Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом - Владимир Першанин

— С моей стороны к нему не подойдешь, — втолковывал он по рации. — Проследи лично. Там минометы еще имеются. Добей их.

— Ясно.

Кого посылать? Фогеля? Ротный сказал «лично».

— Лично проследить, — пробурчал Иван Федотович. — Не суй ты наш экипаж, Алексей, в каждую дырку. Что у тебя, подчиненных нет?

Спор с механиком-водителем, вторым человеком в команде танка, мне не понравился. Мы все были возбуждены боем, мгновенной гибелью целого экипажа. Мы раскатали гаубичную батарею, но все это значило мало. Надо было взорвать дот, который равномерно бил в сторону дороги тяжелыми 88-миллиметровыми снарядами. Зенитка, укрытая в бетонной норе, или новая противотанковая пушка, пробивающая броню наших «тридцатьчетверок» за два километра. Мы все опасались этой пушки. Имелось бы время, я взял бы десяток десантников, гранаты и рискнул добраться туда пешком. Но там наверняка имеются пулеметы. Выход оставался один. Не глядя на Федотыча, я приказал ему «в связи с контузией» остаться на месте.

— Какая контузия? — взвился старший сержант. — Ты, что ли, за рычаги сядешь?

— Останешься здесь… отдохнешь. Нервишки успокоишь. Стрелка-радиста посади за орудие. Ты в танке — за старшего. Я поеду с Фогелем.

— Брось ты, Алексей Дмитрич, — забеспокоился Федотыч.

Он хорошо понимал, что, высказывая недоверие своему механику и пересаживаясь на другой танк, командир взвода принижает его авторитет. А свой авторитет в экипаже слегка заевшийся Федотыч считал незыблемым. Я хотел поставить его на место. Бывают ситуации в бою, когда приходится думать не только об уничтожении противника, но и о подобных вещах. И во взводе, и в экипаже нашего танка должен быть один командир. Поэтому я довольно резко повторил свой приказ.

Механик-водитель Федотыч, отвыкший за последние четыре месяца от боев, явно нервничал. Это была также причина того, почему я не хотел его сейчас брать с собой. Возможно, я поступал неправильно, рискуя испортить отношения не только с механиком, но и со всем экипажем. Однако другого выхода я не видел. По-русски говоря, я закусил удила. Фогель уже разворачивал свой танк. Мы наметили самый безопасный, по нашему мнению, путь. Погрузили трофейный гранатомет, длиной немногим больше метра, ящик гранат к нему. Стреляла эта штука недалеко, зато с ней можно было подлезть к амбразуре вплотную. С собой я взял Леню Кибалку. Миша Худяков, натягивающий с помощью пехотинцев гусеницу, на которой пришлось сменить трак, сказал, чтобы я не лез на рожон. Я пообещал, и мы покатили, обходя дот стороной.

«Тридцатьчетверка» из третьего взвода горела поперек дороги, башня валялась рядом. Обугленный труп механика лежал возле переднего раскрытого люка. На обочине — тела двух десантников. Из кустов нам махали пилоткой. Я заглушил мотор. Несколько десантников кричали, что дорога обстреливается. Это я сообразил и без них. Заметив движение, немцы высыпали с десяток мин. Мои десантники спрыгнули с брони, выискивая укрытие.

К доту мы подобрались почти вплотную. Нас разделяла поросшая кустарником грива. Лезть на дорогу было бесполезно. Возможно, мы успеем выстрелить, но наведенное на дорогу орудие наверняка ударит первым. Шансов уцелеть после попадания подкалиберного, да хоть и обычного снаряда «88», у нас не было. Я приказал отключить рацию. Лишний бубнеж сейчас только мешал. Оставив старшим Фогеля, собрал группу десантников, человек шесть-семь, взял с собой Леню Кибалку, трофейный гранатомет, и мы, пригибаясь, пошли к доту.

Я затеял авантюру, рискуя положить всю группу. Но вечная спешка нашего командования гнала меня вперед. Оставалось надеяться на удачу и то, что мы сумеем обойти дот. Двое разведчиков впереди попали под пулеметный огонь. Грохот трассирующей очереди оказался неожиданным, хотя было ясно, что пулеметчики прикрывают дот. Один из разведчиков так и остался лежать, второй прополз несколько метров. У него началась агония. Я послал Леню за Фогелем. Старшина прибежал через пять минут и сообщил, что включил рацию. В штабе ругаются, ищут меня, обзывают трусом.

Да х… с ними! Павел, влезай на гребень, я покажу, где пулемет. Накрой его.

Перевернуться можно, — оглядывая крутой бугор, сообщил командир танка.

Я ничего не ответил. Исполнительный Фогель, посовещавшись с механиком, пошел на полном ходу вверх. Из-под бешено вращающихся гусениц летела земля, мелкие камни, отваливались целые пласты почвы. Но, скрепленная корнями кустов, земляная подушка не дала танку сползти вниз. Я карабкался следом. Показал на едва заметный окоп:

— Вон там пулемет. Два выстрела.

Пулеметное гнездо командир танка разнес со второго снаряда. Я приказал ему оставаться на вершине и через пару минут открыть огонь по доту. Со своей позиции Фогель не смог бы попасть в амбразуру. В лучшем случае положить несколько снарядов на склоне и отвлечь внимание артиллеристов. Кроме того, взобравшись на этот пуп, танк неизбежно окажется в прицеле одной из немецких пушек, которую специально притащат, чтобы сбить обнаглевшего азиата. Мы оба хорошо понимали это.

— Паша, когда откроют огонь, катись вниз. Ты нам уже ничем не поможешь.

Бежали вшестером. Фогель добросовестно всаживал фугасные и осколочные снаряды в склон перед амбразурой. Один из фугасов развалил кучу земли. Открылся кусок бетонной коробки, которую нашими трехдюймовками не возьмешь. Десантник, бежавший с краю, упал лицом вниз. Откуда стреляли, непонятно. Новая автоматная очередь. Но мы уже были у основания холма, где фрицы оборудовали мощный пушечный дот.

— Леня, давай сюда гранатомет. Я с десантниками — наверх. А вы, трое, бросайте ручные гранаты в амбразуру. С подбежки.

В эти секунды я боялся, что немцы нас опередят и забросают гранатами сверху. Мы взбежали на крышу дота. Вентиляционная труба с решетками. Бросили в нее несколько гранат. Внизу гулко ухало. Но я не был уверен, что гранаты достигли цели. В трубе, скорее всего, имелось несколько рядов решеток.

Сверху виднелась извилистая траншея, которая прикрывала дот с тыла. Пулемет на треноге, несколько касок. Десантники расстреляли их сверху длинными автоматными очередями. Я тоже выстрелил из гранатомета и вставил в ствол новый заряд. Мы подбежали к металлическим воротам, через которые вкатывали пушки в тот момент, когда распахнулась небольшая дверца. Из нее, по одному, выскакивали фрицы и падали под нашими пулями, успев сделать несколько шагов или дать очередь наугад.

Мощный дот, стены которого пробьет лишь тяжелая бомба, когда его брали в кольцо, превращался в ловушку. Немецкие артиллеристы хорошо обстреляли подступы. Там догорали или неподвижно застыли не меньше пяти танков. И нашей, и второй роты. Немцам нельзя было отказать в смелости. Из дверцы летели вперемешку ручные гранаты — колотушки и продолговатые, большой силы, рубчатые бомбы кайзеровского образца.

Десантник неосторожно попал под сноп осколков, изрешетивших его. Большой дот предназначен для круговой обороны. Мы остались возле открытой дверцы вдвоем с оставшимся в живых десантником. Он стрелял в дверь из автомата, я успел выпустить еще три заряда из гранатомета, потом затвор заклинило. Я швырнул в дымящуюся нору две последние «лимонки». Думаю, что, несмотря на потери, немцев в огромном доте оставалось достаточно, чтобы перебить нас. Но вовремя появилась группа десантников во главе с младшим лейтенантом, командиром взвода.

Мы его все же взяли, этот чертов дот, и, ворвавшись внутрь, перемолотили из автоматов все живое. Открыли ворота. Длинноствольная пушка стояла на тумбе, защищенная щитом и заслонкой на амбразуре толщиной сантиметров десять. Рядом стояла запасная противотанковая пушка, калибра 50 миллиметров, приготовленная занять свое место, если разобьют основное орудие. Груда стреляных гильз, шум вентиляторов высасывающих пороховой дым, трупы артиллеристов, в зеленых безрукавках, с орлом на груди. Все это позже взорвали саперы, а я вернулся к своему взводу.

В захваченном доте мы нашли отличный цейссовский бинокль. Он чудом уцелел, придавленный телом немецкого капитана. Бинокль оказался вещью гораздо более ценной, чем трофейный пулемет, автоматы, часы и запас диковинных консервов: сосисок, гусиного паштета, клубничного джема, которого я отродясь не пробовал. Расторопный Леня Кибалка успел переобуться в добротные немецкие сапоги, загрузил мешок не только харчами, но и бутылками с ромом и вином.

За разбитую батарею и взорванный дот никто нас не хвалил. Ожесточенная Курская битва была в самом разгаре, вели наступление несколько фронтов. Каждый день гибли тысячи людей. Уничтоженная немецкая батарея и дот в масштабах такого сражения были пустяком. Никто не обращал внимания и на наши потери. До вечера, пробивая оборону, рота потеряла пять танков — ровно половину техники. Правда, два из них ремонтники обещали к утру восстановить. Другие роты тоже понесли большие потери. На окраине полусожженного хутора замаскировали машины, копали могилы для десантников и танкистов. Погибших, как всегда, было много. Может, сто человек, а может, двести. Помню, что могилу рыли глубокую. Некоторые ребята, которых мы вытащили из сгоревших машин, превратились в головешки. Некоторые вплавились друг в друга и разваливались на куски. Лучше не вспоминать, как их вытаскивали и заворачивали в плащ-палатки. Ужинали трофейными консервами. Ребята принесли свежих огурцов. Хорошо выпили. Комбат Колобов тоже посидел полчаса с нами. Выглядел он подавленным. Наступление буксовало. За день мы продвинулись километра на четыре. Сколько нам полагалось пройти, точно не знаю, но приказ мы не выполнили. Командование решило продолжить наступление вечером, однако кончились боеприпасы, отстала батарея сопровождения, тяжелые самоходки СУ-122, вооруженные 122-миллиметровыми гаубицами. Мы на них сильно рассчитывали, но говорили, что их перебросили на другой участок. Зато не обошел нас замполит бригады вместе с капитаном Бутовым, начальником разведки, который в свое время звал меня к себе, а когда я отказался, обвинил в трусости. Прикатил он на новеньком американском бронетранспортере с крупнокалиберным пулеметом.