Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

– Не смей! Адель не виновата, это побочные эффекты лекарств…  – перед Песахом лондонский доктор Адели порекомендовал ей пройти курс гормональной терапии:

– Средство поможет зачатию, миссис Майер-Авербах, – заметил врач, – оно стало надеждой для тысяч бесплодных женщин…  – Генрик заметил красные пятна волнения на щеках жены. Он ничего не говорил Адели о случившемся на гастролях в СССР, как не сказал и о пакете, пришедшем на их лондонский адрес из Бейрута. Отправителем бандероли значился мистер Тоби Аллен. В картонном ящике Генрик нашел шесть упаковок хорошо известных ему таблеток:

– Когда вы приедете на конкурс Чайковского…  – писал журналист, – вы получите дальнейшие средства для продления курса. Что касается вашей новосибирской знакомой, то, к сожалению, я вынужден сообщить печальные новости…  – в пакет вложили письмо, написанное знакомым Генрику почерком:

– У нее случился выкидыш, – он раздул ноздри, – жаль, но значит, лекарство сработало…  – ему не пришлось уговаривать Адель согласиться на уколы гормонов:

– Она сама хочет ребенка, – Генрик отпил кофе из изящной чашки на крышке рояля, – но еще она хочет хвалебных рецензий…  – полнота, как и ожидал Генрик, улучшила голос жены:

– В здешних газетах откровенно намекают, что мисс Шварцкопф пора на покой, что Адель ее затмила по всем статьям…  – немецкая дива пела в постановке Королеву Ночи, – нацистка бесится, но ничего не может сделать…

Шварцкопф, любимица рейхсминистра пропаганды Геббельса, в прошлом член НСДАП, после войны настаивала, что ее партийный билет был номинальным клочком бумаги. Генрик, тем не менее, был рад, что не выступает с оперным оркестром:

– Хотя я играл с фон Караяном, – напомнил себе он, – а Адель поет Вагнера, но, разумеется, не в Израиле…  – жена и Шварцкопф не здоровались. Гримерки див разнесли в противоположные концы коридора:

– Выкидыш случился потому, что Дора болталась по разным общежитиям, – недовольно подумал Генрик, – больше такого я не допущу. Но девушки есть и на западе, например, фрейлейн Брунс…  – малышка, как ее называл Генрик, пришла в зал после хореографического класса. Стройные ноги обтягивали черные чулки. Пышная, тюлевая юбка не прикрывала детских, худых коленок. В каштановые кудри она воткнула веточку цветущей вишни:

– Она могла бы спеть Чио-Чио-Сан…  – улыбнулся Генрик, – у нее подходящий разрез глаз, словно миндаль…

Серые глаза Магдалены Брунс странным образом напоминали его собственные. Подумав о Японии, Генрик хмыкнул:

– Хана на меня и не посмотрит, хоть мы и встречались… он понимал, что пару пьяных ночей трудно назвать встречами, – во-первых, у нее карьера, как и у меня с Аделью, а во-вторых, с ее выпивкой и наркотиками, с тем, что она пережила атомную бомбардировку, она родит какого-нибудь урода…  – Генрик покачал головой:

– Не нужен ей никакой ребенок. Она, наверняка, успела сделать несколько абортов…  – на хрупкой шее фрейлейн Магдалены блестел католический крестик. Шестнадцатилетняя абитуриентка местной консерватории, конечно, не могла претендовать даже на роль Папагены. Фрейлейн Брунс выходила на сцену, как первый паж:

– Все равно вы первая, – весело сказал ей Генрик, – и вы поете не в хоре, а в основном составе…  – заглянув в оперную канцелярию, он узнал, что фрейлейн Магдалена деревенская девчонка:

– Она выросла на хуторе у датской границы, доила коров. Она ничего не знает, ничего не видела…  – Генрик сдержал дрожь в пальцах, – она будет счастлива, что великий Авербах обратил на нее внимание…  – он велел:

– Садитесь рядом. Дуэт можно играть в четыре руки…  – на чистом листе он быстро набросал золотым паркером ноты. Девушка отчаянно покраснела:

– Это такая честь, маэстро. Я играю, но я боюсь ошибиться…  – Генрик просвистел следующие такты дуэта:

– Mann und Weib, und Weib und Mann, Reichen an die Götter an….

Покрутившись на стуле, он подмигнул фрейлейн Магдалене:

– Мужчина и женщина вместе достигают божественной гармонии. Мы с вами тоже достигнем, не сомневайтесь…  – уверенная ладонь легла на пальцы Магдалены:

– Ставить руку надо так, – распорядился маэстро, – поверьте моему опыту, это удобнее для исполнителя…  – у девушки лихорадочно забилось сердце:

– Не может быть, чтобы я ему нравилась. Он гений, а я статистка, это моя первая роль не в хоре, не в массовке. Он всегда со мной шутит, покупает мне в буфете кофе и сладости…  – маэстро выглядел старше двадцати четырех лет:

– Он не мальчишка из тех, что заигрывают с девицами в Сан-Паули. Он уважаемый человек…  – Магдалена, разумеется, обреталась не в гнезде порока, как Сан-Паули называла мать. На лето Гертруда устроила дочь пансионеркой в приличную католическую семью:

– Когда поступишь в консерваторию, останешься у них жить, – велела мать, – мы с отцом не позволим тебе болтаться по студенческим квартирам…  – единственной уступкой матери стало позволение Магдалене пользоваться задним ходом, ведущим из ее комнаты в сад:

– Но только потому, что спектакли заканчиваются поздно и не след тревожить хозяев, – вздохнула девушка, – в остальные дни мама звонит и проверяет, когда я вернулась домой…  – Брунсы приезжали на премьеру всей семьей:

– Две недели представлений… – Магдалена читала ноты, – две недели отдыха дома, то есть занятий, и начинаются консерваторские экзамены…  – маэстро так и не отпускал ее руки. Авербах по-хозяйски погладил тонкое запястье:

– Ей шестнадцать лет, не стоит ее пугать. Сначала кофе, потом обед в хорошем ресторане. Надо отвезти ее на море, снять номер в дорогом отеле, где все и случится. Она не станет сопротивляться, по ее глазам видно, что я ей нравлюсь…. – Генрик улыбнулся:

– Еще поработаем и вы получите награду, настоящий итальянский капуччино. Я знаю одно кафе в Сан-Паули, его хозяин переехал сюда из Милана…  – он усмехнулся:

– Или вы, как хорошая католичка, и ногой не ступите в такие места? Но я обещаю, что со мной вы в безопасности…  – Магдалена смутилась:

– Мне неудобно, маэстро. Большое спасибо, я с удовольствием…  – девушка вздрогнула. Из-за стены раздался мощный, величественный голос:

– Der Hölle Rache kocht in meinem Herzen…  – Магдалена робко сказала:

– Но ваша жена не поет Царицу Ночи…  – Генрик отозвался:

– Не поет, но будет петь. У нее идет интервью, она показывает возможности своего голоса…  – он подвинул девушке ноты:

– Вам злые волшебницы не грозят. Вы у нас, фрейлейн, сама сладость, само очарование юности и невинности…  – ее щеки запылали. Генрик благодушно потянулся: «Продолжим репетицию».

На черной коже большой сумки, похожей на торбу кочевников, поблескивали серебряные, изысканно выписанные буквы: «Сабина».

Сестра зарегистрировала торговую марку прошлой осенью:

– Мама меня надоумила, – призналась Сабина Адели, – когда мы жили в обительской гостинице, при монастыре Лауры. Я работала над курортной коллекцией этого года…  – рассматривая эскизы аксессуаров, Клара заметила:

– Ты все равно так подписываешь наброски. Тебе нужна марка, официальное признание. Позвони мистеру Бромли, он поможет с бюрократической волокитой…  – к Хануке и свадьбе младшего брата Сабина получила свидетельство члена Почтенной Компании Перчаточников:

– Ты можешь голосовать на выборах Лорда-Мэра Сити, – подмигнул ей отчим, – время подумать о собственном магазине, о патенте поставщика королевского двора…  – Сабина отозвалась:

– Это большие деньги, дядя Джованни. Ее величество никогда не станет носить мои сумки, для нее это слишком вызывающе. Хотя принцесса Маргарет, приватным образом, заказала несколько моделей…  – ожидая объявления о посадке рейса сестры, Адель рассеянно пролистывала купленную в киоске аэропорта The Times:

– На хупе Аарона Сабина была какая-то странная, – подумала девушка, – видно было, что она радуется, но думает о другом. Инге тоже ходил сам не свой…  – доктор Эйриксен не распространялся о своем пребывании в СССР, молчал о гастролях и Генрик: