсолютно необязательные с точки зрения разума, но неизбежные по существу.

Да, я мог бы убить себя, но смерть не решит моей проблемы. Через двадцать четыре часа самоубийца оживает вновь — пусть в другом месте, но таким же несчастным. И каждая новая попытка, оставаясь бесплодной, лишь добавляет муки истерзанной душе.

— О жестокосердные и безжалостные ублюдки! — вскричал он, погрозив кулаком далеким звездам. Потом горько рассмеялся и добавил: — Что толку обвинять их в жестокости и черствости душ? Как и я, они не в силах измениться. В этом дерьме мы все едины.

И все же подобные мысли не ослабили его желания отомстить. Он по-прежнему хотел вцепиться зубами в руку, подарившую ему бессмертие.

Его бамбуковая хижина находилась у подножия холма под огромным железным деревом. Строение выглядело жалкой лачугой, но считалось здесь исключительной роскошью, поскольку нехватка каменных инструментов превращала строительство домов в настоящую проблему. Люди, перенесенные сюда после падения метеорита, селились в шалашах, сделанных из бамбуковых шестов, травяных веревок и больших листьев железного дерева, которые походили на слоновьи уши. В долине росло около пятисот разновидностей бамбука, и из некоторых люди делали деревянные ножи. Однако их лезвия быстро ломались, нуждались в постоянной заточке и вообще являлись жалкой пародией на то, к чему привык человек.

Войдя в хижину, Сэм лег на топчан и закутался в несколько больших покрывал. Слабые звуки далекого веселья мешали заснуть. Немного поворочавшись, он поддался искушению пожевать палочку мечтательной резинки. Сэм не знал, к чему это приведет: к экстазу с обилием текучих многоцветных образов, к чувству мудрого умиротворения или к похотливым желаниям, а возможно, наоборот — к бездонному мраку, где из темноты станут выползать чудовища и скулящие призраки погибшей Земли, где в языках адского пламени начнут извиваться грешники и демоны без лиц, наслаждаясь криками жертв, будут давиться визгливым смехом.

Он пожевал тягучую массу, проглотил слюну и понял, что опять совершил ошибку. Но трезвый ум, как всегда, запоздал, и было поздно что-либо менять. Он вновь переживал тот эпизод, когда мальчишкой тонул в реке — и ведь утонул бы, если бы его не вытащили.

«Тогда я умер в первый раз, — подумал Сэм. — Хотя нет! Я умер, когда родился! Как странно, что мать никогда не рассказывала мне об этом».

И он увидел ее, лежавшую на постели, — спутанные волосы, побелевшая кожа, белки глаз под приоткрытыми веками и дрожавшая челюсть. А доктор, закурив сигару, склонился над малышом — над ним, над Сэмом. Он повернулся к отцу и невнятно пробормотал:

— Вряд ли удастся спасти.

— Вы хотите сказать, что моя Джейн и… вот этот… погибнут? — спросил отец.

У доктора были огненно-красные волосы, густые рыжие усы и светло-голубые глаза. Его лицо выглядело бесстрастным и грубым.

— Обычно я хороню свои ошибки, но в данном случае вы зря беспокоитесь, — ответил он. — Я спасу этот комочек плоти, хотя вряд ли от него будет какой-то толк. И ваша жена тоже поправится.