ХРОНИКЕР - Герман Балуев

«А на черта мне корова, если я молока не пью?!» — вскочив, гневно кричал вчера снятый председатель поссовета Драч вчера избранному председателю поссовета Камалову. «Детишки молоко пьют, а ты водку пьешь, потому тебе ничего и не надо!» — обнажив желтые зубы, резал его Камалов. «Водку?.. Какую водку?! Где она?» — «Кто ему дал право? Нет в стране сухого закона! — надсаживался начальник механического цеха Артамонов, тряся сползающими к подбородку щеками. — У меня племянник из армии пришел, так встретить нечем! Все теперь выдает прямо со склада Мальвин. По личному распоряжению Курулина. За мои же деньги премируют меня двумя бутылками водки!» — «Какой же это сухой закон? — умненько улыбался плоский, как одетая в плащ доска, начальник планово-экономической службы Поймалов. — Это еще один рычаг власти, которую захватил в свои руки Курулин. Теперь вы окончательно, как собачки, у него на поводке. Из его рук и едите, и пьете. И гавкаете...» — «Лично мне ваша водка и даром не нужна, — вздымаясь на качке вместе с левой стороной зала, сосредоточенно говорил кому-то Мальвин. Тщедушный, внимательно-сдержанный, одетый в старенькое клетчатое пальтецо, он ничем не походил на всевластного начальника ОРСа. — Питаюсь преимущественно манной кашей, дома у меня скромнее, чем у любого и каждого, а сберкнижки у меня просто нет». — «Да мне плевать, есть у тебя сберкнижка или нет! Я спрашиваю, почему вы распределяете, а не продаете? Я работаю на пилораме, так чем я хуже Виталия Грошева, который работает на «Мираже»? Для него особый распределитель, ему все, а мне кукиш с маслом. Где у нас народный контроль? Куда смотрит завком?» — «Запланирована проверка ОРСа, запланирована!» — надрываясь и кашляя, кричала, махая рукою, мать. «Ах, Елена Дмитриевна! — вскочив, в сердцах сказал ей тот, что работал на пилораме. — Неужели надо было ждать, когда ваш сын из Москвы приедет и ткнет нас носом в то, что у всех у нас на глазах?!» — «Леша, они меня не слушают! — обернувшись, крикнула в мою сторону мать. — Зав-тра на-чи-на-ем про-верку ОРСа!» — сложив руки рупором, крикнула она старческим дробным, рвущимся голосом, махнула рукой и села, неподвижно глядя перед собой. «Вот и спросите себя: „А люди ли мы?“» — высоким голосом взывал старик Курулин, поднявшись над головами своей костлявой худобой. Ему через весь клокочущий зал, с одного борта на другой, отвечал сменивший его на посту председателя завкома Константин Петрович Стрельцов, существовавший для меня некогда в образе молодого вежливого «лысенького», а сейчас пожилой слонообразной внешности человек с крупным выпирающим лбом, обрюзгшим лицом и легким пухом бесцветных волос. «И я могу сказать, почему у вас не получилось, — давил его слоновьей тяжестью слов Стрельцов. — Потому что не делом были озабочены, а лишь тем — насколько вас уважают. А вашей обязанностью было защищать интересы рабочего класса. И не от директора, который и так работает по восемнадцать часов в сутки, а от тех представителей этого же самого класса, которые свой класс разлагают! Которые привыкли к разгильдяйству! К безнаказанности! К преступной вседозволенности!.. А вы так людей распустили, что теперь нам рабочий класс приходится спасать от него самого!.. Только и знали, что расстраивались и стыдили... А какой толк от ваших переживаний, если вы не умели бороться?! Если не могли заставить уважать порядок?! Если не догадались пресечь воровство, открыв лесоторговый склад, где те же самые доски и краски, и стекло, и шифер, которые до сих пор тащили с завода, можно купить?! И что было толку от ваших задушевных бесед с пьяницами, если все-таки не вы, а мы, и одним махом, уничтожили зло?! И хотя теперь полно недовольных, но пьянства в Воскресенском затоне нет! Так что судите сами, люди мы или не люди... Я вам оставляю этот вопрос!» Андрей Янович, всегда молодевший, когда попадал в свару, где резали правду друг другу в глаза, всем телом как-то, мускульно, ожил. Привстав и оглядывая митингующий зал, он зычно сообщил матери: «Хе-хе!.. Проснулись! Надо, чтобы Лешка чаще к нам приезжал!»

Виталий Грошев, засунув руки в карманы клешей и выкатив грудь, стоял перед залом. Он поднял руку.

— Тихо! — помог ему из задних рядов Степан Хренов, и будто каток умял голоса.

— Вы же банда обывателей! — зло сказал Виталий.

Пребывающий в каменной неподвижности Самсонов не выдержал и поднялся.

— Вы ведете собрание или вы там отдыхаете? — грубым голосом спросил он меня. — А вы сядьте! — брезгливо сказал он Виталию. И развернулся туловищем к сидящему в первом ряду Егорову. — Вы, по-моему, секретарь парткома. Что же вы сидите, как кумушка на базаре? Уж будьте добры, поднимитесь на сцену, возьмите в свои руки этот... — Он гневно поискал слово, не нашел, сомкнул губы и развернулся на Виталия Грошева, который, разведя руками, сказал:

— Это же для меня просто удивительно: какие начальники у нас боязливые. Люди откровенно заговорили — безобразие, прекратить! Газета о наших делах рассказала — журналист должен облить себя грязью: только тогда, дескать, начальство может правильное решение принять. Я, конечно, извиняюсь, но такое поведение одобрить я не могу!

Зал, затаив дыхание, смотрел на Виталия: серьезность и бесстрашие были в его мальчишеском, открытом и дерзком облике. А затем внимание всех перешло на грузную фигуру его оппонента.

— Ну, вы скажите: он мое поведение одобрить не может... — задохнувшись, уперся в бригадира своим прозрачным взглядом Самсонов. — А ну-ка сядьте!

— А вы мне глотку не затыкайте! — округлил глаза и выпятил нижнюю губу Виталий. — Я простой рабочий. Могу что-нибудь и не так сказать. Так что из этого?.. Перетерпишь!... Я же премий не лишаю, выговоров не даю. Скажу правду в глаза и сяду. Имею право? Или нет?

— Владимир Николаевич, — вежливо сказал я сверху Самсонову, — вы мне мешаете вести читательскую конференцию. Присядьте, пожалуйста. Будьте добры!

Самсонов повернулся ко мне, и у него вздулась и заалела шея. Помедлив, он неожиданно сел, вынул платок, громко высморкался и, раздраженно глядя перед собой, отвалив полу габардинового плаща, откинувшись в кресле, стал засовывать платок обратно в карман.

— Вы банда обывателей! — повернувшись к залу, сказал Виталий. — Потому что каждый заглядывает в свой горшок: гуще там стала каша или жиже!.. А нам, молодежи, наплевать, какая там, в ваших горшках, каша! — поднял он голос. — Мы до Курулина жили здесь, как на кладбище. А что мы, — пасынки судьбы?.. Молодец Курулин! — крикнул он, резко махнув рукой. — Так и надо: и с жульем, и с пьяницами! Хватит нам этой гнилью дышать! А если он что-то там нарушает — так значит, иначе не получается. Пускай нарушает, мы даем ему право! Я вообще верю человеку, который не гребет под себя. А Курулину я верю безоговорочно!.. Эллинг, «Мираж», судостроение, — вот что нам надо было, чтобы жизнь пошла веселее, чтобы мы видели свое будущее. Вам по возрасту безразлично это будущее? А нам оно не безразлично! Потому что жить в нем предстоит нам! — Виталий, опустив голову, секунду подумал, держась руками за отвороты распахнутого бушлата. — Мы сами себе делаем жизнь! Это же здорово! — негромко сказал он в зал. — Неужели вот это вам непонятно?

— Молодец, Виталий! — сказал из стоящей за последним рядом толпы чемпион по самбо Иван. Специалист по дизелям, он при Курулине пошел в гору, получил под начало асфальто-бетонную установку, затем — полигон железо-бетонных изделий, а затем — строящийся из сборных модулей, рядом с полигоном, завод. Курулин вытаскивал из толщи народной созданных самой природой, естественных лидеров. Может, потому у него дело и шло. — Это же сдохнуть можно, — сказал Иван, — всем недовольны! Не делалось ничего — были недовольны. И сейчас опять недовольны! А ну-ка, мы спросим сейчас плавсостав! Эй, пахари моря, чего молчите?

— Сказать можно! — поднялся паренек из плавсостава. — Дома нам строит Курулин. Спасибо ему. Вот!

— Ну, сказал! — рассердился какой-то взвинченный. —Это ж не просто четыре дома! У нас же семьи! По одному, по двое детей!.. Ура Курулину!

Надрывая глотки, задние ряды закричали «ура».

Помедлив, словно победитель на ринге, Виталий двинулся на свое место.

Свирепо посмеиваясь, вскочил азартный, несмотря на свои восемьдесят лет, Андрей Янович.

— А может, действительно дать этим сукиным сынам волю? — как на митинге крикнул он, багровея и сильным жестом показывая в конец зала, где под амбразурой кинобудки одиноко стоял Курулин. — Пусть встрепенется Россия! — Андрей Янович гневно оглядел зал. Он сел, вскочил и, выбравшись из ряда, с белым свертком в руках побежал к сцене. Задрав колено, он вылез прямо перед моим столом, отряхнул брюки и, напрягши лицо, крикнул: — Почему только «Мираж»?.. У нас будет и еще чем похвастаться! — Он развернул тряпку и поднял над головой в каждой руке по крупной выгнутой черепице. Одна была блекло-красной. А другая — темней. — Вот эту мне Курулин прислал. — Андрей Янович потряс блеклой черепицей. — А эту я на нашем кирпичном заводе сделал. — Присев на карачки, он размахнулся и ударил об угол сцены блеклую черепичину. Положил ее на пол и ударил об угол темной. Обе черепицы были целы. Народ поднялся со своих мест, пытаясь разглядеть, что это он там делает. — Не сломалась! — поднявшись, объявил Андрей Янович и потряс черепицей собственного изготовления. Со свирепым выражением лица он бросил обе черепицы мне на стол, митингово выбросил руку в направлении стоящего в конце зала Курулина и объявил оглушительно: — Сделаю я тебе черепичный завод!