Польские народные сказки - Автор Неизвестен

— По рукам.

— Если же ты наш уговор нарушишь и больных, которых я забрать хочу, вылечить захочешь — я тебя с собой заберу.

Так они и поладили, и вскоре Бартек наш зажил на славу. Народ к нему со всей округи валом валил. Доктор он был знаменитый. Всем докторам доктор. С одного взгляда определял, одолеет ли больной свои недуги или нет.

И ещё ни разу не случилось, чтобы он взялся за лечение, да не вылечил.

Разбогател Бартек. Жили они с матушкой в большом достатке. Дом построили дубовый. Во дворе сад, огород, хлев, конюшня, амбары. Всего и не перечесть. Вот только мать тревожилась, всё сына спрашивала:

— И как это ты, сыночек, людей лечишь, не пойму я? И для сугрева и от жары одни и те же травы завариваешь. Сдаётся мне, что и не учился ты вовсе, а больше на хитрость надеешься. Только одной хитростью не проживёшь.

А Бартек в ответ:

— Не горюйте, матушка! Быстро я на доктора выучился, быстро и добро нажил. Богат стал и знаменит на всю округу.

И верно.

Далеко разошлась о нём слава. Поэтому Бартек ничуть не удивился, когда однажды вечером к его дому подъехала золотая карета с гонцом от соседа-воеводы.

Заболела у воеводы дочка, и вот прислал он за Бартеком. Просит его единственную дочь от тяжкой болезни вылечить.

— Это нашего воеводы-то дочку? — испугалась матушка Бартека. — Да неужто ты к ней поедешь, сыночек? Да ведь ей ни одна пряха, ни одна портниха угодить не могут. Бегут от неё люди.

— Какая бы она ни была, а ехать надо. Воеводе не откажешь. Бывайте здоровы, матушка!

Попрощался Бартек со старушкой, сел в карету.

Застучали копыта, и помчались рысаки от дубового домика к замку с шестью башнями, в котором жил воевода.

Вечер был, и в кустах сирени да боярышника заливались майские соловьи. Быстро мчались резвые кони, вот уже и замок воеводы показался.

А из замка навстречу доктору слуги выбегают, двери отворяют, в барышнину спальню ведут. Видит Бартек, на кровати из резного дерева девушка лежит. Белая как полотно. Еле дышит. Смотрит Бартек на девушку, и не верится ему, что с её губ могли слетать обидные для старой пряхи слова, что худенькие её руки в кулаки сжимались от гнева.

Жаль стало Бартеку девушку, подошёл он поближе и вздрогнул: в головах у неё стояла Смерть.

А тут подходит к Бартеку сам воевода с супругой, родственники со всех сторон подбегают, о здоровье барышни спрашивают.

— Оставьте меня с ней с глазу на глаз. Только тогда возьмусь за лечение, — сказал Бартек.

На цыпочках вышли родители девушки из покоев, вышла и родня её, на знаменитого доктора оглядываясь. Стал Бартек Смерть молить:

— Ой вы моя ясновельможная пани! Уступите мне разок, хочу я, чтобы эта девушка жила.

Смерть только плечами пожала:

— Ты, парень, сам не знаешь, что говоришь. Или забыл про наш уговор?

— Хоть раз пожалейте. Уступите, Курносенькая.

— И не подумаю! Ради какой-то девчонки? С чего вдруг? Или приворожила она тебя?

— Сам не знаю. Лежит такая худенькая, такая бледная. Сделайте милость, госпожа, встаньте у неё в ногах. А я её вылечу.

— А ты и лечишь-то не лучше, чем слово держишь.

— Сжальтесь…

— И не подумаю…

— Уступите, Курносенькая, дайте пожить нам обоим. Добром прошу

— Не бывать этому!

— Ах так! — крикнул Бартек. — Не хотите по-хорошему, на себя пеняйте.

Схватил деревянную кровать, повернул изголовьем к дверям, и Смерть в ногах у девушки оказалась.

— Ишь как тебя занесло! — покачала она головой. — Со мной шутки плохи. От меня не уйдёшь. До свидания, герой, скоро встретимся — и на веки вечные.

Раскинула руки и вылетела в окно.

Только белый платочек на плечах её мелькнул.

Смотрит Бартек на девушку. Щёки у неё порозовели. На губах улыбка. Открыла она глаза тёмные, зоркие, как у сороки, и закричала сердито и громко:

— Эй, Богуся, Кася, Репка! Ужин — в постель. Да молоко чтобы не горячее и не холодное было, а булка — хрустящая! Богуся, Кася, Репка! Где вы там! Живее!

Тут она увидела доктора:

— А ты кто такой?

— Доктор я.

— Не нужен мне доктор. Я здорова. Убирайся отсюда, да поскорее! Батюшка тебе заплатит, сколько нужно. — И отвернулась от Бартека.

Сжалось у Бартека сердце то ли от боли, то ли от горечи, то ли от восторга.

В последний раз взглянул он на девушку и вышел.

А навстречу ему прислуга бежит, Бартека чуть с ног не сбила. Бегут служанки со всех ног, а из спальни снова доносится сердитый голос:

— Богуся! Кася! Репка!

Вслед за девушками и сам воевода несётся, кинулся Бартека обнимать.

— Здорова, моя доченька здорова! — кричит. — Уже и нрав свой показывает, плутовка! Спасибо, доктор. Век твоей услуги не забуду.

Большой кошель от пояса отстёгивает, Бартеку суёт. Но только на этот раз не обрадовало Бартека золото. Словно бы в этом кошельке не золотые монеты, а медные пуговицы были. Не взял Бартек у воеводы кошель.

— За щедрость спасибо. Но за здоровье дочери вашей по-другому рассчитываться придётся.

— Сколько, сколько я тебе должен?

— Завтра сочтёмся. А сейчас мне домой пора.

— Завтра так завтра. До свидания.

— Прощайте, пан воевода.

Воевода сложил ладони трубочкой и кричит на весь двор:

— Эй, слуги, проводите доктора к карете!

Вышел Бартек во двор, а там уже и карета стоит. Двенадцать коней, сивки как на подбор, а карета из чистого золота: «Вот, мол, какой я подарок отвалил. Знай наших!»

Но Бартека и карета не обрадовала. Молча плюхнулся он на мягкие подушки и крикнул кучеру — вези, мол, домой.

Резво бегут кони по дороге. А вот и болото показалось. Взошёл месяц, и вода серебром отливала.

Вдруг из-за верб послышалась песенка, словно бы комар тоненьким голосом запищал:

Ой, лес гудит,

Старый дуб шумит,

Комар с дуба упал,

Себе шею сломал.

Ой, весть не к добру,

Смерть пришла к комару…

«И… и… и…» — тоненько запищали комары над лугами, вторя песенке.

— Ого, — сказал Бартек, — это Курносая пришла. Со мной встречи ищет.

Только он это сказал, кони остановились, стоят, ушами стригут, ржут тихонько.

— Здесь меня подожди, — сказал Бартек кучеру.

Вылез из кареты, идёт, по сторонам озирается. Вокруг топи да болота, и вдруг за кустами вроде бы беленький платочек мелькнул.

«Вот она, — подумал Бартек, — ну что же, пойду к ней навстречу».

И пошёл через луг. А комары всё кружат над ним и пищат: «И-и-идёшь? И-и-идёшь?» Насилу их Бартек кулаком разогнал.

— Иду. Как не пойти! Если я к ней не приду, она сама меня разыщет.

Вот и кусты перед ним. А из-за кустов Смерть выглядывает.

— Это хорошо, что ты наш уговор помнишь, — говорит. — Ступай за мной.

Шли они долго болотами да лугами, наконец подошли к глубокой яме, а над ней неровным светом огонёк светился.

— Спускайся за мной, Бартек. Милости прошу. Это моя хата.

Спустился Бартек вслед за Смертью в яму.

Огляделся по сторонам, видит — тёмные стены паутиной покрыты, на стенах широкие полки укреплены, а на полках рядами светильники стоят. В одних огоньки горят ярко, ровным пламенем, в других — стелются, в третьих — угасают совсем.

— Что это за огоньки? — спрашивает Бартек.

— Это жизни человеческие, — говорит Смерть. — Вот эти ровные, светлые огоньки ещё долго гореть будут. А вон те, видишь, угасают совсем.

— А где же огонёк барышниной жизни? — спрашивает Бартек.

— Вот он, — сказала Смерть, показав на весело потрескивающий, яркий, словно бы игривый огонёк.

— А мой где?

— Сила твоего огонька в её перешла, вот гляди!

И Смерть показала Бартеку на огонёк, который уже совсем догорал.

— Эх, не удалось мне тебя перехитрить! — сказал Бартек и упал замертво.

— Видный был парень и неглупый, — сказала Смерть. — Да только одной ловкостью и хитростью прожить хотел. Вот и пришёл конец нашей сделке.

Тут и нашей истории конец.

А случилось это давным-давно, с тех пор прошло лет пятьсот да ещё сто. Теперь доктора на нашего Бартека не похожи, и надо бы эту историю по-иному рассказывать. Но уж пусть она останется такой, какой сказывали её в стародавние времена, выдумками да шутками старых прях да людей бывалых приукрашенная. А если кто хочет услышать живой рассказ, пусть поедет в город Станиславовице, что на реке Рабе. Там легенду эту знают.

1

Горький М. О литературе. М., 1937, с. 456.

2

См.: Пиотровская А. Г. Художественные искания современной польской литературы. Проза и поэзия 60—70-х годов. М., 1979.

3

Кружлик (kruzlik — польск.) — деревянный горшок под масло. (Здесь и далее примечания переводчиков. — Ред.).