Макс Хавелаар - Эдуард Дауэс Деккер

Я докладывал вам о том, что пытался уговорами и угрозами спасти старого регента от беды и позора и избавить себя от неприятного сознания, что являюсь непосредственным виновником его несчастья.

Но я видел, с другой стороны, доведенное до разорения, годами беспощадно угнетаемое население и подумал, что необходимо дать урок, — ибо мне придется сообщить о многих других злоупотреблениях, если они не прекратятся под воздействием этого процесса, — и, я повторяю, я сделал то, что считал своим долгом, лишь после зрелого размышления.

И вот получаю я ваше дружественное и ценное для меня письмо с сообщением, что вы завтра прибудете сюда, и в то же время с намеком, что мне следовало бы предварительно частным образом обсудить с вами это дело.

Итак, завтра я буду иметь честь увидеть вас, но именно поэтому я позволяю себе послать навстречу вам настоящее письмо, чтобы еще перед нашей встречей установить следующее.

Все, что я предпринял для расследования действий регента, производилось в глубокой тайне. Только он сам и его патте знали об этом, так как я же сам дружески его об этом предупредил. Даже контролеру результат моих расследований известен в настоящее время лишь частично. Эта секретность имела двоякую цель. Вначале, когда я еще надеялся убедить регента переменить свой образ действий, я соблюдал тайну для того, чтобы не скомпрометировать его, в случае если бы мои усилия увенчались успехом. Патте горячо поблагодарил меня от его имени за сохранение тайны, — это было 12-го сего месяца. Но позже, когда я начал отчаиваться в своих усилиях или, вернее, когда мера моего возмущения переполнилась после одного случая и дальнейшее молчание означало бы соучастие, тогда соблюдение тайны подсказали мне собственные интересы, ибо у меня есть обязанности также и по отношению к себе и к своей семье.

Во всяком случае, после отправки вчерашнего письма я был бы недостоин служить правительству, если бы то, что в нем говорится, оказалось неверным, необоснованным, простым измышлением. Но смог ли бы я доказать, что поступал так, «как велит долг ассистент- резидента»[158], что я был на высоте своего положения, что я не ставил легкомысленно на карту семнадцать трудных лет службы и — что гораздо важнее — благополучие жены и ребенка; удалось ли бы мне все это доказать, если бы глубокая тайна не облекала моих расследований, чтобы помешать виновным «выйти сухими из воды», как это здесь называют?

При малейшем подозрении регент отправил бы гонца к своему племяннику, который уже в пути и заинтересован в дальнейшем пребывании регента на его посту. Он потребовал бы от него денег во что бы то ни стало, щедро роздал бы эти деньги всем, кто был им недоволен за последнее время, и в результате оказалось бы, что я легкомысленно предъявил ему обвинение и что, короче говоря, я негодный чиновник, чтобы не сказать резче.

Стремясь оградить себя от подобной опасности, я и пишу вам настоящее письмо. Я испытываю к вам глубокое уважение, но я знаю то умонастроение, которое можно было бы назвать «умонастроением ост-индских чиновников». Я же этим умонастроением не заражен.

Ваше указание на то, что это дело лучше было бы предварительно обсудить частным образом, заставляет меня опасаться предстоящей «беседы». То, что я написал во вчерашнем письме, — правда; но все это может показаться неправдой, если мое обвинение и мои подозрения станут известны прежде, чем регент будет отсюда удален.

Я не могу скрыть от вас, что даже ваш неожиданный приезд в связи с посланным мною вам вчера спешным письмом заставляет меня опасаться, что виновный, не обращавший раньше никакого внимания на мои увещания, теперь раньше времени спохватится и попытается, насколько возможно, замести следы.

Я имею честь еще раз почтительно обратить ваше внимание на мое вчерашнее письмо и позволю себе при этом указать на то, что в нем содержалось также и предложение удалить регента еще до начала следствия и обезвредить его приверженцев. Вместе с тем я заявляю, что смогу считать себя ответственным за свои утверждения лишь в том случае, если вы соблаговолите согласиться с моим предложением касательно способа производства следствия, то есть чтобы оно велось беспристрастно, открыто и — главное — свободно.

Эта свобода немыслима, пока регент не удален, и в удалении его нет, по моему скромному мнению, ничего опасного. Ему можно сказать, что я его обвиняю и что это я подвергаюсь опасности, а не он, если он невиновен. Ибо я сам считаю, что должен быть уволен со службы, если окажется, что я поступил легкомысленно или хотя бы только слишком поспешно.

Поспешно! После стольких лет злоупотреблений! Поспешно! Как будто честный человек может спать, жить и наслаждаться радостями жизни, в то время как те, о чьем благополучии он призван заботиться, те, кто являются его ближними в высшем смысле этого слова, подвергаются насилию и угнетению!

Правда, я здесь недавно. Но я надеюсь, что когда-нибудь вопрос поставят так: что было сделано и хорошо ли это было сделано, а о том, сколько для этого потребовалось времени, не будет уже и речи. Для меня же слишком долог каждый час, ознаменованный грабежом и угнетением, и тяжка для меня даже секунда, несущая горе и нищету из-за моей небрежности, моего стремления все «улаживать».

Я раскаиваюсь в каждом дне, протекшем до моего официального рапорта, и прошу прощения за свою медлительность.

Я беру на себя смелость просить вас, чтобы вы дали мне возможность подробно обосновать мое вчерашнее письмо и предотвратить неудачу моих усилий освободить Лебакский округ от червей, которые издавна подтачивают его благосостояние.

Вот почему я снова позволяю себе просить вас одобрить мои действия и удалить отсюда, без прямого или косвенного предупреждения, регента Лебака и после этого начать расследование того, о чем я сообщил во вчерашнем письме за № 88.

Ассистент-резидент Лебака

Макс Хавелаар».

Эта просьба — не брать под защиту виновных — застала резидента в пути. Через час после своего прибытия в Рангкас-Бетунг он посетил регента и задал ему следующие два вопроса: «Может ли он показать что-либо против ассистент-резидента?» и «Нуждается ли он, адипатти, в деньгах?»

На первый вопрос регент ответил: «Нет, могу поклясться!» На