Николай II (Том I) - А. Сахаров (редактор)

Работа шла вовсю… Мясоедов предавал целые армии в Восточной Пруссии. Сухомлинов губил миллионы русских солдат, крал народные гроши и топтал в грязь не только достояние, но душу всенародную… Протопоповы, Штюрмеры вели торговлю честью и благом Родины из-под полы… И все понимали, что их работа совпадает с интересами державного «хозяина» царства, как об этом нагло объявил Мясоедов перед казнью…

И если, уступая общественному негодованию, была выслана из столицы фрейлина Васильчикова[655], доставившая Алисе Гессенской и той же Марье Павловне старшей письма от германского императора и его супруги, то менее заметные, но более вредоносные агенты, как те же Распутин и Бадмаев, оба пляшущие под дудку немецких банкиров вроде Явинера, всё ближе и ближе прижимались к ступеням трона, заражали воздух тлением, овладевая волей «самодержца»…

Но тут колесо судьбы повернулось. Настали священные февральские и мартовские дни…

О них дальше… Здесь можно только порадоваться, что не помогли бывшему царю ни тучи предателей, ни полки палачей с намыленной верёвкой в руках…

Сгинули они, и сгинул призрак самодержавного насилия и произвола во всей земле!..

Печально коротает дни в опустелых покоях Александровского дворца их «миропомазанный» хозяин и покровитель, их вдохновитель на чёрные дела, царскосельский узник Николай.

Наёмные холопы, предатели своей родины, разбежались, предали того, перед кем пресмыкались, впрочем, сам хозяин порою предавал своих слуг, даже самых верных и полезных ему, вроде Столыпина.

Многие помнят фразу этого по-своему честного, прямого в убеждениях «охранника»-министра. Однажды он так отозвался о своём «обожаемом монархе»:

– Я Николая не продам… но он меня – наверное, если понадобится…

И Столыпин не ошибся.

Как бы подтверждая пророческие слова Столыпина, Николай не только не подверг каре настоящих виновников направивших руку Богрова на роковой выстрел, – нет, он как добрый «царь-батюшка», освободил от суда Курлова[656], Спиридовича вместе с другими организаторами убийства, совершённого на глазах государя и даже, к общему соблазну, возвысил по должности провокатора, генерала Курлова…

Оно и понятно: Курлов, живой негодяй, мог ещё пригодиться царю… А Столыпин был уже мёртв!

И Судьба всё подочла, всё взвесила…

Как сеявший ветер – пожал бурю этот последний царь!

III

НИКОЛАЙ И ВЕЛИКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ

С утра 14 февраля в Петрограде, в особенности в рабочих кварталах, наблюдалось тревожное настроение. Ждали известий из Таврического дворца, загадывали о том, во что выльется первое заседание Государственной думы, в котором должен был впервые выступить новый кабинет князя Голицына. На заводах работы не шли. Бастовало около трёхсот тысяч рабочих, которые выжидали событий и намерения выступить к Таврическому дворцу не имели. Местами происходили демонстрации, носившие мирный характер. Рабочие с пением направлялись к Невскому. В течение дня столкновений не было. Тем не менее народное брожение не улеглось на другой день. На площадках трамваев приходилось наблюдать оживлённые беседы солдат с публикой. Солдаты громко заявляли народу: «Начните, а мы вам не изменим». Такое настроение продолжало беспрерывно возрастать вплоть до 19 февраля, когда слова уже стали претворяться в действия.

К этому дню хлебный кризис в столице обострился до крайней степени. Отсутствие хлеба взволновало и те слои населения, которые обычно равнодушно относятся к общественным явлениям. Стали раздаваться угрозы против продавцов хлеба. 21 февраля на Петроградской стороне начался разгром булочных и мелочных лавок, продолжавшийся затем по всему городу. Неумелые распоряжения Риттиха и назначенного петроградским уполномоченным по продовольствию немца Вейса ещё более раздражали массы. 22 февраля начальство Путиловского завода объявило предприятие закрытым под предлогом беспорядков. Этому объяснению в городе не поверили, так как беспорядков никаких не происходило, и раздражение стало принимать всё более острые формы. В районе этого завода и затем на всех окраинах, где расположены фабрики, огромные толпы ходили с криком: «Хлеба, хлеба!».

Двадцать третьего февраля характер выступлений толпы изменился.

Рабочие массы не оставались более в своих районах, а огромными толпами устремились в центральные части города, но серьёзные демонстрации начались только 24 февраля.

В этот день к вечеру прозвучали первые выстрелы во время митинга, происходившего у городской Думы. Ещё ранее кто-то стрелял у Литейного проспекта, о чём быстро распространилась весть по всему Невскому. Толпа разгромила кафе «Пекарь», так как выстрелы в собравшихся у городской Думы направлялись оттуда, от угла Михайловской и Невского. Этими выстрелами были убиты двенадцать человек и многие ранены.

Толпа рассеялась, но вновь собралась более густыми массами на Казанской площади. Тысяч до десяти человек с обнажёнными головами стали петь революционные песни. К площади приближались казаки. Толпа встретила их криками: «Ура, да здравствуют казаки!». Другие кричали: «Хлеба, хлеба!» Толпа с Казанской площади разошлась после того, как части войск предупредили, что вынуждены будут стрелять. Несколько позже на Знаменской площади произошло событие, изменившее отношения толпы и войск. Полицейский пристав ударил шашкой студента из толпы, а стоящий рядом казак тяжело ранил пристава. С этой минуты появилась надежда, мало-помалу переходившая в уверенность, что ни казаки, ни войска стрелять в народ не станут.

Вечером 24 февраля на окраинах города уже явно стали обозначаться выступления, носившие массовый народный и при том весьма активный характер. Толпа не исполняла распоряжений полицейских агентов и вступала с ними в борьбу. При этом много полицейских было ранено, и в их числе полицмейстер полковник Шалфеев.

Весь день 24 февраля как раз шла усиленная отправка войск на позиции. Публика устраивала проходившим частям сочувственные манифестации и просила передать на фронт о происходящих в Петрограде событиях.

25 февраля на улицы столицы были вызваны войска. Весь город был разделён на участки, и во главе участков были поставлены командиры полков. Такая же войсковая охрана была установлена на окраинах и откомандирована к отдельным заводам.

Первое столкновение в этот день произошло на Васильевском острове, где у трубочного завода проходившим офицером был убит рабочий, обратившийся к солдатам с речью. Несмотря на стоявшие везде войсковые кордоны, в центральные части города всё-таки проникли огромные толпы рабочих и народа вообще, причём между массами и войсками устанавливались дружелюбные отношения. Только в одном случае, в районе Финляндского вокзала, раздались выстрелы из среды военных. Хотя войска, в общем, не стреляли, убитых и раненых в толпе было много.

Расстрел народа производили какие-то люди из таких мест, которых нельзя было сразу обнаружить. Это было первое выступление так называемых «фараонов», получивших затем печальную известность. Но в первый день стрельба – неведомо откуда – оставалась для толпы загадкой. Только впоследствии все узнали о том, что переодетые полицейские чины, скрываясь в разных местах, чаще всего на крышах домов, стреляли из револьверов, ружей и, главным образом, из пулемётов. Такая дьявольская мера подавления беспорядков была заранее задумана и полностью приведена в исполнение Протопоповым и его ближайшими помощниками. Гнёзда злодеев были так хорошо укрыты, что могли обнаружиться только после того, как расположение полицейских пулемётчиков было выдано самим Протопоповым. «Фараоны» в течение нескольких дней производили стрельбу, главным образом в те моменты, когда мимо них проходили части войск, присоединившихся к народу.

Ещё утром 25 февраля начались многочисленные совещания различного рода общественных организаций и была налажена подготовка организованного народного выступления, намечавшегося на 26-е. Ночью с 25-то на 26-е приступили к более энергичным мерам и царские опричники. После полуночи все мосты через Неву были заняты войсками.

В то же время в Государственной думе происходило общее собрание членов прогрессивного блока. После краткого обсуждения событий, происходивших в городе 24 и 25 февраля, была единогласно вынесена следующая резолюция:

«Правительство, обагрившее руки в крови народной, не смеет более являться в Государственную думу, и с этим правительством Государственная дума порывает навсегда».

26 февраля председатель Государственной думы отправил в Ставку государя телеграмму[657] следующего содержания:

«Положение серьёзное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растёт общее недовольство.