Расправа над СССР – предумышленное убийство - Андрей Буровский

В-третьих, реально поднялись буквально миллионы людей.

Когда мне говорят, что сторонников СССР было абсолютное большинство, а «развалила Союз» кучка «предателей», могу только пожать плечами. В 1991 году защитники Союза были немногочисленны и в абсолютном большинстве робки, не уверены в себе, не готовы идти до конца.

А вот сторонников Ельцина были толпы! Противодействовало перевороту огромное количество людей. Это были сотрудники и создатели кооперативов, собственники, нарождавшаяся мелкая буржуазия. Тот самый средний класс, которого якобы никогда не было в России.

Те, кто создал свое предприятие, кто купил квартиру или землю, не хотели возвращения советской власти. Их интересы тоже состояли в том, чтобы сменить политический строй.

Ну, и продолжалось идеологическое безумие, митинги и вопли «Долой!».

Парадокс, но даже уже разорявшиеся, начавшие деклассироваться бюджетники, наша горе-интеллигенция из множества НИИ и КБ, тоже выступала «за Ельцина». Дооравшиеся до сокращения бюджета бюджетники теряли уже чувство собственной значительности, а тут оказывалось – они опять сила! Они важны! Они ставят и свергают!

До миллиона человек участвовало в событиях в Москве.

Если ГКЧП готовы были поддержать многие… то где они были? Сторонников Горбачева можно было пересчитать по пальцам, сторонники Ельцина ходили огромными толпами.

В Петербурге ленинградское телевидение было единственным в СССР, которому удалось выпустить в эфир передачу, направленную против ГКЧП: выступление А. Собчака. Тот призвал сограждан выйти утром 20 августа на Дворцовую площадь на митинг протеста.

И ведь вышло около 400 тысяч человек! В их числе были и народные депутаты, М. Е. Салье и Ю. Ю. Болдырев, был знаменитый исполнитель песен собственного сочинения Александр Дольский, был академик Дмитрий Лихачев[227].

Во всей этой истории в равной степени возможны три варианта:

1. ГКЧП с самого начала был провокацией… Эдакой пробой пера, попыткой остановить реформы «если получится». Не получилось с нахрапа – и не надо.

2. ГКЧП был задуман Горбачевым как очередная подлость, в числе типичных для него подлостей. Он подставил своих же сотрудников и только радовался их провалу.

3. ГКЧП столкнулся с таким мощным сопротивлением, что физически не смог победить, хотя и очень старался.

Революция или водевиль?

Миллионы людей принимали за чистую монету эту борьбу – кто за «демократический социализм», кто против коммунизма. Они искренне считали, что борются за демократию, что они могут на что-то реально влиять, что их мнение значимо для выбора будущего страны.

В их представлении народ выдвигал своих лидеров – Бориса Ельцина и его окружение, восставал против тоталитарной диктатуры КПСС, свергал эту диктатуру, торжествовал зарю новой жизни.

События 18–22 августа 1991 года некоторые деятели гордо называют «Преображенской революцией». А была ли она, революция?

Уже тогда, в смутные дни августа 1991 года, раздавались голоса более трезвые. Очень уж странной была эта революция: бескровной. Действительно: почему бездействовала армия? Почему ничего не сделали спецслужбы?

В дни «августовского путча», когда вылез ГКЧП – «Государственный Комитет по Чрезвычайному положению», – один мой знакомый очень активно изучал ситуацию в Москве. Сын офицера русского флота, оставшегося в Тунисе после 1917 года, американский гражданин Костя Гальской представлял в России «Ридерс дайджест». 19 августа он запасся всеми возможными документами – корреспондентским удостоверением трех крупных информационных агентств, паспортом гражданина США и ходил решительно везде.

В эти дни я сидел то дома, то в редакции «Красноярской газеты» и обзванивал всех знакомых москвичей. Большинство из них готовились к участию в боях. Двое моих знакомых в этот день «на всякий случай прощались» со мной, готовые принять смерть за освобождение России из-под ига Советского Союза.

– Напротив министерства стоят танки… Вон, дула движутся! Андрей, прощайте! Тут начинается такое!!! – орал один мой знакомый из Министерства образования – стало быть, главной цели правительственных танков. И таких истерик было много – кстати, мужчины вели себя обычно хуже дам.

Вот опытный журналист международного класса, бывавший в разных странах мира, видевший войны и революции Костя Гальской сказал так:

– Андрей… Это все просто водевиль… Причем водевиль гораздо худший, чем наши предки показывали в провинциальных театрах в XIX веке, про двенадцатый год…

Для такого мнения есть очень много оснований. Многое в «Преображенской революции» было явным продуктом режиссуры. В последние годы об этом начали писать, и довольно откровенно.

Скажем, 21 августа, когда толпа после «победы демократии» пошла на здание КГБ на Старой площади, Хазанов выступил по телевизору… Он легко убедил дорогих телезрителей, что штурмовать КГБ не надо, во имя демократии необходимо уничтожить памятник Дзержинскому на Старой площади! Это самое главное! Человек, который весьма много знает, комментирует: толпа кинулась сносить памятник, штурма здания КГБ не было – соответственно, не было и многотысячных жертв[228].

Допустим, КГБ – это враги демократии; они отводили от себя гнев народа, чтобы он пал на памятник, которому все равно, а не на них.

Но, во-первых, чтобы проводить такие операции, необходим колоссальный властный ресурс. Не говоря ни о чем другом, нужен и «свой» Хазанов, и «свое» телевидение. И свои «агенты влияния» в толпе, которые будут кричать, что им велено.

Во-вторых, при таком-то властном ресурсе кто мешал потопить в крови восстание? Почти безоружная толпа – а против нее стоят танки. Танки, кстати, вели в Москву без боевого комплекта: практически безоружными. Солдаты не могли стрелять в толпу. Толпа не получила бы оружие, захватив танки.

К тому же потом выяснилось: был приказ даже личное оружие в ход не пускать, танками на толпу не наезжать. Демонстрация угрозы без последствий.

Естественно, потери были совершенно ничтожными – при том, что по Москве шли самые настоящие танки. Одного борца за демократию зашибло насмерть резко откинувшимся люком танка, еще двое погибли примерно при таких же обстоятельствах. И это было все… По всей Москве.

В Красноярске 18 августа «демократические силы» собрались в штаб-квартире демократов на центральной улице Мира. «Комендантского часа» никто не объявлял, но вечерние улицы были совершенно пустынны. «Демократическая общественность» накапливалась в полуподвальном помещении… У входа – два здоровенных дядьки откровенно уголовного вида, только пулеметных лент через плечо не хватает для полного сходства с балтийскими матросами. И чудовищный смрад перегара…

– Товарищ! Вы возьмете оружие?!

– Конечно, – отвечаю я. – За ним и пришел.

Пожали мне руки и впустили, дали спуститься по нескольким каменным ступенькам. Внутри пластами плавает сизый табачный дым, гомон нетрезвых голосов. Мой бог! Двустволки между колен, пара карабинов, небрежно повешенных на плечо, автомат с рубчатым откидным прикладом… И настроены люди куда как решительно, только не очень пока знают, в кого стрелять. Склоняются больше, что в милицию и в каких-то неопределенных «сторонников гэкачэпэ». Причем вести себя стараются, непроизвольно подражая советским «историческим» фильмам про Гражданскую войну.

Отхлебываю самогона, проникаюсь духом начинающейся гражданской войны и все острее вспоминаю, что мои сыновья – еще подростки, гибнуть мне как-то рано… Не дай бог милиция и правда сюда сунется! Не говоря о таких же вооруженных, но сторонниках другой силы…

Тут какая-то расхристанная, расстегнутая до пупа и нетрезвая девица, светя розовым лифчиком, едва налезающим на колоссальные груди, издает дикий вопль: из телетайпа пошла лента!!! Народ загомонил, с ревом сорвался, дико толкаясь, полез к телетайпу. А я сбежал, значительно сказав стражам у входа:

– На задание…

Они серьезно так кивнули… и больше я их никогда нигде не видел.

Улицы по-прежнему пустым-пустехоньки, никого. Ни одного патруля, ни одного вооруженного. Раза два прошли поздние парочки, какие-то загулявшие ребята… Только около часу ночи на огромной скорости промчался одинокий БТР. Куда и откуда мчалась эта одиночная военная машина – понятия не имею и уже никогда не узнаю. Очевидно, что не на боевое задание и не с боевого задания. Промчался броневик неведомо откуда и бесследно исчез. А я пошел домой, звонить в Москву….

Намного позже я узнал, что милиции был строгий приказ: ни под каким видом не шататься по улицам, не показывать оружия, тем более не применять. Приказ правильный хотя бы в одном смысле – не провоцировать. Потому что горячих голов хватало, и чуть что – могло кончиться какой угодно уголовщиной, насилием, стрельбой, лужами крови на мостовой.