Македонский Лев - Дэвид Геммел

— Да, — ответила она ослабевшим голосом. — Мотак… в кухне.

Парменион встал, вынув свой меч из мертвого спартанца. С кровавым мечом в руке он прошел через дом на кухню. Два тела лежали на полу. Перешагнув через первое, он опустился на колени рядом с Мотаком, пальцами коснувшись его горла. И нащупал пульс! Парменион надорвал пропитанную кровью рубаху Мотака и обнаружил две раны, одну в верхней части груди, вторую — на левом боку. Кровь на груди запекалась, но вот кровотечение в боку, кажется, усиливалось. Парменион видел полевых хирургов за работой, и он свел разрубленную плоть, стягивая края раны вместе и крепко их удерживая. Несколько минут он сидел, и кровь просачивалась у него между пальцами, но наконец она стала запекаться.

Мотак застонал. — Лежи тихо, — приказал Парменион, аккуратно ослабив хватку. Кровь еще текла из раны, но теперь лишь тонкой струйкой.

Вернувшись в андрон, он увидел, что Фетида заснула. Оставив ее в покое, он побежал к дому Дроника — лекаря, который заменил Аргона. Он был афинянином и являлся крайне спесивым человеком, но его умение было вне сомнений, и, как его предшественник Аргон, он редко пользовался кровопусканием. Новый лекарь был лыс, безбород и так мал ростом, что казался деформированным карликом.

Вдвоем мужчины отнесли Мотака на кровать, затем Дроник поместил в раны свернутую шерсть, пропитанную соком из фиговых листьев. Сверху он наложил шерстяные примочки с красным вином, зафиксировав их повязками из белого льна.

Парменион вернулся в андрон и опустился на одно колено рядом с Фетидой, взяв ее за руку и целуя ей пальцы.

Она проснулась и улыбнулась. — Почему здесь так темно? — спросила она. — Ты не мог бы зажечь светильник?

Солнечный свет лился в окно, и Парменион ощутил ледяной укол в своей душе. Он провел рукой перед ее лицом, но ее глаза не моргнули. Он тяжело сглотнул. — Дроник! — позвал он. — Сюда, скорее!

— Зачем? — удивилась Фетида. — Зажги мне светильник.

— Сейчас, любовь моя. Сейчас.

— Мотак в порядке?

— Да. Дроник!

Врачеватель подошел к Фетиде. Парменион ничего не сказал, только еще раз провел рукой перед ее лицом. Дроник протянул руку и ощупал рану у Фетиды на макушке, осторожно надавив на нее. Она застонала. — Это ты, Парменион? — Ее голос приутих.

— Я здесь, — прошептал он, взяв ее за руку.

— Я думала, что мы все умрем, и наше счастье оборвется. И тогда я решила, что это цена за те годы, что были у нас с тобой. Боги не хотят, чтобы мы слишком долго оставались счастливы. Знаю, это странно звучит, но я поняла, что ни о чем не жалею. Ты вернул меня к жизни, вернул мне улыбки и смех. Но теперь… мы… снова победили. И впереди у нас еще годы и годы. Парменион?

— Да?

— Я люблю тебя. Ты непротив услышать это от меня?

— Непротив, — шепнул он. Посмотрел на Дроника, но на лице лекаря ничего нельзя было прочесть. — Что не так? — спросил Парменион одними губами, без звука.

Дроник встал, но дал знак Пармениону остаться. Врачеватель вышел во двор и сел на солнце.

— Ты любишь меня? — спросила Фетида, и голос ее вдруг зазвучал чисто.

Парменион почувствовал в горле ком, а в глазах — жгучие слезы. — Да, — произнес он.

— Я не… слышу… тебя. Парменион? Пар… — Ее дыхание замерло.

— Фетида! — закричал он, но она не отозвалась. Ее глаза смотрели на него. Тихо подошел Дроник и закрыл ее веки. Взяв Пармениона за руку, он вывел его на солнце.

— Почему? Ведь это была только маленькая ранка?

— Ее череп был проломлен в области макушки. Прости, Парменион. Не знаю, что еще могу сказать. Утешься тем, что она не мучилась; она не поняла, что умирает. И попытайся запомнить, что она сказала о времени, проведенном вами вместе. Не многие познали такое счастье.

Парменион не ответил. Он сел за стол во дворе и стал смотреть на фиолетовые цветы, увившие стены. Он не пошевелился даже когда прибыл Менидис и отряд фиванских солдат, чтобы унести тела головорезов. Старый офицер сел напротив него.

— Расскажи мне, что произошло? — спросил он.

Парменион так и сделал, тихо, механически. Он даже не заметил, когда Менидис встал и ушел.

Пелопид нашел его там же на закате. Фиванский военачальник сел рядом.

— Сожалею о твоей утрате, — сказал он. — Искренне. Но ты должен заставить себя встать, Парменион. Ты нужен мне. Нужен Фивам. Клеомброт появился на севере, и с ним двенадцать тысяч человек. Херей и его люди вырезаны, и дорога на Фивы открыта.

Эпаминонд стоял на склоне один и смотрел вниз, на спартанскую армию, которая расположилась лагерем на равнине Левктр, в дне пешего похода от Фив. Он медленно расстегнул под подбородком ремень простого железного шлема, снял его и положил рядом с собой на каменистый склон, садясь, чтобы посмотреть на далекие огни.

Когда ветер усиливал порывы, он мог расслышать смех со стороны спартанского лагеря и ржание их коней, пасшихся за кострами.

Завтрашний день маячил в его сознании подобно полузабытым чудовищам из детских снов. Более пятнадцати из своих тридцати семи лет Эпаминонд работал, прятался, рисковал жизнью, служа Фивам, чтобы освободить любимый город от Спартанского владычества. И он подошел так близко.

Так близко…

Теперь перед ним стояла армия из двенадцати тысяч человек — вдвое больше против Беотийского войска — и будущее Фив висело, как хрупкая драгоценность над огненной пропастью.

В Спарте он позволил себе мечтать о золотых днях. Агесилай был готов говорить — даже вел себя дружелюбно — и переговоры стремительно продвигались вперед… до того горького момента, когда он увидел поправку в Соглашении о Мире. И тогда Эпаминонд оказался пойман, как рыба в сеть. Подписание означало бы конец Беотии. Неподписание влекло за собой новое вторжение.

Сделав глубокий вдох, он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на мыслях о предстоящем совете военачальников, но видел перед собой лишь спартанскую армию, лучших бойцов во всей Греции — во всем мире.

Он подумал о плане Пармениона, но тут же выбросил его из своих мыслей.

Услышав шаги за спиной, он обернулся и увидел Феспийского военачальника, Иктина. Мужчина был молод и строен, его железная броня начищена до серебристого блеска. Эпаминонд ничего не сказал. Иктин раздражал его, однако его приходилось терпеть, как избранного представителя от Феспии.

— Мы же не одолеем их в открытом сражении, так ведь, Эпаминонд? — спросил Иктин. — Мои люди опасаются. Не за свои жизни, конечно, которые они отдали бы с радостью… отдали бы с радостью. Но… это будет безумие. Скажи, ты ведь не обдумываешь этот курс всерьез?