Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 6 - Вальтер Скотт

— Не откажите в любезности проехать немного со мной, — вежливо сказал Арчибалд.

— Я готова, сэр.

— Моя кузина должна уйти, мистер Арчибалд? И мне тоже ведь надо отправиться с ней. Джеймс Распер, пригляди-ка за лавкой, пока меня нет. Мистер Арчибалд, — говорила миссис Гласс, пододвигая ему банку, — вы, кажется, курите ту же смесь, что и его светлость? Ради старого знакомства наполните-ка свою табакерку, пока я переоденусь.

Мистер Арчибалд переправил немного табаку из банки в свою табакерку, но сказал, что вынужден отклонить любезное предложение миссис Гласс, так как поручение его касается лично молодой особы.

— Лично молодой особы? — переспросила миссис Гласс. — Это немножко странно, мистер Арчибалд, хотя его светлости виднее. Не каждому, кто приедет сюда из дома важной особы, доверю я мою кузину, но вы, мистер Арчибалд, человек надежный. Джини, ты не должна идти по улицам с мистером Арчибалдом в этом клетчатом пледе, или как он там называется, словно погонщик, пригнавший сюда гурт скота из Шотландии. Погоди, пока я принесу мою шелковую мантилью, а не то за тобой погонится целая толпа зевак.

— Мы отправимся в карете, мадам, — сказал мистер Арчибалд, прерывая услужливую лавочницу, от которой Джини без его помощи было бы трудно избавиться, — и у нас нет времени, чтобы ждать, пока она переоденется.

С этими словами он быстро усадил Джини в наемную карету, вызвав ее удивление и восхищение той легкостью, с какой он освободился от услуг и вопросов миссис Гласс, не упомянув ни разу о приказаниях своего господина и не вступая ни в какие объяснения.

В карете мистер Арчибалд сел на переднее место, напротив нашей героини, и они молча тронулись в путь. Когда они проехали около получаса, не обменявшись ни единым словом, Джини пришло в голову, что они следовали не по той дороге, которая привела ее в прошлый раз в резиденцию герцога и обратно, да и времени на поездку она затратила тогда меньше. Наконец она не удержалась и обратилась с вопросом к своему молчаливому провожатому:

— По какой дороге мы едем?

— Его светлость герцог сам вам доложит, мадам, — ответил Арчибалд с той торжественной учтивостью, какая отмечала все его поведение. Почти одновременно с его словами карета остановилась, и кучер, слезший с козел, открыл дверцы. Арчибалд вышел и помог Джини спуститься. Она увидела, что находится на широкой дороге вблизи заставы в окрестностях Лондона; с другой стороны дороги стоял простой на вид экипаж без герба, запряженный четырьмя лошадьми, а сопровождавшие его слуги были без ливрей.

— Вижу, ты точна, Джини, — произнес герцог, когда Арчибалд открыл дверцы экипажа. — Дальше ты поедешь со мной. Арчибалд подождет здесь в карете твоего возвращения.

Прежде чем Джини успела ответить, она обнаружила, к своему изумлению, что сидит рядом с герцогом в экипаже, который быстро, но плавно катился вперед, резко отличаясь этим от подпрыгивающей и громыхающей кареты, которую она только что оставила; впрочем, для человека, почти никогда не ездившего в каретах, тряска и грохот не умаляли всей ценности и значимости этого способа передвижения.

— Так вот, милая, — сказал герцог, — после того как я со всем вниманием, на какое только способен, вдумался в дело твоей сестры, я окончательно убедился в том, что исполнение вынесенного ей приговора означало бы колоссальную несправедливость. Такого же мнения придерживаются и те сведущие и беспристрастные адвокаты обеих стран, с которыми я консультировался по этому вопросу. Нет, подожди, прежде чем благодарить, выслушай меня. Я уже говорил тебе, что мое личное мнение не играет никакой роли, если я не смогу убедить в нем остальных. Я сделал для тебя то, чего я никогда не согласился бы сделать даже лично для себя: я попросил аудиенции у одной леди, которая имеет огромное и, безусловно, ею заслуженное влияние на короля. Мне ответили согласием, и я хочу, чтобы ты увиделась с этой леди и сама говорила бы за себя. Тебе нечего смущаться: расскажи ей все так же просто, как ты рассказала мне.

— Я очень обязана вам, ваша светлость, — сказала Джини, помня наставления миссис Гласс. — Я думаю, раз у меня хватило смелости говорить о деле бедной Эффи с вашей светлостью, то мне будет не так совестно говорить об этом с женщиной. Но, сэр, вы только скажите, как мне надо величать ее: ваша честь, или ваша светлость, или ваша милость, как мы обращаемся к лэрдам и леди в Шотландии, — и я постараюсь не забыть, что вы скажете. Я знаю, что женщины гораздо взыскательней насчет того, как их величают, чем мужчины.

— Называй ее просто «мадам». Скажи ей то, что, по-твоему, должно произвести на нее самое благоприятное впечатление. Время от времени поглядывай на меня: если я дотронусь вот так до моего шарфа (он показал ей как), ты должна остановиться, но я сделаю это только в том случае, если ты скажешь что-нибудь неподобающее.

— Но, сэр, ваша светлость, — сказала Джини, — если для вас это не очень стеснительно, может быть, вы заранее скажете мне, что именно следует говорить, и я постараюсь запомнить это.

— Нет, Джини, это не возымеет такого действия. Это все равно, что для нас, верных пресвитериан, прочтенная по запискам проповедь в сравнении с живым словом, сказанным от себя, — ответил герцог. — Ты просто обратись к этой леди с такой же смелостью и простотой, как ты позавчера обратилась ко мне, и если тебе удастся заручиться ее поддержкой, то, как говорят у нас на севере, даю голову на отсечение, что ты получишь от короля помилование для Эффи.

С этими словами он вынул из кармана брошюру и углубился в чтение. Джини обладала благоразумием и тактом — качествами, которые в сочетании дают то, что называется природной благовоспитанностью. Жест герцога она истолковала как намек на то, что не следует задавать больше вопросов, и поэтому замолчала.

Экипаж быстро продвигался вперед по плодородным лугам мимо чудесных старых дубов, оживлявших местность. Иногда взорам путешественников открывался вид на широкую и спокойную реку, блестевшую словно великолепное зеркало. Миновав живописно расположенное селение, экипаж остановился на возвышенности, откуда прелесть английского пейзажа предстала перед ними во всем своем несравненном очаровании. Здесь герцог вышел из экипажа и предложил Джини следовать за ним. Они задержались на минуту на склоне холма, чтобы полюбоваться оттуда непревзойденным по красоте видом. На бескрайней, как море, зеленой равнине, пересекающейся мысообразными обширными и густыми рощами, паслись на воле бесчисленные стада, свободно бродившие по сочным пастбищам. Темза, окаймленная виллами с башенками и украшенная растянувшимися гирляндами лесов, текла плавно и величаво, словно могущественный властелин этого края, красоты которого лишь свидетельствовали о безграничности его господства; на груди ее колыхались барки и лодки, чьи белые паруса и весело развевавшиеся вымпела оживляли всю картину.

Герцог Аргайл знал, конечно, этот вид; но для человека со вкусом он всегда нов. И все же, когда он остановился и с восторгом, понятным каждому любителю природы, загляделся на этот неподражаемый ландшафт, мысли его обратились к более суровым, но едва ли менее прекрасным красотам его собственных владений в Инверэри.

— Какая прелестная картина, — сказал герцог своей спутнице, желая, может быть, услышать ее мнение, — ничего подобного у нас в Шотландии нет.

— Корм для коров здесь просто замечательный, и породы скота у них тут тоже очень хороши, — ответила Джини, — но мне нравится смотреть на утесы Артурова Седла и на море, что набегает на него, не меньше, чем на эту густую зелень.

Герцог улыбнулся этому ответу, в равной степени профессиональному и национально-пристрастному, и распорядился оставить экипаж там, где он остановился. Потом он повел Джини по глухой тропинке, проходившей через густые и спутанные заросли, и остановился у двери, вделанной в высокую кирпичную стену. Дверь была заперта, но, когда герцог слегка постучал, человек, стоявший в ожидании за стеной, проверил, кто идет, через небольшую железную решетку, специально для этого сделанную, после чего открыл дверь и впустил их. Как только они вошли, дверь сейчас же захлопнули и заперли. Все это было проделано почти молниеносно: дверь закрылась с такой быстротой, а открывший ее человек исчез так внезапно, что Джини не успела даже рассмотреть его.

Они оказались в конце длинной и узкой аллеи, выложенной удивительно ровным и зеленым дерном, стелившимся, словно бархат, под ногами и защищенным от солнечных лучей ветвями могучих вязов; сама аллея благодаря причудливо переплетавшимся наверху изогнутым ветвям, создававшим торжественный полумрак, и рядам колонообразных стволов с обеих сторон напоминала узкий проход в древнем готическом соборе.

ГЛАВА XXXVII