История великобритании - Кеннет Морган (ред.)

Эпоха Тюдоров завершилась на двусмысленной ноте, что ярче всего проявлялось в литературе. Остроумие Эразма и сатирические измышления Мора выражали (хотя и на латыни) интеллектуальное богатство дореформационной Европы. Сэр Томас Элиот, сэр Джон Чик и Роберт Эшем переводили ренессансные идеалы в плоскую, но терпимую английскую прозу. Сэр Томас Уайетт, Генри Говард, граф Суррейский и сэр Филип Сидни возродили английскую лирическую поэзию и сонет как красноречивое и классическое средство выражения творческой силы. Но только Эдмунд Спенсер явил совершенный образец того, чего не хватало английской просодии со времен Чосера. Снова музыка ласкала слух, а родственная связь между ухом и языком была полностью восстановлена. Спенсер достиг безупречного владения ритмом, временем и тоном – его сочинения не были просто «подражанием древним». В частности, гармоничное соединение у него северных, среднеанглийских и южных диалектов допускало словесные модуляции, изменение произношения и залога, сродни руладам лютнистов. Его пасторальный цикл «Пастушеский календарь» (1579) стал вехой в истории английской поэзии, а его мелодичные напевы воплощали беды и радости пасторальной жизни.

Колин, звук твоих напевов и рулад,Которые ты отправляешься распевать на обширные холмы,Услаждает меня больше, чем жаворонок в летний день;Их эхо заставляет трепетать соседние рощиИ наставляет птиц, что у ручьяСкрываются в кустах от солнечных лучей,Обрамляя твою песню своим радостным щебетаниемИли смолкая, устыдившись сравнения с твоими сладкими напевами.

Шедевром Спенсера стала его «Королева фей» (1589, 1596), аллегорическая эпическая поэма, в которой удивительно тщательно, на многих уровнях рассматривалось государство конца правления Елизаветы. Форма поэмы была столь же готической, сколь и ренессансной: готическое «возрождение» в архитектуре после 1580 г. как бы нашла свою параллель в последовательности эпизодов поэмы, где детали обретали свое собственное значение, придавая дополнительные украшения внешней симметрии, но не нанося ущерба общему впечатлению. Спенсер объяснял в посвящении, адресованном сэру Уолтеру Рэли: «Моим намерением в целом было отобразить славу в «Королеве фей», однако в частности я изобразил совершеннейшую и славную нашу повелительницу королеву и ее страну – в королевстве фей. Однако в других местах я, напротив, отвожу ее в тень». Иными словами, аллегория Спенсера была отчасти моральной, отчасти фиктивной – здесь нет легкой или прямой расшифровки смысла. Тем не менее аллегория имела одну цель; как «Петр Пахарь» до нее и «Путь паломника» после, «Королева фей» вела читателя по пути, на котором истину можно было отличить от лжи. Амбиции, коррупция, интриги и поглощенность мирскими интересами, свойственные елизаветинской большой политике, соединились в «прекрасной стране фей», облаченные в идиллические одеяния романа и возвеличенные как вымышленное воплощение золотого века Глорианы.

Совершенно очевидно, что Спенсеру не удалось произвести впечатление на елизаветинское правительство. Он сказал Рэли, что его целью было «изобразить джентльмена или знатного дворянина, подчиняющегося узде добродетели и благородства». Но его двусмысленность была весьма глубокой: Спенсер считал свою задачу уже устаревшей. Рыцарство было погублено ренессансной политикой и искусством власти. «Истинное совершенство, благородный рыцарь» эпохи Чосера уступили место тюдоровскому придворному. Золотой век миновал, если он вообще когда-нибудь имел место.

Когда я сравниваю состояние нынешнего времениС образом мира в древности,Когда человечество было в расцветеИ блистало первым цветом добродетели,Я нахожу их столь несхожими между собой,Как если бы с течением времени,Как мне кажется, мир перестал соответствоватьСвоему определенному началуИ, сбившись однажды, с каждым днем становится все хуже и хуже.

Спенсеровская аллегория в «Королеве фей», без сомнения, была слишком сложной; попытка соединить мирские и идеализированные принципы в одном эпическом повествовании не могла не выйти из-под контроля. Читатель был вынужден разгадывать бесчисленные воплощения Елизаветы – как лунного божества Дианы (или Синтии, или Бельфебы), или же сэра Уолтера Рэли – как Тимея, Марии Стюарт – как Дуэссы, которой также соответствовала Богословская Ложь, и т.д. Однако неубедительность Спенсера на фоне его поэтической способности услаждать лишь усиливает впечатление о его разочарованности и отчаянии. Нас учат развенчивать миф о Глориане; искусство создало «зеркало под стать природе» и показало «истинный облик времени, его форму и стать».

Другое точное зеркало тюдоровской эпохи держал в своих руках бессмертный Уильям Шекспир. Автор тридцати восьми драматических сочинений – среди них «Гамлет» (1600-1601), «Король Лир» (1605-1606) и «Отелло» (1604), – 154 сонетов (1593-1597), а также «Венеры и Адониса» и «Похищения Лукреции» (1593-1597), Шекспир оказал большее влияние на английскую литературу и европейскую драму, нежели любой другой писатель. Жизненная сила, мощь и искусность его произведений не имеют себе равных ни в одном европейском языке; его гений превосходил Чосера и Теннисона, и это не нужно оправдывать или объяснять. Нам стоит, однако, помнить, что Шекспир не был «интеллектуальным» или «элитарным» писателем, подобно Мильтону или Вольтеру. Его орбита пролегала вокруг Стратфорда и Лондона, а не вокруг Оксфорда и Кембриджа. Его сферой был повседневный мир: жизнь и смерть, деньги, страсть, сцена и кабак – эти темы стали предметом несравненной драмы и поэзии. Богатство его личного опыта является, пожалуй, главной причиной того, что его сочинения имеют столь широкую аудиторию; в них нет и намека на фанатизм или интеллектуальный снобизм.

Тем не менее опыт Шекспира был опытом писателя с европейским кругозором. Приблизительно после 1580 г. европейская литература все больше экспериментировала со способами индивидуального выражения и характеризации, что было связано с современными (modеrn) способами мыслить. Авторы и создаваемые ими вымышленные персонажи демонстрировали осознание как общего опыта, так и самих себя в качестве носителей уникального личного опыта. «Гамлет» Шекспира и «Доктор Фауст» Кристофера Марло (1592) воплощают драматическое описание личного опыта в елизаветинской литературе. Из двух этих пьес «Гамлет» пошел дальше. Шекспир взял уже известный сюжет и превратил его в шедевр для всех времен. Но «Доктор Фауст» Марло не так уж от него отстал. Оба драматурга больше занимались психологией, чем этикой. Различие состоит в том, что Фауст не преодолевает своего эгоизма и драматизации собственных переживаний, чтобы достичь самоанализа, тогда как субъективная интроспеция Гамлета и его сомнения в себе являются основой его действия.

Какое чудо природы человек! Как благороден разумом! С какими бесконечными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к Богу! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что мне эта квинтэссенция праха?

«Гамлет», акт II, сцена II, 323-329

(здесь и далее перевод Б.Пастернака)

Философия неоплатонизма, которая на заре XVI столетия привлекала внимание Джона Колета и его круга, имела дело с объективными восприятиями органов чувств, с природой и истиной, – и это отвечало средневековому умонастроению. Приблизительно восемьдесят лет спустя акцент был перенесен на субъективность и самовыражение, что парадоксальным образом соответствовало кальвинистскому богословию, в котором столь сильно подчеркивалась неизменность предопределенного Богом Слова, что личный поиск благодати должен был опираться на систематический самоанализ. Кальвинизм также заменил средневековую идею рыцарства идеей вечной духовной битвы избранных Богом людей против мирского рабства.

Марло и Шекспир доминировали в елизаветинской драме, хотя и не монополизировали ее. Аллегорические и нравоучительные (моралите) пьесы XV в. процветали до тех пор, пока их не запретили, особенно в таких провинциальных городах, как Честер, Ковентри и Йорк. Но воплощением Прекрасного Нового Мира был шекспировский театр «Глобус» в Лондоне, где воздействие протестантской Реформации сочеталось с утонченностью столичной жизни, придавая отличительную форму любимой драме современной Британии. Самовыражение, индивидуальность и монолог стали культурными достижениями, сопоставимыми с распространением образования и грамотности, рождением нонконформизма и ростом космополитических настроений.

Однако меланхолия Гамлета подавляла его самопознание. Он по-прежнему не уверен в своем предназначении и смысле своего существования.