Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп Раффи

Отец Хорен остановился, а женщинам велел идти дальше.

— Подождите, говорю вам! — повторил более грозно главный евнух.

— Что тебе надо? — спросил молодой монах, преграждая великану путь.

— Куда ты их ведешь?

— Это мое дело.

— Твое дело? — проговорил с сарказмом властелин над девушками. — А вот это — мое дело!..

С этими словами он с силой поднял саблю над головой монаха. Но отец Хорен с удивительной ловкостью отразил этот удар. Евнух снова поднял саблю и свирепо зарычал:

— Теперь держись!

Монах отклонился в сторону, и громадная сабля великана, задев крупный сук дерева, срезала его и бросила на землю.

В ту же секунду отец Хорен нанес ему удар саблей в бок. Хотя удар и был сильный, но евнух, казалось, не почувствовал боли и сделал новый выпад. Тут подбежала Сара и с маху воткнула свой кинжал в живот евнуха со словами:

— Подыхай, негодяй! До каких пор ты будешь издеваться над несчастными женщинами?

Точно огромная колода, евнух рухнул наземь и испустил дух.

Беглецы подошли к дверце сада, укрытой за деревянной решеткой.

— Я знаю, как ее открыть… — сказала Паришан, поднеся руку к ползунку засова.

Что она проделала, неизвестно, но ползунок был отодвинут, дверь открылась, и они вышли на улицу. Здесь Паришан спросила Зубейду:

— Ты узнала его?

— Конечно, — ответила ханум, и в ее голосе послышались радостные нотки.

Они вышли на улицу и направились в армянский квартал. Солнце стало пригревать, и серые облака отразили его первые лучи. На улицах еще царила тьма. Высокие лесистые горы вокруг долго сопротивлялись солнцу, пока позволили его лучам проникнуть в крепостной город, захороненный на дне глубокого ущелья.

Население все еще пребывало в смятении. А лесные птицы приступили к ранним веселым перекличкам. Они словно смеялись над варварством людей, словно говорили: «Смотрите, как мы веселы и счастливы, потому что не питаем друг к другу вражды и злобы, и нам нечего делить…»

Впереди шли отец Хорен и Зубейда. Ханум молчала. Молодой монах несколько раз пытался заговорить с ней, но получал лишь краткие, односложные ответы.

— Наверное, ты устала, ханум, — сказал он, заметив, что она отстает.

— Да, семь лет взаперти — не так-то просто… Я почти разучилась ходить, — грустно ответила женщина.

— Позволь взять тебя за руку.

Госпожа протянула ему руку.

А Сара, желая помочь Паришан, сказала:

— Ты устала, дорогая, дай ребенка.

— Да нет, ничего, — ответила Паришан, — ребенок помешает тебе, ты ведь исполняешь роль мужественного телохранителя, у тебя должны быть свободны руки.

— Ты смеешься надо мной, Паришан?

— Почему же? Я видела, как ты проткнула главного евнуха. Нам может еще раз понадобиться твоя помощь.

Мимо них с громкими возгласами прошли группы вооруженных мусульман. Но так как они были уверены, что в это время ночи ни один армянин не осмелится выйти на улицу, то не обратили на наших беглецов никакого внимания.

Только один из них спросил:

— Куда вы идете?

— В ту сторону, — бросил отец Хорен.

— Там вы не пройдете, это армянский квартал, все улицы запружены.

— Как запружены?

— Идите… Сами увидите.

И мусульманин торопливо ушел.

В самом деле, первая же улица, которой они достигли, была забаррикадирована армянами. Друг на друга были нагромождены телеги, плуги, всевозможная домашняя утварь, ящики, бочки.

— Здесь невозможно пройти, пойдем по другой улице, — сказал отец Хорен.

— Почему? Ведь это же армяне, — сказала Сара. — Они нам ничего не сделают!

— Пока армяне поймут, кто мы такие, в нас будет разряжено сотни ружей.

Беглецы повернули на соседнюю улицу.

— Быстро же они подготовились! — Сара была в восторге.

— Оружие придаст человеку смелости, — заметил отец Хорен. — Мы им дали оружие и сразу получили отличных бойцов.

— Неужели армяне умеют хорошо сражаться? — спросила Зубейда.

— Армяне такие же люди, как и все остальные, ханум, — ответил отец Хорен. — Дайте человеку глаза, и он сам найдет путь…

XXIII

В то самое время, когда огонь пожирал все вокруг, когда с грохотом обваливались великолепные сооружения замка, а люди боролись с пожаром, когда наши беглецы выбирались из сада, — в это время в центре просторного дворцового двора перед разгневанным ханом стоял его визирь. Отблески пламени освещали лица двух владык страны.

Чуть поодаль, не смея приблизиться, столпились придворные. В минуты гнева хан бывал так же страшен, как этот огонь, пожирающий дома. Один из приближенных отдавал распоряжения толпе, другие ждали приказов хана.

— Пожар — дело рук христиан, визирь, — заговорил наконец хан.

— Верно, господин, — ответил визирь.

— Христиан, проживающих в нашей крепости.

— Я с тобой согласен, — подтвердил визирь.

— Сию же минуту я велю перебить их, как собак!

— Слишком поздно, — проговорил визирь.

— Почему?

— Неужели не слышишь барабанной дроби?

— Слышу. Но что это значит?

— То барабанщики Давида Бека. Враг вступает в крепость.

Хаи побледнел.

— Враг вступает в крепость! — повторил он с тем смехом, который в минуты гнева заменяет слезы. — Где же в таком случае мое войско? Где военачальники, долг которых — защищать крепость?

— Одни сбежали, другие тушат пожар. Неприятель устроил в нашем городе пожар, чтобы отвлечь внимание, и тем временем ворвался в крепость.

— Как же быть? — в отчаянии произнес хан.

— Я бы с твоего позволения подумал о перемирии.

— Ни за что!

— Так можно было бы спасти тысячи жизней.

— Лучше всем им погибнуть вместе со мной, чем склониться перед гяуром. Разве тебе неведом символ нашей веры, визирь, — не склоняться перед иноверцем? Мусульманин или властвует, или умирает

Тут во двор хлынула вооруженная толпа под предводительством главного муллы, шедшего с саблей наголо. Впереди него шествовали два чавуша[162][163] со знаменами. Они читали проповедь:

— Мусульмане! Настал час испытания! Гяуры захватили нашу крепость. Аллах и его пророк повелевают с оружием в руках сопротивляться врагу!

Эти слова разожгли ярость толпы и тысячи голосов произнесли:

— Мы готовы! Мы готовы!

Хан подошел к главному мулле, взял его за руку и сказал:

— Я тоже готов. К велению аллаха и пророка я добавляю и свое повеление: сопротивляться врагу до последней капли крови!

Фанатизм толпы достиг предела: устами муллы, своего духовного представителя, ей приказывал сам бог, а устами хана, своего светского представителя, — пророк.

Неся перед собой духовные знамена, чавуши вышли из дворца, сразу за ними шли главный мулла и хан, а следом — толпа.

Когда дошли до главной площади, хан обратился к мулле:

— Ты, святой отец, веди толпу, а я поведу войска.

— Да, так будет правильно, — ответил главный мулла.

Они расстались.

Главный мулла вместе с народом пошел вперед. Чавуши громко читали проповедь. Толпа сгущалась, каждый мусульманин, взяв свое оружие, присоединялся к ней.

Хан же остался на площади. Когда все удалились, он приказал визирю:

— Прикажи бить в барабаны, сзывать войско.

Пока соберется их войско, мы перейдем в ряды воинства Давида Бека, посмотрим, что же происходит там.

В ту минуту, когда два чавуша обходили улицы города, созывая народ, и провозглашали веление бога и его пророка — в ту же минуту двое глашатаев объявили армянскому войску приказ Бека: «Не жалеть, убивать не щадя»

Всего за несколько часов до этих событий неподалеку от расположившегося на берегу Гехвы[164] войска, на горном плато одиноко сидел человек. Он не отрываясь смотрел на крепость, лишь изредка переводя взгляд на темное ночное небо. Весь его вид выражал крайнее нетерпение, хотя различить что-нибудь во мраке было трудно. Однако то, что он жаждал увидеть, могло ярче всего засверкать именно в темноте. Чтобы как-то убить скуку и ожидание, он время от времени зажигал чубук и затягивался. Он напоминал страстных звездочетов, что проводят ночи напролет без сна в поисках желанной звезды, чтобы совершить свое великое волшебство.