Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

Одни (Генри Джеймс) на писателя обижались, другие (Г. К. Честертон) журили, третьи отвергали (Вирджиния Вулф). Я же (и, надеюсь, не один) просто люблю Уэллса за те наполненные жизнью страницы, которые он мне дарит».

«Люди как боги» — не просто дискуссия. Это роман действия.

Уэллс вовремя вспомнил о том, что Усталый Гигант, вечно занятый и закомплексованный, может заскучать. «Теперь я понимаю, как вы живете, — на радость Усталому Гиганту заявляет утопийцам возмущенный донельзя отец Эннертон. — Слишком хорошо понимаю! С самого начала я догадывался, но ждал, ждал, чтобы удостовериться, прежде чем выступить со своим свидетельством. Образ вашей жизни говорит сам за себя — бесстыдство ваших одеяний, распущенность нравов! Юноши и девушки улыбаются, берутся за руки, чуть ли не ласкаются, когда потупленные глаза — потупленные глаза! — были бы наименьшей данью стыдливости. А эти ваши гнусные рассуждения о любовниках, любящих без уз и без благословения, без установлений и ограничений! Что они означают? И куда ведут? Не воображайте, что, будучи священнослужителем, человеком чистым и девственным вопреки великим искушениям, я не способен понять всего этого! Или мне не открыты сокровенные тайны людских сердец? Или наказанные грешники — разбитые сосуды — не влекутся ко мне с исповедью, достойной гнева и жалости? Так неужели я не скажу вам прямо, кто вы такие и куда идете? Эта ваша так называемая свобода — не что иное, как распутство. Ваша так называемая Утопия — это ад дикого разгула всех плотских страстей!»

Вот грань, которую трудно преступить закоренелым землянам.

И начинаются перестрелки. Тупость и ярость, как всегда, торжествуют.

Только мистеру Барнстейплу, быть может, самому недалекому из землян, зато доброму, удается бежать с Карантинного утеса. Он сам, добровольно, ведомый только любопытством и чувством вины, приходит к утопийцам. И находит с ними общий язык. И начинает видеть чудесную сторону этого мира. В нем нет ласточек? Ну и что? Их нет потому, что уничтожены комары и мошки. Десять тысяч видов, начиная с болезнетворных микробов и кончая гиенами, были в свое время подвергнуты общественному суду. Какую данный вид приносит пользу? Какой вред? Что может исчезнуть вместе с ним? Но даже если какому-то виду выносился смертный приговор, в надежно изолированном месте сохранялся резерв обреченных особей. Зато большинство инфекционных лихорадок уничтожено полостью. Мир очищен от множества вредных насекомых, сорняков, всяческих гадов. Крупные хищники, вычесанные и вымытые, приучены к молочной диете, даже собаки превратились в относительную редкость.

Удивительный и привлекательный мир.

«Сперва мистер Барнстейпл никак не мог отыскать кранов, хотя в комнате помимо ванны находился большой умывальник. Затем увидел в стене несколько кнопок с черными значками, которые могли быть утопийскими буквами. Он начал экспериментировать. В ванну потекла горячая, потом ледяная вода; еще одна кнопка включала теплую, по-видимому, мыльную воду, а две другие — какую-то жидкость, пахнущую сосной, и жидкость, чуть-чуть отдающую хлором. Утопийские буквы на кнопках дали мистеру Барнстейплу новую пищу для размышлений, ведь это были первые надписи, которые он увидел».

К тому же единственным металлом в комнате оказалось золото. Оно было повсюду. Светло-желтые полоски блестели и переливались. Золото в Утопии, по-видимому, было очень дешевым материалом…

А еще в комнатах не оказалось зеркал. Правда, когда мистер Барнстейпл дернул то, что принял за ручку стенного шкафа, перед ним раскрылось трехстворчатое трюмо. Так он узнал о том, что в Утопии все зеркала обычно скрыты. Утопийцы считают неприличным напоминать человеку о его постоянно изменяющемся облике…

Мистеру Барнстейплу везет: утопийцы отправляют его на Землю.

Что-то заставило Уэллса вновь напомнить Усталому Гиганту о неумолимом времени.

«Случайно сунув руку в карман, он нащупал лепесток, оторванный от красного цветка. Лепесток уже потерял цвет, а соприкоснувшись с душным воздухом комнаты, и вовсе свернулся, сморщился и почернел; его нежный аромат сменился неприятным сладковатым запахом».

Сказка закончилась.

Современная женщина

В «Дневнике» Арнольда Беннетта сохранилась запись о том, как, зайдя однажды к Уэллсу, он увидел разложенные на каминной полке фотографии любовниц писателя.

Вряд ли всех, но фотография Одетты Кюн там точно была.

Дочь переводчика голландской дипломатической миссии в Константинополе, Одетта родилась в Турции, свободно говорила на греческом, французском, английском, турецком, итальянском, немецком языках, в Голландии закончила школу-пансионат, а в 1916 году снова приехала в Турцию, где написала небольшой, но яркий роман «Девицы Дэн из Константинополя». Сплетни и слухи придали роману некую загадочную атмосферу. Воспитывалась Одетта Кюн в пресвитерианстве, но однажды ей это разонравилось и, приняв католичество, она ушла в Дом доминиканских монахинь в Туре. Впрочем, ненадолго. С очередным любовником она сбежала в Алжир и написала новую книгу — «Современная женщина». Глубоко чувствующая, все понимающая героиня этой книги томится в грязных пространствах мира, принадлежащего исключительно мужчинам. Где свободная любовь? Когда мы, женщины, наконец сами начнем делать выбор?

Посвящение на книге гласило: «Г. Д. Уэллсу. Ты заразил нас своими мечтами».

Разумеется, Уэллс на посвящение откликнулся. Поначалу сочувственной рецензией.

А в 1924 году, находясь в Женеве, он уже сам получил от Одетты приглашение навестить одинокую путешественницу. «В отеле меня сразу отправили в ее номер, — вспоминал Уэллс, — и я оказался в тускло освещенной комнате наедине с изящной темноволосой молодой женщиной в воздушной шали, которая источала аромат жасмина. Она принялась меня уверять, что преклоняется предо мной, что только ради меня и стоит жить. Она давно мечтает посвятить мне всю свою жизнь. Только о том и мечтает, чтобы быть мне полезной.

«Ну, раз вы так чувствуете…» — сказал я.

В тот год, — уточняет Уэллс, — я жил неспокойной жизнью. Я нуждался в доме в солнечном краю, куда мог в любую минуту сбежать из Англии, чтобы работать в тишине и покое. Мне нужен был кто-то, кто вел бы мой дом, любовница, которая умиротворяла бы меня. Я хотел, чтобы такая любовница постоянно жила в этом тихом, нужном мне доме и не ездила со мной в Париж и не посягала на мою английскую жизнь. Я буду ее содержать и обеспечивать, а она будет писать, радоваться жизни, вообще делать что пожелает. Все это я выложил Одетте, и она призналась, что в восторге от моего предложения…»